РОДИМОЕ ПЯТНО
   
   Что могло быть для мальчишки послевоенных лет обиднее прозвища Гитлер?.. Этим позорным словом Дениску Борисова не только пацаны обзывали, но и девчонки дразнили.
   Удивительно, что Дениска откликался на эту гнусную кличку, привык к ней и ни на кого не обижался.
   Ну что ж, привык так привык, Гитлер - пускай Гитлер, мало ли каких прозвищ не навешает друг другу глупая пацанва. Но ведь ребятишки такой народ, что обязательно дело надо до конца доводить. Если Гитлер - значит, враг, значит, лупцевать его надо почем зря. Дениску и лупцевали. Так сидит-сидит орава где-нибудь на бревнах, томится от безделья: все игры перепробовали, ничто не тешит, и вдруг кто-то вспомнит:
   - Э, робя, давно в «Гитлера» не играли. Але на «шанхай».
   - Але! - загорается ватага и устремляется на «шанхай» - тот край поселка за линией, где на песке было раскидано с десяток разнокалиберных засыпушек, сооруженных из обрезков горбыля, толя, фанеры, где жили мы с Дениской в соседях. Счастье его, если он вовремя замечал возбужденную толпу, спешащую от поселка, и успевал убежать домой, запереться.
   Орава начинала осаду Денискиной засыпушки. Ребятишки грозили ему кулаками, по-блатному циркали слюной через зубы и ругались, как мужики.
   Всех злее и отвратительнее ругался Андрюха Жовнев. Коренастый, большеголовый, с колючей щеткой черных волос и рачьими выпученными глазами, он вставал напротив Денискиного окна и плевал на стекло. Слюни текли по его толстым губам, капали на рубашку. Было противно и жутко.
   Эта негодная привычка плеваться однажды дорого встала Андрюхе. В товарном вагоне провозили верблюда. Мы, конечно, тут как тут. Пока паровоз, посвистывая, катал по путям, собирая вагоны, верблюд, высунув из вагона уродливую голову, надменно осматривал окрестности. Стоим, глазеем. Андрюха же, подойдя поближе, принялся, по своему обыкновению, плеваться. Верблюд жевал-жевал своими корявыми губами, терпел-терпел да как плюнет в обидчика. Слюна у него, верно, помощнее Андрюхиной: тому все лицо какой-то зеленой слизью залепило. Андрюшка заревел, швырнул в верблюда двумя горстями песку и ходу домой, Смеху тогда было...
   Теперь расплата ему не грозила, и он не унимался. Дениска сидел за заплеванным стеклом и только и мог, что показывал Андрюхе язык.
   Другие ребятишки валились животами в теплый серый песок, подперев щеки кулаками, болтали в воздухе босыми пятками и ждали вечера. О-о, пацаны хорошо знали, что будет вечером.
   Часам к шести являлась с работы Денискина мать, Матрена Пошла По Брусену. Так окрестили ее в поселке, хотя никто не знал, откуда пошло это странное прозвище. Походка у Матрены с вызовом, вразвалочку, на ней оранжевый жилет, а лицо загорело до чайной густоты. Работает мать Дениски путейской рабочей, все время под солнцем. Матрена, как обычно, под хмельком и под руку с кавалером. Вот, бросив путейские железки в угол, к двери, и задержав на порожке кавалера, она толкается в избу. Мужик курит папиросу, таращит на нас выпученные, точно отсыревшие глаза. Ждет. Ждут, изготовившись, и ребятишки.
   В халупе между тем начинали звенеть стекла, раздаваться топот, крики. И наконец Дениска зайцем выскакивал из избы, шмыгал мимо мужика и задавал стрекача. Орава срывалась за ним.
   Чаще всего Дениска убегал - боязнь колотушек прибавляла ему пыла, но бывало и так, что кто-то успевал дать ему подножку или броситься под ноги, и Дениска кубарем летел в пыль. Тут уж наваливались всей оравой. Дениска отчаянно сопротивлялся, брыкал пятками, всех норовил куснуть, а его, как пленного на допрос, с завернутыми за спину руками вели подальше от дома, чтобы Матрена не увидела.
   - Ну, Гитлерюга, щас будешь знать, как на наших нападать!..
   - Э, робя, давай на катках немца откатаем!.. Венька, собирай катки!
   Венька, наш сосед, шанхайский, бросался собирать круглые плашки, чурочки. Ораве зазорно бить всем одного да и неинтересно, вместо мордобоя устраивалась забава: при всем честном народе Дениску вытряхивали из одежонки, скоренько раскладывали по земле собранные кругляши и голой спиной прокатывали по ним пленника. Катали недолго да и небольно, вроде как выполняли какую-то обязаловку, но когда Дениску, не боявшегося ни кулаков, ни палок, оставляли в покое, слезы прямо-таки брызгали из его глаз.
   Он уже никуда не убегал, садился возле ворошка одежды и тихо скулил. Сквозь грязь на спине проступали кровавые штришки. Слезы оставляли кривые дорожки на чумазом лице. Ватага сразу скучнела, теряла к Дениске всякий интерес. Победоносно шумя, пацаны уходили в поселок. Мы с Венькой Снегиревым, шанхайцы, из отдаления наблюдали за Дениской. Скоро он переставал скулить, тем же ворошком одежды размазывал по щекам остатки слез и начинал одеваться. Долго приплясывал, стараясь угодить ногой в штанину, даже падал - плохо слушались руки-ноги после колотушек.
   Венька был наготове. Дениска неожиданно хватал березовый кругляш и устремлялся за ним, швырял кругляш вслед убегающему Веньке, иногда, как городошной битой, попадал точно. - У, гад, катки им подавал! Я катки никому не подавал, поэтому меня Дениска не трогал.
   Мы начинали с ним играть. Возили по песку разные чурочки, проделывали ими извилистые дорожки с опасными спусками и поворотами, рычали при этом, как ЗИСы.
   - Ты кем будешь большой? - спрашивал Дениска.
   - Моряком.
   - Моря-ак, - Дениска смеялся, - с печки бряк, растянулся, как червяк.
   Сколько раз ловил он меня на эту удочку, а я все моряк да моряк, Тюфяк, а не моряк.
   - Ну а ты, День, на кого хочешь выучиться?
   - А на шофера! - лихо заявлял он и даже переставал рычать - с таким значением произносил он эти слова!
   Я покруче загибал большой палец и показывал его Денису - шофер, мол, это вещь.
   Дениска ну доволен.
   Венька издали с завистью наблюдал за нами. Однако он все приближался да приближался к нам, переходя от поленницы к поленнице, готовый в любую минуту задать стрекача. Высунув острую мордочку из-за поленницы, принюхивался к Денискиному настроению. А настроение у Дениса после мечтательного разговора о шоферах было на все «пять».
   - День, а День, не буду больше катки носить. Они меня заставляли...
   Дениска милостиво махал рукой - садись.
   Матрена Пошла По Брусену ничего не знала о побоищах, учиняемых сыну. Она и сама крепонько и частенько поколачивала его, нежеланного ребенка, прижитого, видно, и впрямь от пленного немца вскоре после войны.
   Так что Дениске некому было жаловаться.
   В тот чуть не ставший для меня роковым день все шло по прежнему расписанию. Орава явилась на «шанхай». Дениска вовремя успел в свою засыпушку. Напротив мужики ломали дом, ребятишки от нечего делать кинулись им помогать, как муравьи засновали по коньку крыши. Вниз полетели куски толя, старая дранка.
   Перекушенные пассатижами провода клубками лежали на земле. Когда мужики ушли обедать, толстогубому Андрюхе взбрело в голову снова проводить свет, электричество. Он забрался на оголившиеся стропила, пристроился возле фарфоровых чашечек-изоляторов.
   - А ну, кто подаст мне провод?.. Кто не трус?
   Все трусили.
   Андрюшка же орал сверху, требовал провод. И тогда я взял его, приподнял над землей, и тут же неведомая сила встряхнула меня и бросила на землю. Провод никак не хотел отлипать от руки, он змеей, с жутким стригущим звуком пополз по телу, закручиваясь в спираль. Меня катало по земле - мелькало синее небо, углы крыш и поленниц, кучи мусора перед носом, щепки и куски сосновой коры. Вереща как поросенок, я еще видел, как с крыши кубарем скатился Андрюха Жовнев, как народ сбегался со всего поселка. Счастье мое, что поселковую динамо-машину, работавшую на древесных чурках, в это время только-только начали раскочегаривать...
   - Денисонька, милый, руби! Ой руби скорее! - слышал я голос матери.
   Сквозь пелену в глазах я видел, как Дениска отчаянно, с приседанием тюкает топором. Тюкает, тюкает, долго тюкает, а провод не перерубается. А может быть, я во сне вижу Дениску?..
   Глаза мои сами собой закрываются, день быстро вечереет, вечер без задержки переходит в ночь, все угасает... все...
   Нет, не все - день снова бледнеет, синеет, наполняется красками. Я вижу, хорошо вижу белую курицу, залегшую в теплую яму-порхалище прямо перед моим носом. Курица заинтересованно косит на меня затягивающийся белой пленкой глаз. Перья у курицы вываляны в пыли, и в них копошатся, взлетая и снова садясь, какие-то мушки. Рядом крапива, лес толстых крапивных стеблей, которые светятся алыми шишаками - цветет себе крапивка. Крапива... Так, значит, я лежу за своим двором, в крапиве!.. Вон и навозная куча, набросанная из хлевного окошечка. Шевельнул рукой, ногой - земля посыпалась. Лежу, заваленный землей. Уже закопали. В ужасе дергаюсь, пытаюсь закричать, и в это время материн голос над ухом:
   - Лежи, лежи, ток-то в землю должен уйти.
   - Мам!.. Я не умру?..
   - Нет, теперь не умрешь.
   За курицей, в отдалении, толпится народ. Смотрят все в мою сторону. Где-то за сараями раздается пронзительный рев с причитаниями: «Ой, папка, не буду боле, ой, не бей», - это Венькин отец воспитывает сына…
   - И поделом ему, - говорит мать, - ведь знал, что ток в проводах, а не сказал.
   - Мам, а кто меня спас?..
   - А Дениска. Молодец парнишка, ну право, молодец. Как тебя током начало вертеть, он топор схватил и к тебе. Рубил, рубил, а топор-то весь в зазубринах, наточить-то, господи, некому, провод-то в землю угинается. Дениска даже заревел. Рубит и ревет. На тебя смотрит и ревет. А я корову доила, слышу рев... Схвачусь за тебя - меня швыряет, схвачусь - меня швыряет...
   - И как же?..
   - А перерубил все ж таки Дениска провод. Доску догадался подложить, на ней и перетяпал...
   Курица встала, еще раз - теперь, мне показалось, с укоризной - посмотрела на меня и вдруг начала отряхиваться, как после воды. Туча пыли поднялась перед моим носом. Я чихнул и стряхнул с себя землю. Чихнул еще раз и понял, что буду жить...
   Дениску с тех пор больше не трогали. Ватага вообще перестала заявляться на «шанхай». И обзывать Дениску Гитлером почти перестали. Может быть, потому, что мы все начали помаленьку взрослеть, а может быть, и потому, что война, оставившая после себя такое родимое пятно, уходила все дальше и дальше. Отделяло нас от нее теперь уже десять лет.

ВВЕРХ

© 2003-2004 Дизайн-студия "Sofronoff"