ШАЛУХА По мотивам народной легенды.

   Чешуйчатое колено Ветлуги скрыли плакучие ивы, и две колеи старой лесовозной дороги повели нас прочь от реки, в глубокие леса. Мы шли теплыми, пыльными колеями через вырубки, сплошь, до краев заполненные розоватой пеной иван-чая, заросшие душными малинниками, ежевикой, немолодыми осинками с красноватыми, будто обожженными солнцем, листьями на вершинках, и опять входили в лес. Девственно, глухо и сумрачно было в нем. Прямые, тонкие, как стрела, стебли валерьяны с белыми зонтичными шапками стояли возле самой дороги, низины кипучим валом захлестывала таволга, звенели на дне этих низин чистые и прохладные ключи. В светлых, поросших ландышем и толокнянкой борах было, напротив, много света. Вершины сосен мятежно шумели, казалось, наверху гуляет и тешится океанский шторм, а мы здесь, внизу, на дне океана.
   Лес внезапно раздался - пошла лесная кулига, на краю которой, у темной стены бора, серело несколько заколоченных изб. В одной избе еще жила старушка, и мы поселились у нее. Деревня называлась Ляленка, а за ее огородами, заполоненными крапивой, протекала речка с таким же названием. Теснилась вдоль речки молодая смородина, в ближнем березняке раскачивались на ветках тетерева. Высился над деревней угрюмый, поросший лесом бугор!
   - Лялина гора! - показывала темным перстом старушка, - клады Лялины там по сию пору в земельке лежат.
   - Какие клады, бабушка?
   - Погоди, расскажу...
   И услышали мы красивую лесную сказку о Ляле-разбойнике и его кладах, о лесной девке Шалухе, прекрасной княгине и молодом атамане Бархотке.
   - А фамилия моя Шалухина, и в том доме жили Шалухины и в другом. А там, как перейдешь речку да лесок, да палестинку одну, Бархатиха будет, по Бархотке назвали.
   ...Была Шалуха, лесная девка, вольной и упрямой, ничего не боялась. Жила она в избушке при лесной дороге. Частенько езживали по этой дороге богатые, в бархате да сафьяне купцы и всегда останавливались у избушки. Заглянет к Шалухе молоденький купчик, будто водицы испить да путь-дорогу на Кострому торговую спросить. Спросит, поднесет к алым губам ковш, и застынет - так поразит его Шалухина красота. Трясет он кошельком перед лесной девкой, дарит ей ленты атласные, стеклярус да янтарь, обещает палаты белокаменные над Волгой, в граде Нижнем Новгороде - усмехнется только на его слова девка. Не нужен ей богатый кошелек, место первостольное в граде волжском, нужен ей только глупенький купчик на единую минуту. Тряхнет она чёрными, как смоль, волосами, поиграет с купчиком взглядом, поманит пальчиком. Словно нечистая сила тронет купца, шагнет он к Шалухе как слепой. А Шалуха сдернет с полки подойник, будто бы лесных коз доить, и из избушки - в темен сыр-бор, купчик за ней. Позадержится Шалуха возле калинового куста, молодца поджидая. А только захочет он ухватить ее за стан крепкий, линялым ситцем охваченный, - усмехнется девка, будто невзначай опустит калиновую веточку и больно эдак хлестнет купчика по глазам. Опешит он, а потом вскипит в его жилах горячая кровь - бросится за озорницей. А Шалуха уж на другом конце поляны хохочет да подойником стучит. Бежит купчик на стук, рвет шаровары дорогие, турецкие о колючий шиповник - да где ему лесную девку догнать. Потерял молодец голову, потерял бусы янтарные, серьги драгоценные, что полными горстями держал - бежит напрямик. Лес ему не лес, сорвется бедняга в глухой буерак, напорется на острую корягу. И остынет навеки, уйдет в лесной перегной его густая кровь, под темными папоротниками сотлеют косточки. А Шалуха отбросит подойник, пособерет растерянные купчиковы гостинцы, снесет их в овражек и забросит в студеный ручей. Вода поиграет, поиграет янтарем, стащит его в колдобину и занесет навсегда чистым песком.
   А Шалуха сразу грустная станет. Не нужны ей драгоценности, не нужна купчикова любовь, а что нужно Шалухе - не знает никто!.. Найдет она свой подойник, выбредет кое-как к избушке и гикнет по-совиному на застоявшуюся тройку.
   Понесутся кони на умяк, пугаясь лесных колод, пока не угодят вместе с расписным тарантасом в быструю шаловливую Ветлугу...
   Что нужно Шалухе, лесной девке, не знает и сама Шалуха. В ночь на Купалу перегорают по полянам колдовские травы; голая ходит, обжигаясь о росу, собирает их Шалуха. Сорвет розовый любисток и нечаянно тронет белое тело рукой своею, оглядит себя всю-всю, до темной родинки на плече - и застесняется, застыдится - кому нужна такая красота?.. Обжигают Шалуху ночные росы, ежится она от порхающего меж дерев ветерка, а проглянет дальняя зарница на небе - вздрогнет Шалуха, смешается в лице - что это такое?.. Обуреет, и пойдет Шалуха доить коз, собирать хворост для печи, а на уме все ночная непонятная гостья. Горит над дальними синими лесами заря - не сестра ли это ночной зарницы? Несчастна Шалуха, потому что одна она на всем свете белом. Лес - добрый молодец, звери и птицы - братья, да разве наговоришься с ними...
   И объявились в этих местах разбойники. С Камы далекой, от самого Пермского камня привел кривой, косматый Ляля свою шайку. Был у Ляли верный атаман Бархотка, удалой, красивый. Скоро забрела шайка и к Шалухе, расселись-развалились разбойники по лавкам, стали добычу делить. Шалуха в то время в орешнике хмель собирала, а когда воротилась домой, так и застыла на пороге. Не испугалась она разбойной шайки, сам косматый Ляля своим видом не устрашил ее, а увидела она Бархотку и закраснелась, загляделась на него. Посмеивается Бархотка, с сотоварищами разговоры разговаривает да вино из кубка серебряного потягивает. Кучи золота перед ним, а Бархотка и не смотрит на него. Заметил, однако, Шалуху, сразу и кубок бросил, вскочил с лавки, подошел к ней, смело в глаза глянул. А как глянул, стала Шалуха сама не своя. Подтолкнул ее Бархотка к двери, и вышла она, повинуясь. Крепко держал ее молодой атаман за руку, не вырваться. Увел Шалуху в орешник. Под широкими ветками, на брусничном ковре разгорелось сердце Шалухи страшной любовью. Такой, что сразу весь свет потерялся в ней, меньше махонькой былиночки сделался... Да не устоял и Бархотка. Затмили его разум рассыпанные по брусничнику темные Шалухины волосы, черные глаза, сладкая девичья грудь. Так затмили, что когда вернулись они в избу, бросился молодец Ляле в ноги - дозволь отец-атаман свадьбу сыграть. Неласковый был Ляля, некрасивый, лицо - как чащобный пень, обросший лишаями, а тут посмотрел на обоих и потеплел лицом, благословил, как добрый отец...
   И стали Бархотка с Шалухой жить вместе. Бархотка на разбой уходил, зорил он по всей Ветлуге монастыри да богатые купеческие дома.
   Верной любовью ждет его Шалуха. На ночь кладет она в изголовье дремную сон-траву, чтобы всегда во сне любимого видеть. И видит сон: плывет над лесом облако не облако, корабль не корабль, только на носу его стоит Бархотка. Ногу на борт поставил и смотрит из-под руки на Шалухину избушку. А доплывет корабль до избушки - то не раз бывало - и сорвется вниз с высоты небесной, станет тенью... Смотрит Шалуха - скачет по земле воробей, серый, плюгавенький. Вскочит Шалуха, сердце как рыбка бьется. Выдернет из-под подушки проклятую сон-траву, вынесет на подворье и бросит козам. Только липкое на пальцах останется. Сядет она, пригорюнившись, на порожке, а уж солнце взошло, ластится к ней теплый луч, и выходит из леса живым и невредимым любимый Бархотка. Устал Бархотка, ляжет он отдохнуть, а Шалуха к изголовью сядет. Смотрит, смотрит в его синие глаза, целует, целует пропахшие порохом и лесным ветром волосы - счастлива Шалуха. Свистят ей о любви птицы, улыбаются леса; о ней одной думают, умываясь туманами, лесные зори - счастлива, сладко счастлива Шалуха. Были, лесные были... Глядя на Шалуху с Бархоткой, закручинился грозный атаман Ляля - сердце жжет, любви-ласки просит. Раз ходил он набегом на хоромы князя Лапшангского и увидел там чудо, какого еще не встречал, - прекрасную лицом и статью княгиню. Запечалился с той поры, сам не свой стал. Пришел за советом к Бархотке. Глянула на него Шалуха и обомлела - лицо под черной бородой, словно мертвый сугроб,- ни кровинки. Долго советовались Ляля с Бархоткой, наконец, порешили. Вышли из избы - ни слова Шалухе. Надвинули поглубже шапки и растаяли в темной ночи. Покидала им вслед Шалуха что было колдовских трав, почитала, что знала, молитв - возвратились бы живы.
   Вот день нет, два нет Ляли с Бархоткой, на третий вернулись. Вернулись не одни: из светлых хором князя Лапшангского из-под носа стражников выкрали они его жену, светлейшую княгиню. Развязали ее, сняли повязку с глаз. Лицо княгини белее пуха, губы - вишневый сок. «Лебедушка», - шепчет кривой Ляля и тянет к ней корявую руку. В ужасе глянула на него княгиня, вскрикнула, пала Бархотке на грудь. Сползла по его телу к коленям, обняла их, взмолилась: «Спаси, спаси». Бархотка ни жив, ни мертв стоит, как ветром его качает, боится глаза на отца-атамана поднять. А отец-атаман губу закусил, за нож держится. Крепко осерчал Ляля, велел увести княгиню к себе в землянку, бросить там в сырой угол, кормить кореньями.
    Тут и почуяла беду Шалуха. Хочет она, как прежде, обнять Бархотку, рукой ему волосы погладить - как от ведьмы отшатнулся он от Шалухи. Прошел в угол к кадке с водой и долго пил ключевую воду. Видел бы молодец, каким огнем вспыхнули тогда Шалухины глаза... Да ничего он не видел...
   Стоит в глазах Бархотки одна княгиня. Бредит он ею, тело ее, дорогими шелками перевитое, духами тонкими, заморскими надушенное, почти въявь ощущает Бархотка. Очнется от забытья темной ночью, а рядом Шалуха лежит, черная лесная девка. Противна ему Шалуха теперь.
   И совсем разбой забросил Бархотка, бродит все дни по лесу, цветы алые, окаянные срывает. Услышит кукушку в орешнике, уткнется в ствол, слушает. Из бело-шапочного дягиля сделал себе дудку, сидит над лесными ручьями, играет. Поиграет, опять слушает. Глядючи на него, истосковалась и Шалуха. Сколько побросала на его след заступной плакун-травы, что всякое зло рушит, сколько шептала «черен цвет уйди, красен цвет люби». Ничего не помогает. Нет сил терпеть - задумала погубить Бархотку, извести и себя. Навела две чашки крепкого зелья, дурманного паслена, поставила одну перед Бархоткой, другую перед собой. Бархотка поднес зелье к губам, хотел хлебнуть да и задумался, глядя в угол. Нет, не выпил. Уберегла его судьба, взяла тут Шалуха обе чаши, плеснула на огонь. Так зеленым пламенем и занялось в печи! Все понял Бархотка, усмехнулся только, снял шапку с лавки - и в лес.
   Шалуха на лавке осталась. А досиделась до темноты и спохватилась, бросилась в лес за Бархоткой. Кусты колючие царапали ей колени, смолы вязкие, еловые, липли к волосам - бежала она к Лялиной избушке. Да увел уже Бархотка княгиню, стоит Лялина избушка пустая, бежит Шалуха дальше - куда ноги несут. В темном орешнике услышала голоса, уговаривает лебедушка-княгиня Бархотку.
   Рухнула Шалуха на сыру землю - дай, мать-земля, черну кровь в себе унять, не дай раньше срока сердце остановить. Успокоилась немного, прислушалась.
   Целует княгиня Бархотку, сулит ему дворец белокаменный в граде Нижнем Новгороде.
   - Брось разбой, убежим со мной, - молит. Мечется Бархотка, боится слово решительное сказать. А лебедушка все целует и целует его, шепчет и шепчет. И решился Бархотка:
   - Согласен. Клады Лялины откопаем, богаты будем.
   И сразу, как гром, раздался над поляной грозный Лялин окрик.
   И засверкали за орешником разбойничьи ножи. Подошел Ляля к Бархотке, рядом встал. И затрепетал как осиновый лист Бархотка, пал на колени. Позабыл о княгине, целует Лялины стопы, прощения просит.
   - Был я тебе отцом, ты моим лучшим атаманом был. Теперь чужой человек. Уйди от нас...
   Много жизней порешил кривой черный Ляля, никогда не дрожала рука у него. А теперь дрогнула. Угрюмое сердце ласки просило, а нашло неопалимую скорбь. Подошел кривой Ляля к княгине, вынул из-за пояса нож и ударил лебедушку в белу грудь. Закричала княгиня, да не услыхал ее Бархотка - пластом лежал он в ногах разбойников. Тут Ляля и себя ножом ударил. Завыли разбойники, подхватили мертвые тела, понесли, сверкая кинжалами, по темному лесу.
   Остался на поляне один Бархотка.
   А Шалухи давно уже не было рядом. Не слыша, не видя ничего, распугивая лесных сов, бежала она прочь. Попала в болото, побрела, расплескивая стоялую воду. Лежали в болоте упавшие от давних буреломов деревья, таили в воде острые сучья. Набрела на них Шалуха, стала терзать себя, рвать грудь белую. Красным окрасилась болотная вода, думает умереть Шалуха, нет, не умерла. Выбралась на сухое место, порвала, какой есть вокруг панацеи, приложила к ранам. Сердце тише бьется, тише безымянной травинки сделалась Шалуха, когда вернулась домой. Сердце в единый ком спеклось, и одна-единая в нем дума...
   Ни звука, ни слова - просидела Шалуха на скамейке не два дня - три. Недоеные козы вышли из леса, рогами стучат о ворота...
   На четвертый день вернулся Бархотка. «Прости», - сказал и в ноги бросился. Простила, ох, простила молодца Шалуха. Неопалимой купиной поклялась она мстить за себя. Да виду не подала, шевельнула бровью, протянула руку. Обрадовался Бархотка, вскочил, целует ей колени...
   Хорошо!.. Стали они опять жить вместе. Бархотка хворост собирал, Шалуха по лесным горам за козами ходила. Додумала она свою думу до конца, а теперь лишь в красные цветочки ее наряжала. Призвала как-то Бархотку к себе, стала волосы его на палец крутить, ласковые речи говорить. Говорила, что нажилась она в лесных черных девках, пора и в светлых барынях походить. В граде волжском Нижнем Новгороде пожить пора. Чтобы стлали слуги постели пуховые по вечерам, по утрам будили бы... Вот как точно княгинины слова передала Шалуха, даже побелел Бархотка. Стал он тут думу думать, да что - Шалуха уж все за него обдумала. В глухое утро пошли они на дорогу торговую... Недолго ждали, прозвенели за лесом колокольчики, и выехала из леса купеческая тройка. Сановитый, богатый купец ехал. Выскочил на дорогу Бархотка, ухватил лошадей за уздцы. Купчина, как увидел разбойника, так охнул и кулем на дорогу свалился. А кучер соскочил с козел и спорым шажком в лес подался. Только рубаха красная промелькнула. Засмеялся Бархотка, усадил Шалуху в тарантас. Как светлу барыню усадил, сам по правую руку сел. Поехали - не купцы, бояре.
   Жмется, жмется к Бархотке Шалуха, вроде милует его, а сама наговоры на лошадей творит, крепко между колен проклятую одолень-траву зажимает да с землей святой, великой прощается. А Бархотка совсем шапку ломит. Вильнула дорога и выбралась из леса на извал. За извалом высокий, крутой Шабанов яр.
   Вымахнула из леса тройка, тут и дошла проклятая одоленева сила до лошадей - бросились прямо к яру. Хочет Бархотка попридержать вожжи или выскочить из тарантаса долой, да крепко, крепко держит его Шалуха. Целует, милует, а глаза - уже соколиных...
   Вымахнули лошади на яр, рванули на дыбы. Да все равно не удержали бешеного бега - только хрупнули оглобли тонкие, расписные - рухнули кони с тарантасом вниз.
   А через несколько лет намыла река здесь остров, зеленый от кудрявых лозняков, ярких трав. Прозвали его люди Шалухиным. Шумит невдалеке старый лес на Лялиных горах, где похоронен Ляля с прекрасной княгиней. Шумит, плещется река, сильной струей отворяя остров. И кто ни побывает возле этого острова, всяк шапку снимет. Потому что похож остров на курган могильный... С весны до осени бегают, рыщут по его пескам длинноногие кулики; свистят, печалясь о счастье птичьем, коротком.

ВВЕРХ

© 2003-2004 Дизайн-студия "Sofronoff"