СТРАШНОЕ ПРЕДСКАЗАНИЕ
   
   Фильм о великом Нострадамусе, начавшийся в первом часу ночи, был угрозен и страшен.
   Умерший в 1566 году гениальный прорицатель предсказал, что ровно через сто лет, в 1666 году, некто раскопает его могилу, чтобы выпить из черепа и таким образом обрести пророческий дар покойника. Но... Из темени ночи прилетит пуля, которая сразит святотатца наповал. В году с сатанинской цифрой все так и произошло.
   «Случайна ли была эта пуля?» - взволнованно вопрошал ведущий художественно-документальной ленты, широкой черной бородой и зловеще поблескивающими очками похожий на ученого-естествоиспытателя, умелого препаратора и потрошителя обезьян, типа Дарвина или нашего Павлова.
   Сам вопрос уже подводил к умопомрачительной мысли, что нет, пуля была далеко не случайной, кладбищенский пакостник был наказан, вероятно, свыше...
   В волнении телевизионный Дарвин частенько хватался за стакан с густущим чаем, невпопад помешивал ложечкой, трогал без конца то очки, то лопатообразную бороду. Видно было: откровения придворного лекаря, высказанные стихами, целиком поглощают его, всерьез тревожат.
   - Мишель Нотр Дам, Нострадамус, - заявил ведущий, округляя глаза от ужаса и восторга мальчишки на пожаре, - ведь что предсказал? Ведь он правильно предсказал всю дальнейшую историю. Он почти точно назвал другое имя Наполеона - Бонапарт, он сообщил, что тот сломит себе шею в России. Он сказал, что двух братьев-политиков в Новом Свете, один из которых станет президентом, убьют, покушение подготовится и на третьего, но тот вовремя откажется от политики и уцелеет.
   После этих пассажей естествоиспытатель надолго замолчал, надувшись на стакан чая, как мышь на крупу. Внушительно молчал, как бы приглашая зрителей к еще большей сосредоточенности. Затем встал и взбудораженно заходил взад-вперед. О нет, это был не холодный констататор, это был прямой участник событий.
   - Так вот. Будьте внимательны, мы переходим к нашему ближайшему будущему. Что нас ждет? - Ведущий остановился, набрал воздуха, как перед прыжком в холодную воду, и начал мять, тискать сомкнутые руки. - В некоей восточной стране, возможно, в Иране, Нострадамус не указал, появится властелин мусульманского мира. Его назовут Голубой принц. Он будет молод и красив. И ему захочется править всем миром. Но у него не будет того страшного оружия, которым овладеют Новый Свет, Англия, Франция и Россия. В это время в России появится правитель, крайне экстремистский президент, и он, - давясь чревовещательными французскими «рр», подвел итог ведущий, - он даст Голубому принцу страшное оружие. И ядерная кнопка будет нажата. - Бородач выразительно уперся большим пальцем в край стола.
   Экран убедительно иллюстрировал сказанное: разверзаются жерла ядерных шахт и оттуда, из чрева земного, как бы крадучись выбираются ракеты. Они, эти ядерные сигары, разных расцветок и форм, с четкой маркировкой на боках, как на выставке; хищные и узкие, как щуки, кокетливо приталенные, тупоголовые, как матрешки, аристократически элегантные - все они без промедления устремляются ввысь. Их, как в компьютерной игре, обстреливают космические платформы, но поражают только часть ядерного полчища, другая часть прорывается... Рушатся небоскребы на берегу океана, Василий Блаженный превращается в оплавленную баранку, Эйфелева башня, словно бы отвесив последний поклон, сыплется раскаленными конструкциями в бурлящий ключом кипяток Сены. Вся Земля завивается в огромный, свирепо гудящий протуберанец.
   - В этом огне, - с детской мстительностью проговорил ведущий, - конечно, погибнут и Голубой принц, и его русский потатчик. Победителей не будет. - Солидный бородатый человек снял очки, потер переносицу и устало, утомленно, будто насмерть уработавшийся, выложил обе руки на стол.
   - Зрителей, возможно, интересует, что будет потом на Земле? - спросил ведущий после продолжительной паузы. - Потом, по Мишелю Нострадамусу, Землю целых триста лет будут покрывать цветы. Море цветов, море черных маков, спутников радиационных катастроф... Потом появятся люди. Откуда они появятся, Нострадамус не указал. Но эти люди будут чисты, как дети, и беззлобны, как животные. Их сердца не будет одолевать алчность, жажда славы им будет чужда, и на Земле до конца третьего тысячелетия продлится Золотой век. Дальше, за третье тысячелетие, Нострадамус не смог или не успел заглянуть. Да нам это уже и не интересно.
   Ведущий смиренно преклонил могучую растительную голову, кадр с ним начал удаляться, удаляться, пока не превратился в точку. Пошли титры.
   
ВЕРТОЛЁТ С ЗОЛОТОМ
   
   Галка выключила телевизор и села на диван. Нога на ногу, со скрещенными руками. Она молчала, наэлектризованные волосы ее ведьмово приподнимались, глаза странно поблескивали. Потрясение от фильма было велико.
   Чунасоцкий подсел к жене.
   - Хорошенькую же могилку выкопал нам этот самый Нострадамус. За сорок веков маяты - такой конец, такая огненная похлебка. Что, если это правда?..
   - А ты разве еще сомневаешься, - зябко передернула плечами Галка. - Я так вот ни капельки не сомневаюсь.
   - И тебе не жутко?..
   - Когда все вместе, представь себе, ни капельки. Раз - и нету. Это еще, Господь миловал, слишком легкий конец за наше гнусное существование.
   - Ты, пожалуй, права. И возразил бы, да возразить-то нечего. Но все равно несправедливо. Интересно, кто же этот Голубой принц? Уж не Саддам ли?..
   - Вряд ли. Он уже стар. А в фильме молодой. Меня вот правитель... президент России тревожит. Кто же это?
   - «Кто», «кто»? Разве не понятно.
   - Григорий Мыс-Гордеевский ?
   - Конечно, кто же еще призывает сапоги мыть в Индийском океане.
   - Везет нашей стране на Григориев в смутную пору...
   Он долго не мог уснуть в ту ночь. Перелег от Галки на диван и все ворочался, переваривая фильм, ставя его и так, и эдак. Покажут же на ночь!..
   Слабенько сочилась в сознании мысль, что подтасовали факты создатели «художественно-документальной ленты». Вот именно «художественно» . Вполне ведь может быть, что ради благородной цели подтасовали, как бы погрозили людям пальцем: думайте, как живете!.. Ведь миг всего - и поминай, как звали. Но надежда, что присочинили к нострадамусовым предсказаниям, была все-таки слабой: уж слишком целен язык предсказаний, слишком органичен. К тому же Библия настойчиво, прямо-таки угрожая, твердит об Апокалипсисе. К тому же контакты с Космосом...
   Было полнолуние, как в знаменитом булгаковском романе. Полнощекая ночная красавица настырно, как Гелла, лезла в окно, шевелила своим волокнистым, лампадным светом тюлевые занавеси, представляя окружающие предметы ирреальными, неземными...
   К тому же этот фантасмагорический фильм.
   К тому же ночь.
   Нервно зудело все тело, особенно под лопатками, в бицепсах. Он понял, что без таблеток ему не обойтись. Впрочем, было бы вино, выпил бы стакан и уснул, обошелся бы и без успокоительного. Славик сходил на кухню, нашарил в шкафчике таблетки с предостерегающим красным цветом на облатке - внимание, сильнодействующее! - и принял одну. Но сон не шел. И тогда он выдавил из хрустящей фольги еще два сероватых катышка.
   Три таблетки. Он знал, что после этого начнется...
   И вот она пошла, начала разворачиваться неостановимая божественная панорама, вереница пронзительных, потрясающе-четких слайдов. Сначала - осколочные вспышки, плазменные пятна, лопающиеся огненные пузыри, мозаика рассыпанных галактик, хаос Вселенной, в котором нет-нет да и проглянет архитектурно организованная форма, какой-то сочный цветной узор, как в детском калейдоскопе или на паласе. Дальше - чешуя редкостного питона, текстура дерева, разводы малахита. Кадры сменялись столь поспешно, что никакая, даже самая уникальная фотографическая память не смогла бы запомнить и воспроизвести их. А если бы воспроизвела, появился бы великий художник.
   Это невообразимое спектральное буйство вдруг как метлой смело: пошли ромбики, квадраты, октаэдры, волнистые линии, колонки многозначных чисел - как перед началом фильма, когда галопом пробегает перед титрами маркировка пленки. Вполне вероятно, что мозг его наткнулся на поток какой-то таинственной информации, считывать которую и тем более осмыслять могла бы, пожалуй, только кибернетическая машина, но никак не человек.
   Он уже не раз натыкался после таблеток на этот поток сложных математических выкладок и схем, но этот поток был ему бесполезен. Нет, он отнюдь не спал, он бодрствовал, был в полном сознании, при здравом уме. Открывал глаза - и все пропадало: он видел стены, шторы, телевизор на тумбочке, но как только опускал веки, моментально врубался в тот же поток. Что-то происходило в мозгу, мозг был ультравосприимчив, оголен.
   А вот уже и схемы исчезли. Пошли в лиловых, фиолетовых, сиреневых тонах явно неземные пейзажи с чудовищной фикусо-папоротниковой растительностью, венерианскими облаками, утесами, сотнями сверкающих радуг. А вот и части каких-то гигантских машин, шестерни и шарниры, панорамы бескрайних городов, диковинных дворцов и интерьеров.
   Говорят, самое быстрое на свете - человеческая мысль. Что если мысль его сейчас, под действием наркотика, перешла в другое измерение, обрела волю, как сбросившая упряжь лошадь?
   Он вполне мог бы комментировать эту фантасмагорическую мешанину, сообщать Галке, что видит, но при такой сменяемости картин, вероятно, смог бы ограничиться лишь междометиями - «э-э!.. о-о!..»
   - Ты чего? - пришла к нему из спальни Галка.
   - Да я так... ничего... заспался...
   - Прими таблетку.
   - Уже принимал.
   - Тогда спи, не мешай другим.
   В эту ночь случилось неожиданное. Уже с неделю твердили об исчезновении в Сибири вертолета с грузом золота. Исчез этот вертолет - и никаких концов. К своему ужасу, среди нагромождения фантасмагорий Славик явственно, с четкостью до единицы зрения, увидел этот вертолет и все, что с ним произошло.
   Вот он, искомый вертолет, приземлился на некоей площадке на склоне зимней сопки, редко поросшей деревьями. Поразительно четко видны даже звериные следы, накрошенная на снег хвоя под одним из деревьев. В склоне сопки зияла дыра тоннеля, и солдаты в серо-белых полушубках один за другим уносили из вертолета в дыру тоннеля какие-то ящики, похожие на патронные. Кто-то сообщил ему, что это и есть золото. И была такая мысль, что солдаты не знают о том, что носят золото, для них это обычная грузчицкая работа. Вертолет разгрузили, и он улетел, пропал, на его место вскоре приземлился второй, защитного цвета и со звездой на борту. Похоже, «Ми-8». Из этой машины вышли военные, перетянутые ремнями, очевидно, офицеры. Они тотчас же озабоченно устремились в тоннель. Потом была мысль, но не картинка, не видение, что ящики перегрузят в этот и он благополучно улетит. Искать военную машину никто не будет, искать будут тот, первый вертолет, белого цвета. На сем самопроизвольно вклинившийся сюжет оборвался, и опять пошла космическая мешанина, среди которой он и провалился в яму тяжелого сна.
   
ОСКОЛОК НЛО
   
   Ночные видения, нечего и говорить, помнились и на другой день. Особенно вертолет с золотом. Совершенно непонятно, по какой логике пикантный сюжетец втиснулся в сознание. Да так отчетливо!
   Галка разминала творог в тарелке, поливала его сметаной, собираясь кормить их с Илюшкой.
   Желание поделиться было велико.
   - Ты знаешь, Гал, я видел вертолет с золотом.
   Галка мельком взглянула на Илюшку, уже усевшегося в ожидании завтрака за стол. Тот даже ложку положил, уставил на отца вопрошающие глазенки.
   - Опять!.. - сурово одернула жена. - При ребенке! Перестану я тебе эти таблетки носить!
   - А мне и не надо теперь!
   - «Теперь»? Что же тебе надо теперь? Уколы промедола?
   - Я все решил! - многозначительно сообщил Славик.
   - Решил так решил! - вздохнула Галка, добрая умная жена, вдобавок медсестра. «Решению» мужа, как очередному бзику, она не придала никакого значения. Пожалуй, напрасно...
   Город, в котором жили Чунасоцкие, был закрытый, проходил как «почтовый ящик». В могучий сосновый бор было компактно втиснуто десятка два девяти- и двенадцатиэтажных комодов, среди которых выделялась этажерка НИИ редких сплавов и корпуса экспериментального заводика при институте. Все это было обнесено двумя рядами колючей проволоки с вышками по периметру. На вышках стояли солдаты срочной службы. На проходной же сидели и шмонали уже не солдаты, а прапорщики. Не прапорщики - церберы. Даже корзины с грибами из лесу потрошили, заставляли вываливать все до гриба. Не говоря уж об иной поклаже.
   В институте охрана была еще церберистей, ибо осуществлялась женщинами. У вохрушек в любую погоду топорщились не пустые кобуры. Широкодульные неуклюжие револьверы лежали в них, похожие короткими рылами на собак породы «бульдог». Эти наганы породы «ВОХР» на близкое расстояние стреляли весьма отменно.
   Правда, использовались «бульдоги» крайне редко, вероятно, раз в столетие, ибо из института никто ничего не нес. Нести же из НИИ было чего. Например, институт был тем самым заведением, куда прислали на исследование маленькую часть того самого непонятного обломка, что был найден летом 1976 года на реке Вашке в Коми АССР. Находка величиной с кулак представляла собой часть детали - кольца, цилиндра либо сферы диаметром не менее 1,2 метра. Ножовкой по металлу пробовали пилить ее - из-под полотна струей бил белый огонь. Когда получили результаты анализа, ахнули: найденный кусок представлял фантастический сплав редкоземельных: церия было 67,2 процента, лантана 10,9 процента, неодима 8,78 процента. Кроме того, имелось незначительное количество железа и магния, а также примеси урана и молибдена - до 0,04 процента.
   Ученых прошиб пот: чистота составляющих сплава оказалась поразительной, земные металлурги ни за какие калачи не смогли бы получить такой сплав. Железо, например, было без окислов, которые имеются практически во всех земных сплавах.
   Короче: три полка пехоты были пригнаны на речку Вашку, солдаты буквально на пузе обшарили территорию тайги, равную Люксембургу, но больше, к сожалению, ничего не нашли.
   Находка была заперта в сейф. Но гостям ее под большим секретом, конечно, иногда показывали. Стучали кусочком по стенке сейфа - вылетал роскошный сноп искр. Не было никакого сомнения, что это обломок таинственного летательного аппарата.
   Сам же младший научный сотрудник Чунасоцкий работал с благородной платиной - надежным земным металлом. Лаборатория пыталась скрестить ее с тем же молибденом, с цирконием и ванадием, сплавы исследовали на прочность, на излом, на хрупкость, ковкость и т. д. И потому этой платины - в виде пучков блестящей проволоки, ворохов стружки - было накрошено по лаборатории довольно. Как грязи. А между тем - драгметалл, дороже золота. Именно потому всех сотрудников, вплоть до академика Петросянца, заставляли после работы раздеваться на проходной донага. Не пугайтесь: в теплых душевых кабинах, из которых нагие люди выходили в другую дверь и одевались уже в другую одежду. Было бесполезно и проглатывать драгметалл, и проносить его в дупле зуба, например: стояли, как в аэропортах, приборы, фиксирующие даже зубные коронки.
   Так что хоть купайся в этой платине, а грамма не унесешь.
   Но сегодня мысли Славика были далеки от металла.
   Он представлял и все никак не мог представить сплошное цветение черных маков, цветов ядерной катастрофы. Среди нагромождений скелетов людей и животных, быстро растворяющихся в радиоактивной воде, среди останков городов: обломков труб, покореженных ферм и лестничных маршей, каменных завалов, во всеобщей тишине - траурное шевеление на огромных просторах. Точно выпас гигантского стада черных бабочек. Траурные ленточки на могиле человечества. И так три века: маки, маки от альпийских лугов до морских лукоморий.
   Его тошнило от этой картины, будто напился из радиоактивной лужи. Фильм о Нострадамусе не выходил из головы и, наверное, не скоро выйдет. Как это ни парадоксально, на утро он стал другим человеком. Он понял, что он смертник, что терять ему нечего, что теперь, перед пастью дракона, бояться тоже нечего. Все позволено. Все, что может спасти человечество.
   Вот она, выуженная на утро из почтового ящика, подкинутая газетенка «Российский лев» с портретом во всю полосу этого «Льва» - крупномастный политик Григорий Мыс-Гордеевский. Григорий, по-голливудски скаля зубы, совсем по-стахановски, по-политбюровски заглядывает на сторону и вверх, с устремлением смотрит в ему одному ведомые дали. Так и блазнится в далях тех, так и раскачивается на гвозде президентский скипетр. Фото ясно подчеркивало: не руками, так зубами схватит, ой, схватит Гришка этот скипетр. И тут же, на глазах, превратит его в гетманскую булаву, станет размахивать, не щадя ни правого, ни виноватого...
   Вот кто погубитель Человечества. Он, безымянный, вынырнувший из нетей Гришка Отрепьев, Гришка Распутин, Гришка Мыс-Гордеевский. Его надо опасаться.
   Вторая страница: он же. Морща изуверческий лоб, показывает рукой, как Чапаев Петьке, куда стрелять. Третья страничка: в компании, сгрудившейся над столом, мечет кости. Передел мира над оперативной картой?..
   Газетенку было противно брать в руки: пестрила, кишела, как червями, доктринами. Набранные крупным кеглем, чтобы и слепой мог прочесть, кошмарные эти доктрины били обывателя уже не по лбу, а именно в лоб - чтобы наповал. Чего стоила, например, вот эта: фланговым ударом с Тихого океана в считанные - раз, два, три! - минуты захватить Японию, хапнуть ее потенциал и, опираясь на него, двинуть дальше - к Сингапуру и Джакарте. Тем самым после «большого хапка» убивается второй заяц: с воды блокируется Китай.
   Кавказ огородить казачьими кордонами и превратить в резервацию - пусть пасут скот, джигитуют, а не бандитствуют по российским весям. Эта доктрина обещала наиболее солидный взяток голосов.
   Кичливые, как ляхи, прибалты... Вот вам подарочек за кичливость, эсты, латы и ливы: завалим границу радиоактивными отходами. Сами вымрете.
   Чухонца, то бишь финна, опять за нос притащить в Россию, посадить на губернаторский статус.
   Чунасоцкому показалось, что он сходит с ума. Показалось, что эти доктрины - шестнадцатая страница «Литгазеты», где можно без оглядки зубоскалить и изгаляться.
   Брыла улиткой загнута, как у балованного ребенка, подбородок надменно вытянут и суконно натянут. Скверная улыбка, похожая на гнилую ухмылку. Вот он, новый Мессия, новый Фюрер с каиновой печатью на вырожденческом лике.
   Будет, будет засев черных маков, будет раскурочен ядерный чемоданчик.
   Опомнитесь, люди!.. Агнцы жертвенные, за кем идете?..
   Мысли не приходят постепенно, они - как высверк молнии. Они в долю секунды поражают мозг и начинают управлять им.
   Такой высверк поразил в это утро и Чунасоцкого.
   
ЛУКАВЫЙ ЗАМЫСЕЛ
   
   Она, платиновая стружка, резнула по указательному пальцу, как бритва. Высекся фонтанчик крови. Рана оказалась глубокой, кровь не унималась. Принесли медицинский клей - клефулин.
   Кровь! Да, да, кровь! Вот что должно пролиться во имя спасения человечества. Во имя Отца и Сына и Святого Духа - кровь одного человека. О, если бы вовремя убили Гитлера!..
   Пока ему напяливали на палец игрушечный презервативчик, эта дерзкая мысль уже успела выкристаллизоваться и оформиться, он уже знал, что ему нужно. Пока ядерный чемоданчик в других руках, пока Голубой принц еще гипотетичен, нужно уничтожить Гришку. Пусть потом расстреливают, на миру и смерть красна. Зато человечество сможет спать спокойно. Вот уж когда игра действительно стоит свеч.
   Образовалось. Замысел пошел дальше. Нужно действовать, не теряя ни дня. Для любого замысла прежде всего нужны деньги. Любое мероприятие начинается с них, а тут особенно: надо будет приобретать оружие: гранату или пистолет, придется поехать в Москву и там жить, выслеживая горе-деятеля. На зарплату эмэнэса, на двести тысяч тут не потянешь. Не тот порядок числ.
   И было второе за это утро озарение. Деньги ж под ногами! Платина. Драгметалл дороже золота.
   О, не зря, совсем не зря привиделся ему вертолет с золотом. Знак свыше?.. Потырили целый вертолет с золотом, а что ему стоит похитить сто или двести граммов платины? Сущий пустяк по сравнению с вертолетом...
   Как-то на досуге Славик прикидывал, как можно похитить платину. Не надо даже особенно изощряться, очень даже легко. Любой мог бы догадаться, если б хорошенько подумал.
   И он немедленно начал воплощать лукавый замысел.
   
ПОХИЩЕНИЕ ПЛАТИНЫ
   
   Прежде всего Славик разорился, купил в хозмаге пару двухлитровых китайских термосов, расписанных сонными красавицами с черточками вместо глаз и аляповатыми пышными цветами. И теперь стал регулярно носить на работу в одном из них дымящийся пахучий кофе. Как старый магаданский вор, он начинал дело исподволь, потихоньку приучая вохрушек к новому термосу-бидону. Впрочем, теперь многие носили обеды на работу: столовая была дороговата. Опытнейшая из вохрушек, Анна Алексеевна, прозванная за бдительность Розовой Змеей, раз попыталась сунуться со своей вынутой из недопитого стакана ложечкой, помешать кофе, но Славик ответил решительно: он тут же шагнул к раковине и на глазах у ахнувшего караула вылил весь кофе. А после этого дал заглянуть Розовой Змее в зеркальное термосово нутро. Появился комплекс вины перед оставшимся без кофия сотрудником, и больше его термос не проверяли. Особенно после того, как Славик, разорившись на пачку цейлонского чая, одним прекрасным утром торжественно вручил ее вохрушкам. Беспрепятственный пронос двухлитровой посудины туда-сюда был обеспечен.
   Одновременно шла работа над вторым термосом. Жаль было роскошного беднягу, но ничего не поделаешь, следовало учинить над ним болезненную операцию, говоря попросту: разбить зеркальную внутренность. Что и было сделано обыкновенной стамеской.
   Затем он аккуратно вырезал днище и выбросил из термоса все его потроха: термоизоляционный слой, мелкие осколочки. Все. Посудина была чиста от своих обязательств, предстояла ей другая, священная миссия. Славик аккуратно замерил диаметр уцелевшего кожуха, высоту и с этими параметрами сейчас же поспешил к дяде Косте, местному умельцу. Лысоватый, с крупными мосластыми руками, дядя Костя до пенсии работал на экспериментальном заводе инструментальщиком. Выполняя штампы и пуансоны для прессов, «ходил», как он выражался, только по качественным сталям, используя абразивные или титано-кобальтовые резцы. Ошибиться и на микрон нельзя было, особенно при шлифовке. Кому же еще поручить задуманную работу?
   В обширном двухэтажном гараже, где дядя Костя пропадал все дни и вечера, чего только не было. В том числе два или три миниатюрных токарных станочка, похоже, самодельных, а также стационарный сварочный аппарат. Вот-вот, такой-то аппарат и нужен. Славик заказал народному умельцу сочинить ему емкость согласно размерам, с резьбой на головке и, если будет досуг, краником. Выслушав заказ, тезка Станиславского артистично, хоботком вытянул губы, покосил этим хоботком на сторону и шумно вобрал воздух:
   - Могу-могу.
   - Сколько мне встанет?
   - Сойдемся.
   Стояла дикая пора подхлестывающей, не дающей дремать и зевать инфляции, и Славик моментально согласился с божескими десятью тысячами.
   - Так тебе зачем эта посудина-то? - вовсе не из подозрительности, а для дела спросил дядя Костя.
   - Да видишь ли, Павлыч, хочу дома портативный сварочный аппаратик заиметь. То да се приварить по хозяйству.
   - Хорошее дело! - одобрил умелец. - Так я тебе и горелку смастрячу. Как игрушку сделаю, посылай хоть на выставку.
   - А вот горелку, дядя Костя, не надо. Я уж сам. А резьбу на шесть сделай. Ладно?
   - На шесть так на шесть. Послезавтра приходи за заказом.
   Чунасоцкий еще не вышел из гаража, как мастер начал швыряться по углам, отыскивая лист нержавейки.
   Уже через день Славик держал в руках грушевидную капсулу с краником и резьбой. Отличная вещь.
   - Дядя Костя, - не отходя от кассы, попросил Славик, - а ты не закачаешь мне эту бандуру ацетиленом?
   Народный умелец рассмеялся.
   - А я, Слава, уже закачал. Надо же мне было испытать изделие.
   - И сколько с меня за ацетилен?
   - Да нисколько. Это уж я от себя, с походом, как на рынке говорят.
   - Ну, спасибо тебе, дядя Костя!
   - Пользуйся на здоровье. Кончится - еще приходи.
   Вечером, когда Галка была на дежурстве, Чунасоцкий приступил к хирургической операции. Надо было втиснуть баллончик в оболочку термоса. Вошел тютелька в тютельку, как патрон в патронник. Осталось только приложить вырезанное днище термоса и запаять его. Паяльник у Славика имелся, и вскоре он уже качал на руке заметно потяжелевший термос. Сверху он зальет капсулу кофе, закрутит пробку и наденет колпачок. Тройная защита.
   Однако, хоть и сказал дядя Костя, что ничего страшного, а все-таки «очко играло», когда шел утром к проходной. Для страховки он купил еще одну пачку чая со слоном на этикетке, «Элефант» называется; но выкладывать ее не пришлось. Прошел вертушку как ни в чем не бывало, хотя земля горела под ногами. Странно, но бдительная Анна Алексеевна, Розовая Змея, даже благосклонно улыбнулась ему, сияя розовыми щечками.
   Ура, все складывается как нельзя лучше. Переодевшись, он принес термос в лабораторию, где работал на пару с Акимычем, и тут выяснилось, что ему еще раз здорово подфартило: напарник залег в больницу и, говорят, надолго - язва желудка. Один в лаборатории, делай, что хочешь.
   Не надо и говорить, что работу он в тот же день и забросил. Засел за горелку. Бронзовых и латунных трубочек, резиновых и прорезиненных шлангов валялось по закоулкам лаборатории достаточно. Руки у Славика были еще тем концом вставлены, и горелка получилась не хуже заводской. Вот тебе и бизнес: хоть сейчас неси аппарат на продажу, любую цену дадут. Надо будет как-нибудь скооперироваться с дядей Костей.
   Однако не до бизнеса, не до кооперации было ему сегодня.
   Стационарный баллон с кислородом в лаборатории имелся.
   Еще раз проверив, закрыта ли дверь, он приступил к священнодействию. Дрожащими от нетерпения руками зажег спичку, поднес ее к горелке и слегка открыл вентиль. Вспыхнул факелок, который, когда подкрутили, перерос в голубоватое свечение. Открыл вентиль побольше - гудение стало яростным. «То-то тяга хороша!»
   Тут же, не откладывая ни на минуту, он поднял с пола кусок платиновой проволоки и положил его на асбестовый лист. В считанные секунды проволока раскалилась и стекла компактной капелькой. Что и требовалось.
   Еще раз «ура!» Операция по хищению стратегического драгметалла подходила к апогею.
   В том же асбестовом листе он выдавил карандашом несколько углублений. Залить их расплавленной платиной было делом минут. Когда платина остыла, он вытряхнул отливки на стол - получились чудесные пульки. Увесистые, как раз для детской рогатки. Ага, уже смекаете, в чем дело, догадываетесь о дальнейшем ходе событий?..
   Почти вплотную к железобетонному забору НИИРСа подходил легонький штакетник детского садика, куда Чунасоцкий каждое утро отводил свое чадо. Там, на территории садика, за верандами, лежали девственные, не испахтанные ребятишками сугробы. Вот на этот нетронутый снежок и обратил Чунасоцкий свое особое внимание. Сугробы прямо-таки притягивали, манили своей неисслеженной белизной...
   Рогатку соорудить, ясно, не составило труда, тут здорово помогли солидные детские навыки. Он обкрошил обмазку с обычного сварочного электрода, перегнул его пополам, потом выгнул ижицей. Резинку отстриг от противогаза, пылившегося в шкафу. Кусочек кожи посередке - и больше ничего но надо.
   Рогатка вышла отменной, захотелось даже похвастаться ею. Еще захотелось пострелять в охотку. Например, по лампочкам вдоль периметра. Сгорая от нетерпения, с трудом обуздывая в себе стрелецкий зуд, стал дожидаться темноты.
   В синем предвечерьи два раза выстрелил через форточку гайками - те улетели далеко. Прислушался. Тишина. Вот тогда он и зарядил кожаный кармашек рогатки платиновой пулькой. Затем второй. Обе они упали в снег возле стенки веранды, совсем близко друг к другу. Вот и хватит на сегодня. Москва не сразу строилась...
   Забрать оба драгоценных кусочка не составило труда: пошел с Илюшкой погулять за веранду, побарахтаться в сугробе и сразу увидел отверстия в снегу. Обтаивая, пульки приятно жгли ладонь. Интересно, на сколько потянут?
   Страха уже не было.
   
ЯВЛЕНИЕ РОЗОВОЙ ЗМЕИ
   
   Легкий шок он испытал на другой день, когда, опять же под конец рабочего дня, в сумерках, выстрелил из рогатки уже тремя пульками. Сколько ни рылся в снегу, нашел только два кусочка. А третий, вероятно, затоптал. Ну что ж, издержки производства, как и во всяком деле. Чтобы их не было, этих досадных издержек, он снова изощрился умом и стал обертывать драгоценные отливки тряпочками. А тряпочки перевязывать черными нитками с длинным концом. Пулька врежется в сугроб, а нитка будет наверху. Только потащи за нее - и платина в кармане. Как, однако, просто! Даже возгордился Славик своей находчивостью. Жаль, похвалиться никому нельзя.
   Дела, тем не менее, пошли у него куда с добром: каждый вечер собирал в сугробе ясак - три, четыре, а то и пять пулек. «Спокойно, осторожно, не жадничай, жадность фраера сгубила», - без конца заклинал он себя и таким образом растянул все на неделю.
   Он уже подумывал свернуть операцию: набил, что называется, зоб - пузатенький мешочек ожидал его дома под диваном, тяжеленький, зараза. Пора бы и честь знать, а то весь снег за верандою истоптали с Илюшкой, заведующая уже начала коситься. Да ведь как говорят африканцы: ты ловишь ма-аленькую рыбку, а к тебе подбирается большо-ой крокодил. Случилось непредвиденное...
   Бывший член парткома, тайный и явный агент-доносчик, передовик первого отдела, наибдительнейшая Анна Алексеевна, за необычайную розовость щек и очково-гремучий взгляд прозванная научными людьми Розовой Змеей, тихонько кралась вдоль фасада здания с известной целью: глянуть, не выбросил ли кто чего из окон на освещенную, чисто подметенную территорию, дабы потом незаметно подобрать. Бывали, ох, бывали такие случаи. Сколько премий переполучала Анна Алексеевна за поимку. И сейчас бы не мешало. Потому, собственно, и кралась вдоль стены, припадая на полусогнутых. Был конец рабочего дня, окна шестнадцатиэтажной стеклянной этажерки гасли пачками. Подмораживало, и хотелось, очень хотелось тезке Ахматовой в теплую караульную комнату, к чайку с булочкой. Но - чувство долга. Неизвестно, какие фортели могут выкинуть, уходя домой, научные люди. На то они и на-уч-ные. Гораздые, то есть, на выдумку. Нет, к концу дня их только и лови, самое время! Капелька повисла на чутком носу вахтерши, но в азарте слежки, конечно, не замечалась. Озираясь и принюхиваясь, держась стены, чтобы не увидели из окон, она проследовала до угла и выглянула из-за него. И вовремя!.. Чутье и на этот раз не подвело. Вот так Анна Алексеевна, ай да она!..
   Закинув головку, глянув на небо, расцвеченное зимним глухим закатом, как хлопьями сажи, покрытое галдящей вороньей стаей, вохрушка тут же и замерла, оторопев. Вот это удача!
   Отнюдь не привиделось, не примнилось - наяву различила и хорошо-о различила, как из окна не то шестого, не то седьмого этажа мелькнуло нечто и, описав дугу, упало за пределы территории охраняемого объекта. Ага, еще раз мелькнуло. Скорее, скорее запомнить этаж! Анна Алексеевна стремительно отбежала от стены и опять - чисто перепелка на гнезде - закинула головку. Ну да, ну да: на шестом этаже распахнута форточка, третье окно с краю. Оттуда метали. Вот и свет вспыхнул!
   Ах ты, ах ты! Надо бежать, фиксировать случай. Подхватив юбку, она полетела к подъезду этажерки, из которого уже густо вываливались люди. Она предвкушала. И не столько ощутимый кус материального вознаграждения в виде отдельного конвертика, сколько сам радостный торопливо-сбивчивый донос-доклад начальнику караула. Нет, пожалуй, и не доклад даже, а сам факт поимки, задержания. Как он будет изворачиваться, злоумышленник, а Анна Алексеевна - будьте добры, голубчик! - вилами его, как ужа. Одним словом, предвкушалось захватывающее, нескучное шоу.
   Голова у нее девически туманилась, с ходу проскочила Анюта дверь начальника караула, ломанулась через голову начальства в кабинет первого отдела, где сидел отставной полковник Василий Борисович. Он был на месте и сбивчивый доклад заслуженной сотрудницы понял с полуслова. Дальнейшие действия экс-полкана были по-офицерски четки, даже показательно четки. Он нажал одну, потом вторую кнопку прямой связи, распорядился: из проходной никого не выпускать, а начальника караула - к нему! Все втроем, не мешкая ни минуты, устремились к лифту.
   Чунасоцкий уже успел опечатать дверь лаборатории, когда из лифта вывалилась грозная кампания. С ходу пролетев мимо опешившего эмэнэса, троица, как бы одумавшись, застопорила ход, дружно развернулась и устремилась точно на Чунасоцкого. Вохрушка вцепилась ему в рукав.
   Запрыгало сердчишко у Славы - попался! Кровь ударила в голову, как бы враз потемнело в коридоре, и он уже не слышал, что кричали на него эти трое. «Говорил же, говорил же - хватит!» - билась в мозгу запоздалая мысль.
   Однако другая, важная мысль, что вот сейчас, сию минуту может разрушиться весь его замысел спасения человечества, заставила его внутренне едко усмехнуться и овладеть собой. Великое чувство правого дела придало ему силу маньяка. Он враз оброс иглами и первым делом стремительно выдернул рукав из объятий розовощекой клуши. Потом принял исходную стойку боксера: локти к пузу, кулаки вперед. Как-никак первый разряд, чемпион института...
   - В чем дело! - нервно вскричал он и поразился звону своего голоса.
   - Сейчас увидишь, в чем! - хладнокровно пояснил начальник караула. Розовая бестия, выкидывая палец, уже пересчитала двери от коридорного окна и встала, как часовой, напротив его лаборатории.
   - Потрудись, Чунасоцкий, открыть лабораторию! - приказал начальник первого отдела.
   - Вы же видите - она опечатана.
   - Отдай ключи!
   - Не выйдет, Василий Борисович! Вы же знаете, что я не имею права отдавать ключи посторонним лицам. А вы тут посторонние! Посадили вас на вахту, вот там и сидите! - звон из голоса не уходил. Сам себе удивлялся Чунасоцкий - как он, оказывается, умеет противостоять.
   - Ключи! - заорал полковник-старпер и даже руку протянул за ними.
   - Шиш вам, а не ключи! - дерзко ответил Чунасоцкий и показал троице настоящий шиш. - Без Льва Моисеевича я вам никаких ключей не отдам. Вот придет завтра Лев Моисеевич, тогда и получите ключи.
   Начальник первого отдела кинулся в размышления. Мысли в его сундукообразной голове ворочались туго, но все же, видимо, какая-то подвижка была. Почему он после длительной паузы и сдался:
   - Ну, хорошо, друг мой, хорошо. Завтра тебе аукнется. Вы, Евгений Прокофьевич, - ткнул он пальцем в начальника караула, - и вы, Анна Алексеевна, - кивнул он Розовой Змее, и та молодцевато подобралась, вытянулась, как гвардеец, - не пускайте его к лифту. Главное, чтобы к лифту не пробился, а я сейчас еще раз дверь опечатаю, своей печатью.
   - Вот это дело! - буркнул начальник караула.
   - Ну дак! - удовлетворенно подал голос Василий Борисович, довольный похвалой подчиненного, похвалой своей смекалке.
   - А что это вы, Василий Борисович!.. - запальчиво воскликнул Чунасоцкий.
   - Я?.. Что такое?
   - Что это вы всех на «вы» называете, а меня на «ты». Я ведь с вами на брудершафт не пил.
   Наступать так наступать. Главное - спуску этим наглецам не давать. Василий Борисович даже поперхнулся от открытой наглости младшего научного сотрудника, так и застыл с печатью в руке, уже готовой опуститься на пластилиновый нашлепок. Медленно, всем корпусом повернулся он к Славику.
   - Ты - это ты. Ты преступник, и с тобой положено так разговаривать.
   - Стоп! - крикнул Чунасоцкий. - Свидетели!.. Вы слышали, свидетели, как он меня обозвал преступником? Имею право подать в суд за моральный ущерб. Так что готовьте, Василий Борисович, - тут Розовая Змея даже рот открыла от изумления, - пару-тройку миллиончиков. А возможно, и побольше.
   - Напугал ежа голой сракой! - багровея шеей, по-армейски непосредственно отозвался начальник первого отдела. - Не таких орлов в «Смерше» видали! А считать тебя подозреваемым в преступлении есть основания. Вот сейчас спустимся вниз, возьмем понятых и пойдем, кое-что поищем...
   - Ищите, ищите... Церберы!..
   - А вот за «церберов» ты мне ответишь. Свидетели, слышали?
   - Слышали, Василий Борисович! - хором отозвались вохрушка и начкар.
   - Ха! - продолжал паясничать Чунасоцкий. - Да вам гордиться бы надо таким словом. Есть даже охранная фирма «Цербер».
   - Договоришься ты сейчас у меня...
   - Свидетели, слышали угрозу?..
   Так, препираясь, спустились к душевой.
   Раздевался он медленно, стараясь оттянуть время и что-нибудь придумать. А его торопили. Розовую Змею приставили следить, не спускать с него глаз и с голого. Анна Алексеевна, как заправская банщица, встала перед ним - руки в боки - и уставилась, алея розовыми щечками, хищно, якобы из бдительности, обозревая мужское тело.
   - Что? - полюбопытствовал Чунасоцкий. - Не поразвлечься ли нам малость?
   - Бесстыжий!.. Со старухой!..
   - Ну какая же вы старуха, Анна Алексеевна!.. Дама в самом соку.
   - Тьфу! - сплюнула совсем заалевшая Анна Алексеевна и выскочила из душевой кабинки.
   Славик расхохотался, хотя хохотать ему не следовало бы.
   Одетого, его повели в аккурат на территорию детсада. Где-то там, возле верандочки, копилась, набухала угроза, и нешуточная. Чтобы отвлечься, он замурлыкал песенку.
   - Прекрати! - как-то интимно, как своя женщина, прикрикнула на него Розовая Змея.
   - Петь не запретите! - с пафосом, болтающимся на ниточке, воскликнул Чунасоцкий, а ведь уже входили в детсадовскую калитку.
   - Пусть попоет! - разрешил Василий Борисович.
   Славика ввели на территорию садика, как арестанта. Начальник караула шел впереди, светил электрическим фонариком. Первый отдел замыкал процессию. Ребятишки, уже одетые, но еще не разобранные родителями, высыпали на крыльцо и с интересом наблюдали за взрослыми дядями. Среди них Славик заметил и рябенькое пальтецо Илюшки, раскрывшего в изумлении рот.
   Процессия между тем свернула с дорожки налево и направилась по сугробам к веранде. Здесь фонарик начкара растерянно заметался: снег был весь заслежен и уброжен.
   «Черта с два они сегодня найдут.»
   Славик, конечно, видел, куда упали обе пульки - под куст шиповника. Он и встал к этому кусту, с ухмылкой наблюдая, как дяди и с ними в самом соку тетя яростно пинают снег, ищутся. Фортуна определенно поворачивалась к нему передом: он наступил на обе черные ниточки, вдавил их ботинками в снег и, чтобы окончательно затоптать, подозвал сынишку. Вылавливать сейчас узелки с пульками и класть их в карман было крайне опасно: у вохровцев глаз наметанный.
   Вдвоем с сынишкой они так упахтали снег под шиповником, что теперь уж прощайте, пульки, до лета.
   - Папа, а чего это они ищут?
   - Прошлогодний снег, Илюша.
   - А это как?..
   - Ножками, Илюша, ножками.
   Василий Борисович свирепо глянул в сторону Чунасоцкого и приказал прекратить поиски. Доказывая усердие, Розовая Змея еще продолжала ковыряться в снегу, а начпер с начкаром закурили. Посовещались, потом Василий Борисович подошел к Славику.
   - Сейчас поведешь нас на квартиру.
   - Зачем?
   - Будем проводить обыск.
   - Санкция?..
   - Санкция будет.
   - Вот когда будет, тогда и милости просим. - Славик отогнул жесткую руку Василия Борисовича, а чтобы не мешал больше, мягко так опустил бывшего полковника под куст.
   Инцидент был исчерпан. Славик немедленно потащил Илюшку домой, а честная кампания поспешила в институт. Звонить прокурору, должно быть.
   
БЕГСТВО ИЗ «ПОЧТОВОГО ЯЩИКА»
   
   Счастье, что городок был компактен, занимал не больше десяти гектаров. Бегу до дома было три минуты. Нужно было успеть много чего: забрать платину и тикать, срочно смываться из закрытого города. Если даже успеет надежно спрятать мешочек с пульками, то завтра ворвутся в лабораторию, все там перероют, и улики найдутся.
   - Папка, ты чего меня не раздеваешь? - канючил Илюшка, пока Чунасоцкий доставал из-под дивана, с его поддона увесистый мешочек, утопленный для маскировки в другой мешочек, с алебастром. Сборы были недолги, даже молниеносны: Славик сунул мешочек, завернутый в газету, в спортивную сумку. Туда же - пару рубашек и трико. Взял паспорт и военный билет, кусок колбасы из холодильника.
   Илюшка расширенными глазами следил за отцом.
   - К бабушке, к бабушке сейчас пойдем! - успокаивал он сына. - Посидишь у бабушки.
   Все собрано. Исторический момент: он окинул взглядом комнату, в которой прожил с Галиной восемь лет, мерцавшую тусклым полированным уютом, портрет жены в красивом витом багете и... чуть не взвыл от жалости. Не к себе - к ней, к Галке.
   Илюшка во все глаза смотрел на отца, чувствуя неладное и пытаясь понять трехгодовалым умом, что же происходит.
   Потащились к теще.
   Как хорошо, что все в этом городке, поставленном на попа, рядом. Спустя минуту он был уже у тещи, сбивчиво объяснял ей, что срочно уезжает в командировку, а Галке звонил - не отвечает, наверное, на вызове. Попросил погодя отвести внука домой и сообщить Галке об отъезде. Продолжая нести еще какую-то околесицу, Славик вдруг осекся: зрачки тещи под сильно диоптрированными очками, кажется, шевелились сами по себе, как капюшон у кобры, вырастали, вырастали и вдруг в какое-то мгновение выросли до величины коровьих... Неробкого десятка был Славик, выходил на ринг и дрался с амбалами, не испугался Василия Борисовича с начкаром, даже сексуальные услуги Розовой Змее предложил, но исполненные животного страха воловьи очи дорогой и любимой тещи повергли его в первобытный ужас. До самых пяток пронял его этот ужас, и когда мамаша номер два, расклешня руки, как ловец, шагнула вперед, волосы у Чунасоцкого зашевелились под вязаной шапочкой.
   «Чур меня!..» - прошептал он, медленно пятясь. Теща следовала за ним, как магнитная стрелка. И в тот самый момент, когда она уже готова была в последнем броске вцепиться в него и телом закрыть путь к отступлению, зять сделал такое козлиное антраша, что в момент оказался у двери. Он успел выдернуть из двери ключ, вышмыгнуть на площадку и, метко и четко вставив ключ в замочную скважину, сладострастно повернуть его. Уже не слушая, что творится в тещиной квартире, Славик ринулся по лестничным маршам вниз.
   Спортивной трусцой, создавая видимость моционной пробежки, миновал подъезды тещиного дома и выскочил в аккурат к автостанции. И здесь его ждала очевидная удача. Сверкающий и роскошный, как императорская карета, попыхивающий дымком «икарус» уже был заполнен пассажирами. Шофер практически на ходу впустил Славика. Он кинул водителю пятитысячную, прошел в самый зад салона, укрылся за высоким рядом почти самолетных кресел.
   Подъехали к проходной. Успел или нет начальник первого отдела сообщить сюда? Если сообщил - крышка. Нет, Василий Борисович явно не ждал такой прыти от Славика, он сейчас наверняка дозванивается до прокурора. Не так-то все скоро у них, бюрократов.
   Прапорщик охраны лениво, для отвода глаз, заглянул в салон, Славика за рядом кресел, кажется, и не заметил. Ну да, выпускают из номерного городка всех, вот только впускают с морокой.
   «Икарус» вырулил на лесное асфальтовое шоссе и сразу набрал скорость.
   Прощай, ОЛП № 28! Да-да, ОЛП - именно так звали городок в народе - выросло лесное поселение на базе двадцать восьмого отдельного лагерного пункта, выстроили почтовый ящик зеки. Никто не исследовал психологию людей, живущих внутри охраняемого объекта, внутри многочисленных «почтовых ящиков», но она наверняка дефектна. Ведь вот он, Славик, вырвался за кольцо - и сразу вздохнулось. Выскользнул-таки, прошмыгнул сквозь игольное ушко.
   Однако надо подумать о дальнейшей диспозиции. А она такова: до станции 37 километров, «икарус» намотает их за полчаса. На станции постоянно воинский патруль, милиция. Если позвонят за эти полчаса, его тут же, у двери автобуса, и возьмут. Вспомнил еще раз тещины глаза, и всего, до пят, передернуло. Нет, рисковать не стоит. Теща, видимо, отличный гипнотизер: после ее кобрового взгляда ум у Славика начал работать, как у гроссмейстера. У поворота на деревню Дева Чунасоцкий попросил водителя остановиться. Нарочно в свете фар перешел на другую сторону шоссе, решительно пошел по проселку к Деве. Водитель это заметил, память у всех шоферов мира компьютерная. Но как только «икарус» скрылся из вида, он, конечно, сразу же вернулся на шоссе и опять же спортивной трусцой устремился вслед за автобусом. Бежать надо было метров семьсот, до того именно места, где шоссе пересекала вихляющая меж сосен тропка, по которой жители Девы напрямую добираются до железнодорожной платформы.
   Железная дорога грохотала справа - она шла под углом к шоссе. Сейчас то еще время, пиковые электрички идут одна за другой...
   Ему ли, бывшему сержанту конвойных войск, два года отпахавшему в настоящей, истинной столице Коми-лагерей Сосногорске, ему ли не знать, как ищут беглецов. Стояли дозорами на холодных тропах Урала, подкарауливали беглых зеков на подходе из гиблой тундры к спасительной тайге. Сиживали с караулом на ледяных фермах моста через Ижму. Угольный поезд из Воркуты перед мостом специально замедлял ход, дабы солдаты сверху могли проверить каждый полувагон, поискать, не окопался ли в нем беглый зек. Заметил - стреляй, затем прыгай в следующий полувагон и конвоируй беглеца до ближайшей станции. Служба еще та...
   Платформа, освещенная двумя или тремя фонарями, была пустынна. Славик и здесь проявил осмотрительность - не пошел под фонари, а стал ходить взад-вперед по тропке с тем расчетом, чтобы успеть подбежать к электричке. К той, которая первой подойдет.
   
ГОРОД ВЕНСКОГО БАРОККО
   
   О, Одесса, город-кафешантан, сплошной аттракцион, вынесенный фасадом в «белую пену акаций» и праздничных волн. Барочно-ампирный торт на блюде Черного моря. Солидными чайками расселись вдоль гудящего, звенящего, как пчелиные соты, берега белоснежные корабли, а Воронцовский маяк, беленой церковкой выходящий из воды, и принимает, и напутствует их. Вон туда, за романтическую дымку горизонта, к загадочному Босфору день-деньской идут крикливые караваны.
   О, венское барокко Оперного театра, каравай, оснащенный витушками и кренделями, бюстами богов, героев и кентавров.
   О, сановитый венецианский шик и помпезность, флорентийская готика Пушкинской, гостиница «Красная», перед которой в тени платанов революционно поблескивает брусчатка.
   О, вечная, как заведенная карусель, гульба на Дерибасовской, памятник Дюку в раритетной зелени-патине и величественная лестница - проспект, окунающийся в море...
   А как же мне не упомянуть одесские дворики, пропахшие жареной скумбрией и прованским маслом, пересыпанные сверкающей солью, прослоенные острым перцем прелестного, ни с чем не сравнимого жаргона:
   Мац ракишку не пусает,
   Сара не прокаиват.
   На кажинную молвашку
   Кумушку пошвариват.
   Какой мац, какая ракишка!.. И интересно, почему это он кумушку пошвариват именно на кажинную молвашку. Что он, и перерыва не знает?..
   Одним словом, Одесса. Кто не любит этот город - тот враг мне.
   Если ехать вдоль моря на запад, то пойдет дачная местность Большого Фонтана. Целых тринадцать станций, то есть трамвайных остановок. Сойдите где-то в районе одиннадцатой станции, и вы попадете в царство тихих переулков, где белые бессарабские домики, вдоль нагретых стен которых взметываются аж до чердаков кустарники роз. Розы алеют, напоминая о вечном празднике жизни, пахнут жарко, неистово, напоминая об Испании, о цыганке Кармен. И есть там, в двух шагах от ослепительной, хрусталем бьющейся синевы марины, тихий, заросший старыми абрикосовыми деревьями, с горлинками и удодами дворик. Черешня янтарно светится из полутьмы...
   Когда-то в глубине двора стоял аккуратный флигелек, в котором родилась, закричала на божий свет Аня Горенко, будущая царскосельская грешница, великая страдалица с божественным эллинским профилем.
   Итак, читатель, мы в Одессе, роскошном, как постель фаворитки, граде. Сюда прибыл благополучно и заурядно - на верхней полке плацкартного вагона - наш герой, дабы под сенью ненаглядной неньки Украины отсидеться от погони да сполагоря и сбыть платину.
   О, этот прима-город, адамант порто-франко, зеленоглазый дракон в накрахмаленной манишке, пуще всего любит хищный блеск камушков и плотоядную сыть драгметаллов. Тут, в славяно-еврейском с густой турецко-греческо-айсорской примесью тигле вскипает, как пена в запорожском котле, перегорает загадочная нация ювелиров, которая в мини-доменках плавит и отливает проклятый металл, режет и шлифует преступные камушки.
   И именно в то местечко Одессы, где черешни, розы и дворик Ахматовой, на улицу художника Костанди прибыл с легкомысленной спортивной сумкой на боку Славик Чунасоцкий. На боку сумки было кокетливо выведено латиницей многозначительное слово «Ника». Именно тут Славик, отдыхая с Галкой дикарями, еще до Илюшки, останавливался у некоего хозяина фамилией Рымарь именем Федор, жил две недели в беленом известкой чуланчике.
   Федор странным образом узнал его, выделил из массы отдыхающих, охотно поселил за российские тугрики, которые, хоть и деревянные, а шли здесь по меньшей мере за голландские гульдены или датские кроны. Ты этого что ли хотела, дражайшая ненька?..
   Федор даже паспорта не попросил для отметки в домоуправлении - прошли, видимо, и на «вильной Украине» поднадзорные времена.
   - Тебя ведь Славой зовут? - только и спросил он, доставая чистое белье.
   - Им бил. Сколько ты с меня, Федор, возьмешь?
   - Сорок не много будет?
   - Кусков? В день?
   - Что ты!.. В месяц.
   - Идет! - поспешил согласиться Чунасоцкий. - А в какой валюте будешь брать? Рублями или купонами?
   Биндюжным матерком выразился хохол Федор Рымарь по поводу отечественной валюты - бесцветных картинок, похожих на трамвайные талоны, идущих уже 37 к 1 рублю. Не надо ему самодельных ненькиных денег, подавай привычные.
   Блаженный миг. Вскоре Славик - после двух-то дней на вагонной полке - уже нежился на скрипучей солдатско-общежитской койке, в чистых, вкусно пахнущих и слегка похрустывающих прохладных простынях, смотрел с благостной нежностью на угол, из которого, украшенный рушником и бумажными цветами, высвечивался лик Божьей Матери - общей для обоих мясницки разделенных народов святыни. Богородица как бы обласкивала его, утешала, как малое дитя, сообщала, что все будет хорошо. И было действительно хорошо и покойно, как и до позавчерашнего дня.
   Перекреститься бы ему, да не умел, к сожалению. Да и не верил он ни в какого Бога, просто слегка побаивался его в иные затруднительные минуты. Эх, жизнь!
   Зимний Эвксинский Понт отчаянно штормил, досылал свою бурю и грохот и до беленого чуланчика. Разыгралось морюшко, наверное, доплескивало оно в сей момент и до чугунной скамейки с мраморным молитвенным столиком, установленным на самом срезе берега в память об Ахматовой. В летнее время на этом столике никогда не вянут живые цветы.
   
АТАКА НА ЮВЕЛИРА
   
   Айсор был толст, как бочка. Нос, увесистая слива, был как бы истыкан иголками - весь в склеротических жилках. Седые брови шалашной кровлей нависали над припухшими щелками глаз.
   Айсор был мудр, стар и гордился тем, что он, айсор, достиг солидного положения - в единственном числе владеет ювелирной мастерской в городе, еще помнящем и вздыхающем о порто-франко - беспошлинной торговле, когда в Одессе было все, что могло быть на свете. Обычно айсоры выше чистильщиков сапог или носильщиков на вокзалах не вырастали. У айсоров, как и у цыган, нет родины, их родина - большая и малая - там, где они сами. Для нашего ювелира родиной была, несомненно, Одесса.
   Бог благословил его этим прекрасным местом, и больше никаких стран, никаких городов ему не надо было.
   У айсора было много, очень много денег и много детей. Каждый из восьмерых наследников в разных местах Союза был, слава Богу, богат и имел свое дело. Но у детей было еще больше своих детей, его внуков, которым надо было помогать сделаться состоятельными. Так что мастерская айсора не закрывалась с утра до вечера. Надо было, несмотря на преклонный возраст, кормить внуков, кормить рэкет, уличный и государственный - в виде налоговой инспекции, милиции, пожарников, санитаров, метрологов и прочих причиндалов. Этот государственный рэкет был не в пример оголтелее и ненасытнее. Самому же старику уже ничего не надо было.
   Удачному ведению дел способствовали его феноменальные, на грани парапсихологии, способности. Айсор знал с первого шага, кто с чем входит в мастерскую. Даже не отымая глаз от столика, за которым работал, по одному звуку шагов мог он сказать, что за человек пришел. Его как бы сонные и ленивые, заплывшие старческим жирком глаза видели насквозь. И мозг безошибочно, компьютерно выдавал: этот берет только зеленые, пришел с крупной добычей, а тот и купонами удовольствуется. Либо бутылкой коньяка, либо двумя бутылками водки.
   Да-да, есть и такие ставки в ювелирной практике.
   И когда в мастерскую однажды утром вошел с некоторой оглядкой долговязый молодой человек, дремотные айсоровы глаза привычно, заученно отщелкали и вычислили его. Этот молодой человек несет крупный куш. И куш этот на него с неба свалился. Впервые. И скорее всего куш этот украденный. Вот что, как на гармони, проиграл опытнейший айсор одним только взглядом. И, как мы знаем, не ошибся. Да и как ошибиться - флюиды, исходящие от долговязого, говорили сами за себя. Мог бы айсор, старый тетерев, сейчас же и рассказать, что за характер у вошедшего, каковы его привычки, пристрастия, нрав, словом, все, вплоть до родословной. Но зачем это нужно, да-а?.. Ювелиру взяток подавай, крупную добычу вываливай.
   Неуловимое заискивание, проскользнувшее в слове «здравствуйте», только утвердило в мысли, что данный клиент далеко не пуст.
   Но - ни ухом, ни рылом не повел матерый. Слегка качнув головой на приветствие, продолжал ковыряться за столом в сущей безделице - перстне с бриллиантом. Клиенту оставалось только ждать и нервничать. О, не думайте, что ювелир перстеньком занимался. Отнюдь. Он посылал по другую сторону стойки телепатические токи. Он привычно разоружал клиента, готовил его, как кушанье, доводил до легкого мандража, до панической мысли, что все о нем, клиенте, знает, и никуда тому не уйти. Показное равнодушие к посетителю тоже входило в арсенал.
   И наконец, как обвал - теплое, совершенно родительское расположение, максимум внимания и заботы. Этот переход ото льда к кипятку давал поразительный эффект: клиент мигом выпучивал глаза, как рыба в котелке, и становился готов к употреблению. Стар был он, Дивид Филимонович, заниматься такими играми, о Боге бы надо было уже думать, но ведь привычка. Мать родная.
   - Что у вас, юноша? - добрея голосом, теплея взглядом, сразу омолодив Чунасоцкого десятка на полтора лет, интимно спросил он нашего героя.
   - Да вот... Платинка тут у меня... - пропищал Славик.
   - Стратегический товар? - грозно наклонился вперед айсор и прожег Славика взглядом, вышибая из него последние мозги.
   - Хочу сдать на деньги.
   - И много у тебя платинки? - сообщнически понизив голос, задушевно поинтересовался старый лис.
   Но нет, не все, видать, мозги были проедены айсоровой телепатией, в уголках оставалось.
   - Да вот, два кусочка, - предательски оглянувшись на дверь, Славик вывалил на стойку эти самые кусочки.
   - Да вы не бойтесь. У меня электронный замок. Щелк - и никто не войдет, - провокационно сообщил ювелир, тем самым до конца раздевая посетителя. - Не бойтесь, нам здесь ничего не грозит.
   Айсор нажал незаметную кнопочку, вделанную в стол, и сзади, за спиной у Славика, что-то щелкнуло со звоном, как старинный сундук. Чунасоцкий вздрогнул.
   - Не пугайтесь! - мягко повторил айсор, как бы уже совсем погружаясь в секрет долговязого, становясь поверенным его тайн.
   Какое там «не пугайтесь»! Со щелчком из задней двери моментом выскочили два мордоворота, славянские личины которых отнюдь не исключали бандитских наклонностей. Ювелир, не глядя, сделал отмашку, и мордовороты скрылись. Все, обработка клиента завершена.
   Славику только и оставалось закрыть рот. Н-да, Одесса-мама - это вам не дядя Ваня и тетя Маня.
   Айсор между тем небрежно смахнул камушки со стойки и потрогал себя за сливу носа. Задумался.
   - И это у вас все?
   - Ну, положим, еще найду...
   - Приносите! - ювелир вернул платину Чунасоцкому. - Приносите все сразу, за все сразу и проплачу. Это что?.. Мелкая партия, мне не нужна, куда я ее пристрою?
   - А сколько будет стоить, к примеру, один грамм?
   - Не бойтесь, старый Дивид не обидит. Заплачу хорошо.
   - А авансом не могли бы?.. За эти два кусочка. Понимаете, с деньгами у меня напряженка. Жить не на что.
   Старый айсор почесал за ухом. Он был добр, неисчислимый поток денег, проходящий через его мастерскую и параллельные системы, позволял это.
   Поэтому он смахнул комочки себе на ладонь. Кинул платину на аптекарские весы, поманипулировал гирьками. Из открытого полупотайного сейфика хлынула на Чунасоцкого радуга валютных пачек: долларов, рублей. Пятитысячерублевые были цвета жидко разведенной крови. Айсор достал, однако, пачку купонов, вопросительно поднял ее перед Славиком.
   - Трамвайные билеты мне не нужны.
   - А рублями?
   - Можно и рублями.
   - В какой же гостинице вы, молодой человек, остановились? - как бы из простого любопытства спросил Дивид Филимонович, отсчитав Славику несколько пятидесятитысячных бумажек.
   - В «Красной»! - не моргнув глазом, соврал Чунасоцкий.
   - О, хорошая гостиница! Гуд гостиница. И давно проживаете? Давно прибыли в наш замечательный город? - задал он тактически нейтральный вопрос, на которой клиент ответил правдиво, не полукавив:
   - Да вот вчера и приехал.
   Вопрос о сроке приезда, с виду праздно-любопытный, был, однако, не так безопасен, как могло показаться.
   Едва электронный замок, приведенный в действие уже не кнопкой, а потайной педалькой, как в банке, открылся и клиент вышел вон, айсор немедленно преобразился: оплывшие, как бы сонные черты его неузнаваемо отвердели, точно обветрились, уши прижались. Сидел за столиком уже не добродушно копающийся в побрякушках дедуля, но сущий волчара. Он стукнул в заднюю дверцу, и оба мордоворота тотчас выскочили, уставились на патрона с неутомимым выражением - кого отдубасить?
   Дивид Филимонович плавно повел рукой, как по линии горизонта, остановил ее напротив окна и повелительно бросил:
   - Проследить!..
   Охранники сумасшедше протопали к окну, засекли долговязого на трамвайной остановке и через заднюю дверь вылетели на улицу.
   Тем временем айсор снял телефонную трубку и набрал номер администратора гостиницы «Красная». Выяснилось, что никакой длиннорослый приезжий ни вчера, ни в ближайшие дни в «Красной» не поселялся.
   Он еще раз стукнул в заднюю дверцу.
   
ПРЕСЛЕДОВАНИЕ
   
   Ювелир Славику сразу не понравился. Странные чувства испытал он там, в мастерской: чувство животного, попавшего в убойный цех, на заклание, на жертвенный костер. Ювелир лишь глянул на него - и повеяло первобытной жутью. Особенно жутко стало после замочного щелчка за спиной.
   Такси не было видно, зато к остановке с обеих сторон шли трамваи. Затылком чувствуя взгляд из ювелирной мастерской, Славик прыгнул в первый подошедший, идущий к центру. Все верно - утвердившись на задней площадке, краем глаза все же усек: выпялился из окна ювелир, провожает его. Мало того, синхронно с трамваем из двора выкатил жигуленок и пошел вровень с трамваем, не обгоняя.
   Оба цербера уже успели сбросить камуфляжные куртки и теперь сидели один в свитере, за рулем, другой маскировался на заднем сиденьи. Опытные, видать, не первый раз преследуют, дело привычное, ужаснулся Славик. Паршивый холодок коснулся низа живота, отозвался в пятках. Вот об таком метко говорят: «очко сыграло». Однако их двое, дело еще не так худо. Надо отрываться, благо, данные для этого были: те же длинные ноги и второй спортивный разряд - километровку пробегал за две пятьдесят. Правда, это когда еще было!..
   Кое-какой опыт по отрыву, правда, шутейный, у него по этой части имелся. Однажды в Москве, на станции метро «Новослободская» он ожидал друга и от нечего делать рассматривал некие надписи на одном из стеклянных витражей. Что-то вроде месопотамской клинописи было нацарапано на колонне. Подошел друг, стали изучать вместе, тыкать в клинопись пальцами. И тут же обнаружили хвоста, который и не скрывался, почти в открытую наблюдал за ними. Они в вагон, он - следом. Они вышли на «Киевской» в вокзальную мешанину, и он тоже. Что за чудо природы! Они, шуты гороховые, легкомысленное студентье, решили позабавиться, поиграть с огоньком. Делают переход на другую линию - следом мелькает в толпе его асфальтовая кепочка с педерастически коротким козырьком. Они в вагон, а он, если мало народа, в соседний. Проходит в торец вагона и смотрит на них через стекло. Серенький такой, неприметный мужичонка, точно мухами всю жизнь питался. Дурацки шуткуя, озираясь, они еще на виду у типа обменялись портфелями, подлили масла. Наконец, изрядно поизмотав филера, решили сорваться. На спор - смогут или нет. Встали у двери вагона, филер приник к стеклу в соседнем вагоне, не спуская с них глаз. И вот в последнюю секунду, когда приятный женский голос учтиво предупредил: «Осторожно, двери закрываются», и двери, испуская дух, зашипели, пошли друг на друга, они, попридержав створки, выскочили на перрон. Затем, сгибаясь от смеха, откровенно показывая пальцами на обмишулившегося типа, сделали ему ручкой.
   Напрасно, однако, они смеялись и так неосторожно шутковали: к вечеру, наездившись по Москве по отдельности, оба оказались в одном отделении милиции - возле Пушкинской площади. За баловство пришлось провести негостеприимную ночь на жесткой скамейке в маленьком прикалеточке. Утром пришлось давать показания, писать обширные объяснительные. Очень хорошо, очень верно выразился народ по поводу того, кто смеется последним. Они пришли к выводу, что тогда хвостов было два: явный и тайный, и наперед зареклись шутить с серьезно налаженной государственной машиной следежа.
   Здесь следеж был частным, попахивал криминалом, второго хвоста не могло быть. Надо было убежать от этих самодельных вертухаев, элементарно сделать ножками. Пока они выскочат из своей «девятки», он успеет сдать стометровку.
   На очередной остановке он протолкался к двери, открыто изготовился к выходу, и ребята в «Жигулях» это заметили. Они опрометчиво рванули вперед, до следующей остановки, где, вероятно, остановились ждать. Впрочем, Славик этого не видел. Ждать было себе в убыток. Еще электрическая машина, отрезавшая когда-то голову Берлиозу, не успела набрать ход, как Славик нажал красную кнопку аварийного выхода, дверь отошла, и он порскнул в образовавшуюся щель, ловко пересек смертоносное пространство перед тяжелым «КамАЗом» и ударился в бега, ввалил стометровку по скверу, потом юркнул в какой-то двор - дворы, дворы, как в фильмах о бандитах времен НЭПа, его спасение. Пересек переулок, опять попал во двор и, выбежав из него, понял, что оказался в безопасности, никакой погоне его теперь не разыскать. Отрыв прошел четко. Вот что значит московская тренировка!
   Побродив в парке «Аркадия» до сумерек, он уже затемно вернулся на Костанди, к своей уютной комнатке с солдатской койкой и, ничего не сказав хозяину, лег спать.
   Но радоваться было рано. Утром, как от щелчка по носу, он проснулся от острого чувства тревоги. Едва отдернул край занавески, как тут же запахнул его. Какая-то дьявольщина: его вычислили, выследили-таки. Теперь уже не двое, а трое молодцов стояли у металлической калитки и настойчиво ломились в нее, требовательно нажимали на кнопку звонка - далекие трели его долетали из покоев хозяев, которые, вероятно, уже ушли на работу. Вчерашний «Жигуль» упирался прямо в калитку. Этот хозяйски воткнутый «Жигуль», непрерывные наглые звонки встревожили не на шутку: бандиты прут, как к себе, ничего не боятся и ничего не опасаются.
   Славик изрядно струхнул. Однако, как и всегда в минуты опасности, к нему пришла злость и решительность. Надо было что-то делать. Ведь вот сейчас ворвутся, и исход предрешен. Застрелят, задушат, расчленят и вынесут по частям труп спасителя человечества вместе с мешочком платины. Выкинут где-нибудь на помойке, чтобы вороны расклевали - и никаких следов. Хорошенькая перспективка!
   Он опять глянул в щелку занавески. Троица совещалась. Один из бандитов начал ощупывать ажурную решетку, явно намереваясь перемахнуть ее. Мосластый, с приплюснутым, как у монгола, носом. Вот он взял в руки два прута решетки и легко раздвинул их, похваляясь бицепсами. Да, накачаны аргусы что надо. Все, конец?..
   Он вынырнул из-под одеяла, оделся в тренировочный костюм. Достал из-под кровати, из дорожной сумки мешочек платины. Вполне понятно: сам он преследователям не нужен, охотятся за металлом. Вот эту платину он в крайнем случае выкинет им в окошко. А сам забаррикадируется. И будет кричать, звать на помощь. Может, кто-то прибежит, может, бандиты из осторожности сами смоются, захватив платину. И тогда он через сад выберется на соседнюю усадьбу и окажется на параллельной улице. Это один выход. А второй?..
   Все случилось, однако, стремительно и вовсе не так, как он ожидал. Троица уже взломала калитку, приплюснутый остался стеречь ее, а двое вчерашних преследователей пошли по кирпичной дорожке в глубь сада, к дому. Обошли ею и, найдя замок на хозяйских дверях, направились к его флигельку. Решение пришло немедленно. Славик потихоньку вышел в коридорчик и снял крючок. Здесь, в коридорчике, вдоль стены шли полки с соленьями, вареньями и хозяйственной утварью, а были эти полки для приличия забраны цветастой занавеской во всю стену. Вот за эту занавеску он и встал, как Павел Первый за ширму в Михайловском замке. Расчет был прост: они пройдут сразу в комнату. Истерическая параллель с гроссмейстером Мальтийского ордена оптимизма не прибавляла, но все же он, сжимая в согнутой правой увесистый платиновый ком, готовился продать свою жизнь подороже, чем рохля Павел, хоть одного да замочить. Пушечный прямой удар правой - и мозги на стенке.
   Эти двое, как и ожидалось, проследовали прямиком в комнатушку. Славик выскользнул из-за занавески и в секунду запер их, защелкнул на старинный засов и вдел в петли замок, висевший по случаю. Всех-то дел - два поворота ключа. В комнатушке застучали и завыли:
   - Открой, пес!
   За окно в комнате он не беспокоился: штыри старинной решетки уходили глубоко в стены, не выломают.
   Криво улыбаясь, покачивая на ладони злополучный мешочек, он поспешил по кирпичной дорожке к калитке - к третьему злодею, который поджидал его, улыбаясь не менее криво.
   Мотор «девятки» работал.
   Левой Славик стремительно отпахнул калитку, а правой, утяжеленной с виду мирной полотняной котомочкой, нанес сокрушительный удар прямо в приплюснутый нос. Что-то мерзко хрупнуло, бандит рухнул на землю и страшно закричал:
   - Ма-ама-а!
   Мешочек от удара треснул, несколько пулек упали на землю. Чунасоцкий поднял их и хладнокровно пнул поверженного противника. Морда у того была страшной - сплошное кровавое месиво. Бандит стонал, катался по земле и все звал маму. От флигелька, очевидно, для поднятия духа - мы, мол, рядом! - хлопнули два выстрела. Пули прошли высоко в листве.
   Славик достойно уселся в бандитский «жигуль», посигналил попавшим в западню бандитам и врубил газ. За руль он садился второй или третий раз в жизни, но экстремальность ситуации помогла, и по Костанди он проехал довольно сносно. Вырвался к морю, на улицу Перекопской Дивизии и по ней устремился направо, к Ильичевску. Светофоры щелкал, как семечки, трамваи весело трезвонили ему вслед, вся Одесса ахала и любовалась на его безграмотную, но такую лихую езду, пока у Дачи Ковалевского он благополучно не въехал в кювет. Не ожидая прибытия людей в кожанках и галунах, Славик скорым шагом пересек трамвайное кольцо и углубился в зеленую зону окраинной Одессы-мамы, обошедшейся с ним хуже самой злой мачехи.
   Тем хуже для Одессы, ибо мы вынуждены теперь перенести повествование в другие, более сердечные города.
   
НЛО ВО ВРЕМЯ ЮБИЛЕЯ
   
   Стол, вернее, два сдвинутых стола были накрыты на 21 персону - классическое очко. Во главе стола, с торца, должен был бы по идее сидеть виновник торжества Владлен Иконников, в кругу друзей просто Икона. По идее, друзья должны бы были сейчас чествовать Икону, поздравлять его с кругленькой датой - полтинником, перескоком стрелок на шестой десяток, дарить знатные подарки и говорить занимательные речи. Но это - сугубо по идее. На самом же деле как ушел он, паразит, два часа назад пить пиво, так и не возвращался.
   Прокисал и заветривался салат в огромной васильковой салатнице, селедка под свекольной шубой распространяла терпкий непримиримый запах, да и другие кушанья чувствовали себя виновато и неприютно.
   Но больше всего нервничали гости: играя желваками и поминая по матушке именинника, то и дело выходили курить на балкон, обозревали улицу. Двое резались в углу в шахматы, предусмотрительно поставив под хохломской столик откупоренную бутылочку. Кто-то бегал к ближайшим пивным чапкам. Нет нигде Иконы. Хозяйка Лидочка, мечась от кухни к столу, устала упрашивать гостей начинать без паразита.
   Часу уже в третьем, после долгих препирательств, ворча и поругивая именинника, все же уселись, хмуро, как на поминках, выпили и зазвякали вилками, наперебой полезли к васильковой салатнице. Лидочка убежала на кухню за первым.
   И вдруг все смолкли. Позже, когда участников обеда расспрашивали, они говорили, что и сами не могли понять, отчего вдруг замолчали. Как будто милиционер родился. Как будто некая тень нависла над пиршественным столом. И в самом деле тень - яркая трехрожковая люстра вдруг жалобно замигала и погасла. И еще: угрожающе мощно задребезжали стекла, точно по улице проходила тяжелая техника, скажем, колонна танков. У женщин, как на взлете самолета, заложило уши. Некоторые гости ощутили страх, как будто с улицы, с балкона на них надвигалась неотвратимая опасность, будто они обречены. А другие ничего не почувствовали.
   И вот всех разом отпустило, всем полегчало, свет вспыхнул, и на балконе появился, прямо-таки нарисовался из воздуха, как черт-Коровьев, совершенно реальный, во весь рот улыбающийся Влад Икона.
   Кто-то, кажется, один из игравших в шахматы, свирепо оттолкнув Влада, кинулся на балкон проверить, сколь высоко растут деревья под балконом. Шахматист, мудрая голова, слышал на днях по радио передачу об одном старом артисте, который был большим хохмачом и как-то, возвращаясь поутру домой из театра, нанял пожарную машину, по ее лестнице поднялся на подоконник своей квартиры и сел на окне четвертого этажа, болтая ногами. То-то изумилась вышедшая из спальни жена великого артиста.
   Но шахматист не узрел с седьмого этажа ни пожарной машины, ни чего другого подобного. Да и не могла пожарка досягнуть лестницей до седьмого этажа, а деревьев, так тех под окном вообще не было, лишь росли какие-то кустики.
   Изумились все выше всякого предела.
   Мало того, что Икона явился загадочным путем, и впрямь, как икона, он еще и держал перед собой какой-то дрянненький столовский поднос, на котором горой были навалены фрукты. Да не наши, крымские - виноград или абрикосы, а экзотические, даже ультраэкзотические: похожие на ливерную колбасу какие-то фиолетовые загогулины неизвестного прозвания, шоколадного оттенка картофелины с блестящими волосками - киви, а еще знакомые всем бананы, апельсины и огромный, размером с компотницу, ананас. Гостей больше всего потрясло, что фрукты прибыли с листьями, и листья эти были свежи, точно только что сорваны. Они распространяли оглушительный аромат, какой абсолютно отсутствует у фруктов, продаваемых в овощных магазинах и с лотков. Вот что было поразительно.
   - Освободи, киса, место для даров солнечного Мадагаскара! - паясничая, закричал юбиляр жене. - Так сказать, от солнечного Мадагаскара - солнечному Крыму.
   Киса, она же Лидочка, невозмутимо начала передвигать тарелки, освобождать место для фруктов, точно ей таким делом приходилось заниматься частенько.
   Гости потрясенно молчали, у некоторых даже приоткрылись рты.
   К столу не садились.
   Корреспондент феодосийской городской газеты Витька Сычек, одноклассник Иконы, побежал в прихожую за блокнотом.
   - Так ты, Икона... вот те на! Правда, что ли, на тарелках летаешь?
   - Прости, Сычок! - развел руками Влад. - Иначе не мог, как через балкон.
   - А чего же мы тарелку не видели?
   - А это не всем дано! - Было не понять, отшучивается Влад или говорит всерьез. - Тебе, Сычок, точно не дано. Врешь много и дерешься, - подытожил Влад под общий смех.
   - Да ну, его слушать! - буднично отмахнулась Лидочка. - Все уши прожужжал мне этими тарелками, а хоть бы раз показал. Я уж не говорю, чтобы покатал.
   Все схватились за Лидочку.
   - Лидочка, расскажи!
   - Вот он сам перед вами, спрашивайте.
   Гостей давно уж не интересовал стол, нарезая возбужденные круги по комнате, они делали друг другу изумленные мины, качали головами.
   Двое шахматистов и завирало-корреспондент осадили Влада, настойчиво упрашивая его сделать приятное гостям, сознаться и все рассказать, как на духу. Влад только руки поднимал, как футбольный фаворит, забивший гол.
   Юбилей был скомкан и пущен на самотек, что, однако, не сказалось на его качестве. Гости вволю пили и ели, тормошили Влада. И тот, как небезызвестный барон, катавшийся на ядре, начал расписывать...
   И отголоски этого происшествия еще долго гуляли по славному городу Грина и Айвазовского, досточтимой Феодосии-Зурбагану-Лиссу, где, как вы понимаете, и отмечался юбилей. Кто-то видел проплывший по небу сиропно-малиновый, колыхающийся, точно коровье вымя, шар и говорил, что это Влад Икона летит. Кто-то видел вышагивающего по некоей лесенке из-за облаков человека в облегающем комбинезоне и с буквой «Т» за спиной - не то зонтиком, не то антенной. Человек этот стучал молотком, что-то там, в небесах, ремонтировал, и это явление, как пить дать, связали с Владом. От докучных расспросов бедному энэлоплавателю некуда было деться. Сажи к дегтю добавила, вылила масло на огонь беспардонная заметка, подписанная Сычком, участником знаменитой пирушки. Сглаживая коробящее душу, леденящее мозг косноязычие районных газетных штампов, пересказываем часть этой милой публикации:
   «- Давно ли ты, Влад, наладил контакт с «тарелками», - спрашиваю я своего школьного товарища, с которым бывало - чего греха таить - дрался на переменах.
   - Да давненько уж... - после некоторого раздумья со свойственной ему прямотой отвечает мне Владлен Иконников. - Еще когда в армии служил.
   - Это в Забайкалье, у Малиновского?
   - Да, у Родиона Яковлевича я художественную самодеятельность возглавлял. Мотались мы по точкам. И вот после одного концерта пошел с я одной солисткой подальше в сопки, дело солдатское, сами понимаете...
   - И что в сопках? - задаю я наводящий вопрос.
   Конечно, в это трудно поверить нормальному человеку, но я продолжаю расспросы. Одним словом, в сопках приземлилась эта самая «тарелка». И из нее вышли обыкновенные люди.
   - А может быть, кузнечики с антеннами вместо ушей? - пытаюсь я сбить с толку Влада.
   - Нет, - твердо отвечает Владлен, - обыкновенные люди, наши земляне.
   - И где же они базируются? - настойчиво продолжаю наседать я.
   - Есть такие места на Земле, есть.
   Где находятся эти места, Влад не сказал, сколько я ни допытывался. Очевидно, он сам не знает, где их базы.
   - Итак, «тарелка» приземлилась в сопках, что же дальше? - продолжаю я эксклюзивное интервью.
   - А дальше мы полетели в Сахару, загорать.
   - И так и загорали?
   - Так и загорали...»
   Надо ли говорить, что, прочитав эту разухабистую писанину, Владлен взвыл, схватился за голову и побежал разыскивать интервьюера, чтобы набить ему морду. Так опарафинить на всю Феодосию! Да еще об этой девице рассказал... Недержание речи что ли? В газете сообщили, что искомый корреспондент срочно отбыл в море, вернется не скоро. Ну да, конечно, хороший нос заранее кулак чует...
   От насмешек, назойливых расспросов, в раскаянии за собственную глупость - так разболтаться за рюмкой! - Влад в тот же день собрался и уехал на автобусе за Коктебель, на биостанцию.
   Биостанция - это то место на Кара-Даге, где в полугоре выпялено в небо параболическое лукошко, установленное нижегородскими физиками из ИПФАНа. День-деньской, жарясь на крымском солнышке, ищут ученые контакта с внеземными цивилизациями.
   Это вверху, а внизу разводят с секретными целями дельфинов. Там и работал Влад.
   
ЛЮБИТЕЛЬ ПЕЧЕНЫХ РАКУШЕК
   
   Дельфиниха Ирэн, завидев Влада, кувыркнулась и скоренько подплыла к плексигласовой стенке чана-дельфинария, встала перед ним и тревожно затанцевала. Сделала несколько озабоченных кругов. Что-то случилось с малышом. Тот, размером с магазинную скумбрию, едва двигая ластами, лежал на поверхности кверху животом. Ирэн подплывала к нему, озабоченно дефилировала, пыталась снизу поддеть своим словно резиновым носом, вытолкнуть из воды.
   Влад глянул на градусник, опущенный в чан на шпагате, и чертыхнулся: шесть с половиной градусов. Ясно - малыш замерзает. Он кинулся к выключателю, щелкнул им. Увы, лампы под потолком не вспыхнули. Значит, и электрообогрев не работает. В который уж раз, суки, обесточивают!..
   И надумала же Ирэн разродиться в такую холодрыгу!..
   Кляня всех и вся: настырных хохлов, задумавших отделиться, притонный крымский парламент, «держащий шишку» порознь от хохлов, далее по восходящей - Беловежскую пущу, бетонного ликом уральца, гладенького и круглого, как сырный колобок, ставропольца, и всех других, алкающих и не могущих наалкаться власти и крови трудового народа, Влад побежал в кочегарку разыскивать сторожа Генашку, проворонившего отключение обогрева.
   Это изумление природы, питающееся исключительно печеными ракушками, собранными по берегу, да мясом дельфинов, павших на ниве оборонной науки, лежало, как обычно, в куче тряпья за котлом, давно остывшим и полуразобранным.
   По котельной были кучками насорены ракушки - хрусткая одежка поглощенных сторожем моллюсков. Каждая кучка была обедом или ужином - где покушал Генашка, там и кучку оставил. Ракушки жарено хрустели под ногами, когда Влад, продолжая чертыхаться, шел к генашкиному закутку.
   Тот дернулся в своем гайновище, натянул на себя ватное засаленное одеяло, треснувшее во многих местах.
   Остро шибало в нос зэчатиной - псиным запахом зековского барака, холостяцких берлог - запахами затхлой нестиранной одежды, немытого тела, еще чего-то...
   - Тьфу, паразит! - по-бабьи ругнулся Влад. - Развел вонищу. За дельфинами почему не следишь? Когда свет погас?
   - Да где-то в первом часу ночи. Я вот читал, а он погас...
   - Чего ты читал? Еще читаешь!
   - Вот. Диогена.
   Влад поднял с одеяла толстую книжку с твердыми коричневыми корками - почти академическое издание - прочел название:
   - Ну вот. «Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов». Во как!.. Ученые книжки, продукт, читаешь, а сам чем занимаешься?.. Ракушки жрешь.
   - У нас свобода, - вяло брякнул сторож.
   - Ну да, конечно. Если съехал с рельсов сам, так не позорь хоть святое понятие, мутант!
   - Вот-вот, - даже привскочил Генашка, - ты верно сказал. Мутант. Точнейшее слово. И я мутант, и ты тоже мутант, хотя ни в жизнь не сознаешься. И все мы мутанты. Мы мутировали и даже не заметили как. Знаешь, в какое время мы живем?
   - Ну?
   - В сезон мутаций. Да-да. Растянувшийся на весь двадцатый век. Сезончик, я вам доложу!..
   - Если сам мутируешь, ракушки вот жрешь, всякую падаль, так за других не говори.
   - А ты! - сел на куче тряпья Генашка. - Устриц жрешь, благородные ракушки, а все равно мутант. Разве сам не видишь, что мутируешь. Таким гнусным занятием заниматься! Обучать божью тварь убийству! - Глазенки Генашки на неумытом лисьем личике остро, осмысленно заблестели. - Разве это не мутация, а?..
   - Ишь ты! - разинул рот Влад. - Ты что? Мудреца этого греческого начитался?.. Он в бочке жил, тоже, как ты, бомжевал...
   - Это не тот Диоген. Этот Лаэртский. А были еще Диоген Аполлонийский и Диоген Синопский. Вот Синопский, фальшивомонетчик-то, и жил в глиняной бочке при храме Матери богов - Метроне... На афинской агоре.
   - Что еще за «агора»?
   - Вот ваша сущность!.. Дельфинов калечить вы знаете как, а что такое агора, не знаете. Да еще отпираетесь, что не мутанты.
   - Ну ты полегче, чучело Вселенной!.. Что за агора такая?
   - Ну, площадь, общественное место.
   - И что же он, философ-то этот, на площади, в бочке и деньги печатал?..
   - Он не печатал, а обрезывал монету, когда заведовал вместе с отцом казенным меняльным столом.
   - Скажи ты! Ай да Диоген! И как он дошел до жизни такой?
   - С сущего пустяка. С сущего пустяка, Влад. Прославиться захотел.
   - Ну?..
   - Ну вот, пошел в Дельфы, в храм, и там спросил оракула, как ему прославиться...
   - Неужто так и спросил?
   - Ну да.
   - И что оракул?
   - Оракул что... оракул закатил зенки и посоветовал «сделать переоценку ценностей», ну Диоген это превратно и понял, начал чекрыжить монету.
   - Ай-яй! Поймали?
   - Ну да.
   Влад развеселился.
   - Вот у нас тоже ведь делают переоценку ценностей.
   - Тут была игра слов. По-гречески «номизма» - ходячая монета и общественное устроение.
   - А он, значит, по первому варианту пошел, - хохотнул Влад. -Ну да!..
   - Ты! - вдруг спохватился Влад. - Ты мне погубишь дельфиненка, создай уют, мастурбатор! Почему печку не затопил?
   - Так дров же нет...
   - Тьфу! - в сердцах сплюнул Влад и схватил тупой, в зазубринах топор, валявшийся возле котла.
   Генашка инстинктивно заслонился рукой.
   - Тьфу! - снова сплюнул Влад. - Одевайся.
   - Так я уже одет.
   Генашка встал из-под одеяла, действительно, одетый: стоял в мятых спецовочных брюках, синем затрапезном свитере, перехваченном для тепла шпагатом. Влад покачал головой: божье наказанье, да и только.
   - Я воды сначала попью. Горит все внутри.
   - Попей, философ.
   Они вышли из котельной. Гурман схватился за голову: от свежего воздуха его закачало. Владу надо было дать отстояться, бомжу - привыкнуть к «улице». Генашка, с тоской поглядывая на Влада, напился прямо из бочки, стоявшей под стрехой. Вдвоем по серому, потрескавшемуся склону потухшего вулкана, зализанному снежком, полезли наверх. Снег был утрамбован ветром и солнцем до прочности асфальта, запудрен песком, собственно, снега, как такового, и не виделось. Карабкаясь вверх по снежным коростам, туда, где вырастали среди лунного пейзажа чахлые, кривые, похожие на саксаул деревца, еще не вырубленные в прошлые разы, продолжили крутой разговор о Диогене:
   - Так вот, - сообщил Генаха, - он все-таки, сделал потом переоценку ценностей, как велел оракул.
   - Каким образом?
   - А дерзить всем начал беспощадно. Все отрицал, всех ругал. Никому спуску не давал. У Евклида были ученики, он их называл - желчевики. Говорил, что у Платона не красноречие, а пусторечие.
   - Так это он таким образом прославился?
   - Ну да. Самого Платона еще собакой назвал. А пришел к нему в гости, увидел ковер, начал плевать на него, топтать ногами: «Спесь это твоя, спесь, Платонушка!»
   - А Платонушка что?
   - А Платонушка ответил: «Нет, Диогенушка, это твоя спесь в тебе говорит».
   - Молодцы, приятели! - искренне восхитился Влад.
   - Так что? Нальешь, что ли, сто граммов-то!..
   - Ты печку сначала затопи, бумбараш.
   Нарубив по охапке твердых, как кремень, веток, спустились вниз. Влад запихал ветки в печурку, которую сам же и сбил из глины, когда разобрали на ремонт да так и не собрали котел. В печурку было вмазано подобие титана, от которого отходил в дельфинарий змеевик, посредством его и подогревали воду в чане, где плавали беременные афалины.
   К веткам Влад один за другим подкладывал газетные комочки, поджигал их, но газета быстро сгорала, а ветки только подтлевали и не думали заниматься пламенем.
   Эх, соснового бы смолья сейчас, либо стружек, либо бересты!
   Но ни того, ни другого, ни третьего не было, как не подавали и электричество.
   Сволочи, право, сволочи!
   Дельфиненок, видно, совсем уж замерзал, отдавал концы - перестал и ластами шевелить. Ирэн вся извелась, тыкала носом о плексигласовую стенку, как бы пытаясь ковырять ее - торопила Влада, умница.
   Кляня напропалую сепаратистов-сичевиков, вздорных крымчаков и подлых беловежцев, он пошел с консервной банкой разыскать бензинца и тут почувствовал три знакомых укола под мышкой, где был вживлен датчик. Три легеньких таких укольца шильцем или иглой - два коротких и один, в середине, подольше. Точка - тире - точка. Игорь. Сейчас прилетит Игорь. Вовремя, ох, как вовремя! Он бросил ненужную более банку, сунул руку под мышку и достаточно ощутимо надавил: точка - тире - точка.
   Вернулся в дельфинарий, попихал в топку всю бумагу, какая имелась, и, встав на четвереньки, изо всех сил начал раздувать огонь. Теперь и бумага только тлела, свертывалась черными струпьями, но не загоралась. Подмочена, что ли?..
   Со слезящимися глазами, призывая черта в свидетели, он так и стоял раком, когда кто-то бандитски поддел его под зад коленкой - едва мордой в печурку не въехал. Влад вскочил на ноги. Перед ним стоял, мило улыбаясь, Игорь.
   - Что? - не успев поздороваться, взметнулся Влад. - Уже прилетели? Давай скорей помоги, воду надо разогревать!
   - Хазары! - веско выразился гость, оценив обстановку. Они вышли на улицу. На дворе стоял и хватал ртом воздух изумленный Генашка. С похмелья бомжу только и хватало сил тыкать пальцем в то место, где, возле самого порога дельфинария, стоял на трех паучьих лапках сверкающий никелированный самовар размером с бричку или большой автомобиль. Серебристый небесный модуль, «тарелка», которая села на кучу хлама во дворе котельной, чуть не на голову бедному Генашке, и стояла так же обыденно, привычно, как бричка или автомобиль. Вот эта-то бесцеремонность, заурядность посадки и потрясла больше всего любителя печеных ракушек. Он, правда, и раньше подозревал Влада, а все-таки не скоро ему опомниться. Вот так близко, разом! Вот это опохмелка!
   Между тем гость извлек из недр летательного аппарата некий прибор, похожий на портативный кинопроектор, поколдовал над ним и направил зрачок проектора в жерло печурки. В пересеве пылинок остро вспыхнул зеленоватый луч, и нутро печурки тотчас же, как от того же бензинца, отозвалось ровным веселым гудом, забушевало, заиграло пламенем. Гость же поднялся по лесенке и, прижав прибор к животу, как оружие, принялся осторожно водить лучом по поверхности воды.
   Удивительно быстро, через пяток минут температура в дельфинарии поднялась до пятнадцати градусов. Дельфиненок дрыгнул хвостом, как ребенок ножкой, перевернулся на живот и как ни в чем не бывало поплыл к матери. Повеселевшая Ирэн заложила лихой вираж по чану, выстрелила отточенным телом в воздух, постояла-постояла на хвосте, кивками безгубого рыла благодаря хозяев, и наконец без брызг провалилась в воду.
   Отлично бушует печурка, ей-богу!
   Генашка не терял времени даром: откуда-то приволок и затолкал в глиняную топку солидный обрубок черешневого дерева - этот долго прогорит. От полноты сердца и в благодарность за находку Влад вручил креветкоеду новенькую нераспечатанную пачечку купонов, послал за бутылкой. Тот, теребя засаленный «петушок» на башке, торопливо убежал.
   - Ты чего это прилетел? - спросил наконец Влад, когда Генашка скрылся за углом котельной.
   - Да понимаешь! - Игорь настороженно поднял чернявое лицо полукровки и как бы принюхался. - Понимаешь, эти горы, Кара-Даг, чем-то приманили криттеров. Вот и я захотел посмотреть, чем приманили.
   - Криттеры - это кто такое?
   - Твари в переводе. Тонкий мир. Сюда они и слетаются.
   - Как ведьмы на Броккенскую гору?..
   - Ну да.
   - Что, густо?..
   - Очень! - цокнул языком Игорь и даже головой покачал.
   - Как мошкара?..
   - Не то слово. Такие оковалки шли, метров под триста. И все в одну сторону - к вам, к потухшему вулкану. Лучами слетались...
   - Эк они! - усмехнулся Влад и показал пальцем на параболическую антенну невдалеке. - Под нос к нижегородцам. А те и не видят.
   - Да уж вряд ли! - задумавшись, ответил Игорь.
   - Послушай, Игорек... - попросил Влад, - друг ты мне или не друг?..
   - Что за разговоры?
   - Ну так дай взглянуть хоть краешком глаза на этих криттеров.
   - Нет вопросов.
   Они перебрались в модуль, за сплошным - по окружности - пультом которого сидел и покачивался в кресле стриженый пацан-пилот.
   - Леша, привет! - по-свойски бросил Влад.
   - Ча-ао! - жизнерадостно отозвался стриженый под полубокс Леша.
   Они в считанные секунды взмыли над Кара-Дагом. Фантастические горные нагромождения лежали внизу, как складки небрежно брошенной одежды. Мелкой блошкой на ней виднелась антенна нижегородских физиков.
   Игорь между тем кончил возиться с некой установкой.
   - Вот отсюда и будем наблюдать.
   - Что это такое? - поинтересовался Влад.
   - А! - отмахнулся Игорь. - Тут много чего напихано. Если говорить языком земной науки, тут - в симбиозе - датчики альфа-, бета- и гамма-излучений, фотометр, термометр, разумеется, не комнатный... Частотомер, магнитомер, пленка очень чувствительная - панхроматическая, а также инфракрасная, можно вести съемки.
   - Съемки мне не надо, дай живьем взглянуть.
   - А не испугаешься?
   - Да вроде бы не робкого десятка.
   - Неделю спать не будешь!
   - Все равно, дай посмотреть...
   - Ты как та баба из анекдота...
   - Расскажешь потом...
   Игорь усмехнулся и предложил Владу взглянуть в зрачок установки. Не без трепета приник Влад и тут же дернулся, отпрянул. Игорь засмеялся:
   - Что, брат, испугался?
   - Да что ты!.. Тварь такая-то, криттер этот, прямо на меня перла. Думал, проглотит.
   - Криттер. Да он уж и заглотил тебя. Вернее, прошел сквозь тебя и меня и нашу летушку, даже не заметив того. Ты для него как пустое место.
   - Неужели? - изумился Влад.
   - Ну да. Не заметил, он не плазмоидного свойства?
   - Да вроде нет... Как амеба под микроскопом. Студенистая.
   - А-а... Криттер А-порядка. Таких больше всего.
   Влад опять приник к смотровому глазку и на сей раз не отдергивался. Ощущение было такое, будто в глаза что-то попало и не смаргивается. Как при гипертонии мушки летают. Только было этих мушек не две-три, а тьма-тьмущая. Какие-то бесформенные существа шевелились, двигались, кишели, отплывали куда-то... Эти биофизические проявления были светлыми и темными, плотными и прозрачными, тающими, как облака, и с четкими очертаниями. Скоро Влад заметил некую характерность в этом беспорядке: время от времени стремительно проплывали некие светящиеся шары, они, вероятно, были плотнее, доминировали над обстановкой, расшугивая амебные и веретенообразные проявления.
   - Что это за шары?
   - О, это у них лидеры. Структура шара, видимо, самая прочная, самая устойчивая, спрессованная внутри себя. Короче, ядро. По аналогии - звезда, планета, яблоко, капля воды, шарик в подшипнике...
   - Короче, крепость с круговой обороной.
   - Именно.
   - И что? - полюбопытствовал он, оторвавшись наконец от окуляра. - Пошугивают эти шарики других?..
   - Еще как. В бесчисленном множестве поглощают этих амеб и каракатиц, набухают до такой степени, что прорываются в наш мир в виде...
   - Шаровых молний? - ахнул Влад.
   - Ну да.
   - Так вот, значит, что!.. Но ведь шаровые молнии могут и вред причинить...
   - И весьма солидный.
   - Вот, значит, откуда они появляются... Откуда ни возьмись. И так же бесследно исчезают...
   - Они не исчезают, а умирают. Для них прыжок в наш мир - смертельный, гибельный прыжок в бездну. Полет камикадзе.
   - Вот почему они иной раз лютуют...
   - Это в двух-трех процентах. Чаще всего полетают и с миром уходят в мир иной.
   - Здорово! Дай-ка еще разок взглянуть.
   - Пожалуйста, у нас бесплатно! - засмеялся Игорь.
   Влад опять, как ребенок в азарте игры, приник к окуляру и неожиданно разразился щедрым комплиментом:
   - Ах ты, красавица! Ну-ка, иди сюда! Кыш!
   Он щелкнул ногтем по кожуху установки и расхохотался.
   Игорь стремительно оттолкнул его и сам приник к окуляру. Начал крутить туда-сюда какую-то ручку, как бы настраивая установку. Ничего не получалось. Распрямился.
   - Чего видел? Головастика?
   - Ну да. Подплыл ко мне и смотрит одним глазом. Подмигивает.
   - Не может быть, чтобы подмигивал!
   - С места мне не сойти!
    - Тебе крупно повезло, Владик. Это Золотая рыбка, как мы ее прозвали. Очень разумное существо. Ловко шаров этих избегает. Так неужели подмигивала? Сочиняешь, парень!
   - Вот те крест!..
   После Золотой рыбки Владу как-то расхотелось смотреть в окуляр. Этим занялся Игорь. Пока Влад раздумывал, как бы заполучить эту лукавую подмигивающую рыбку в их мир, Игорь произвел съемки...
   Они снизились, стекли по склону горы до той высоты, когда стал отчетливо виден вышедший из щиткового домика астрофизической базы сухощавый старичок-очкарик. Профессор из головного института прибыл на зимние променады.
   В семейных трусах белого горошка по красному полю и зеленых гетрах он сделал несколько полуприседаний и, поеживаясь от утреннего сиверка, оглядываясь, поспешил за угол балка. Там, думчиво глядя в небо, начал писать. Желтая струйка вихляла, металась в разные стороны, профессор небрежно, скосив глаз, руководил ею, по-пацаньи выписывая на снегу замысловатые вензеля. Закончив дело, он щелкнул резинкой трусов по пузу.
   Затаив дыхание, Влад, Игорь, а также примкнувший к ним пилот Леша напряженно следили из иллюминаторов за профессорским интимом.
   Вот могучая темная оправа профессорских очков опять мыслительно воззрилась в бескрайний небесный океан. Очевидно, хозяин очков размышлял о порядках мироздания. О-о, из многих порядков складывалась Вселенная, но и даже профессор, ученый с мировым именем, не мог видеть зависший над ним в полусотне метров летательный аппарат. Потому что была включена фотозащита и световые лучи просто-напросто обтекали модуль. Конечно, если бы профессор сквозь свои могучие очки присмотрелся повнимательнее, он смог бы все-таки заметить на месте аппарата некоторую оптическую щербинку - воздушное искривление, закурчавленность, вроде того, как парят поля весной. Но это если присмотреться. А профессор, находящийся в мыслительном порыве, отнюдь не присматривался. Тут впало на ум командиру корабля Игорю Меламедову подивить старичка, внести маленький конфузик в стройность его макрокосмических размышлений да заодно и самому малость поразвлечься. Он дернул какой-то шнурок, светозащита отпала, и пред профессорски очи предстал во всем своем никелированном блеске загадочный НЛО. Профессор окаменел, рот его раскрылся и алчно застыл, как дуло направленного на цель орудия. В следующую минуту, поддерживая семейные, а следовательно, до колен трусищи, он стремглав скакнул в ближайший балок. Через секунду выскочил оттуда с кодлой сотрудников, но увы: Игорь опять воткнул штырек на шнурке в положенное место. И НЛО исчез, будто и не появлялся. Сидящие в «петушке» громко расхохотались, а подчиненные профессора молча переглянулись: мало ли чего привидится профессору в почтенном возрасте.
   Профессор же сердито погрозил крымскому небу пальцем.
   
УБИЙЦА СУБМАРИН
   
   Ирэн умерла. Возможно, сердце не выдержало беспокойства о малыше. Ее потерявшее упругость, старушечьи дряблое тело лежало на цинковом лабораторном столе, как полуспущенная резиновая игрушка. Мухи ходко, швырками сновали по подсохшим бокам. Полупьяный Влад плакал, как ему казалось, крокодиловыми слезами и острым мясницким ножом выковыривал дорогостоящие датчики, которыми было перенасыщено веретенообразное тело животного. Рядом ходил с паяльной лампой и клянчил тело Ирэн на съедение тоже подвыпивший Генашка. Влад бросился на него с ножом, и неисправимый моллюскоед убежал с индейским воплем.
   Влад гладил Ирэн, как живую, отгонял мух, садившихся на потускневшие, залитые мутным молоком, а когда-то преданные и умные глаза, и плакал искренними, отнюдь не крокодиловыми слезами. За два года он привык к дельфинихе, как к сестренке. Ирэн была самой расторопной ученицей, и не от беспокойства за малыша остановилось почти человеческое сердчишко, от перегрузок. Ведь вот - целую пригоршню выковырял он этих тиристоров-резисторов.
   Да, это была самая талантливая подопечная: глухими осенними ночами, когда в бухту подбуксировывали макеты то американской, то английской, то китайской субмарин, Ирэн точно налепляла на бока подводных лодок, на самые уязвимые их места - возле боевых люков - контрольные грузы размером с кусок парфюмерного мыла. Другие животные пришлепывали макетики мин беспорядочно, куда попало, а она точно, куда указывали. В час «Икс» подплывет такое бронированное чудовище к нашим берегам, изготовится к стрельбе, и первая же выпущенная ракета разнесет вдребезги саму субмарину. Благородное животное спасет от истребления целые города.
   А Минька, ее детеныш, выжил, засранец. Особенно он повеселел, когда привезли из Феодосии паяльную лампу. Лампу эту Генашка заправлял бензином, совал гудящий голубым огнем урыльник в печное жерло, и титан быстро нагревался.
   Отплакав положенное, высморкавшись, Влад принялся за похоронные хлопоты. Первым делом послал Генашку к поселковому магазину за тарными ящиками. Сам же, найдя широкую доску, стал вырезать два кружка - по диаметру тела Ирэн. Гроб предполагался круглый.
   Он пилил, плакал и был в совершенно раздерганном состоянии, когда Генаша, святой человек с двумя тарными ящиками под мышками, привел к нему гостя.
   - Чувак! - вскричал Влад и, опрокинув табурет, на котором выпиливал кружок, кинулся обниматься. - Да как ты соизволил?
   - Долго рассказывать.
   - Ну, не важно... главное, встретились.
   Смерть дельфинихи сразу отодвинулась на второй план. Влад сходил к умывальнику и умылся. Слезы как бы сами собой и высохли.
   - Вот, гробик девушке сколачиваю, помогай. Похороним Иришку - там уж и отметим встречу. Давай, ящики расчленяй.
   Разбили ящички, примерили дощечки. Они оказались коротковаты, пришлось наставлять. На две составленные торцами дощечки внахлест набили по третьей - по росту покойницы. Тело Ирэн успело намертво прилипнуть к цинковой столешнице, еле отодрали и уложили усеянный мухами сморщенный трупик животного в ротондовый этот гробик.
   - А ведь она могла бы тоже быть человеком! - неизвестно к чему брякнул Влад. - Софьей Ковалевской, например, или...
   - Агнией Барто, - подхихикнул Генашка.
   - Молчи, трупоед! - вскинулся Влад. - На похороны с нами не пойдешь...
   - Я ее не буду есть! - твердо заявил Геннадий.
   - Кто тебя знает. Ночью прокрадешься да выкопаешь. Нет уж, лучше перестраховаться. «Что мы, и впрямь мутанты? Такую чушь городим!» - мелькнула у него мысль, но тут же, в перипетиях похорон, эйфории встречи и затерялась, не успев развиться.
   Заколотили последнюю дощечку. Влад опять пролил слезу, принес из каптерки клеенку, завернул в нее гробик с афалиной и перевязал клеенку шпагатом. Все, готова Ирэн в последний путь.
   - Где хоронить-то будем? Здесь? - неосторожно спросил Чунасоцкий, даже не заметив, как насторожился при этих словах, приоткрыл роток Геннадий.
   - Кыш! - замахнулся на него Влад и конспиративно шепнул: - Похороним ее там, где надо. С почестями похороним, в хорошем месте. А ты, Понтий Пилат, иудина душа, прощайся с Иришкой здесь, с нами не пойдешь.
   Трупоед с ханжеским постным видом встал у гроба, умильно прикрыл глаза.
   - Геть отседа!.. Все! - со вздохом сказал устроитель церемонии. - Прощай, Ириша!.. Поднялись и пошли. Бери, Чувак, лопату.
   Похоронная процессия из двух человек тронулась от биостанции через санаторий и пионерлагерь «Коктебель» к поселку, миновала пирс и направилась по кромке прибоя в направлении Судака. Зимнее море по-песьи рычало, кидалось волнами. Приходилось перескакивать по осклизлым, одетым в сырую пену валунам, обходить утесы. Два, а может, и три километра прошли, прежде чем Влад остановился и сронил гробик с плеча.
   - Тут!
   - Почему именно тут?
   - Лисья бухта! - веско сообщил Влад и со значением глянул на друга.
   - Мне это ничего не говорит.
   - Ты знаешь, сколько здесь в войну наших десантников полегло? Из-за преждевременной операции по освобождению Крыма?
   - Что-то припоминаю... Мехлис?
   - Он, собака, бросил ребят. Тут, с ними, и место Ирише. Она ведь тоже была воин. Эх, как заложит, бывало, вираж, когда появишься. Без свежей рыбы я к ней не приходил.
   Они прикатили на могилку небольшой валун и водрузили на него бутылку.
   - Вот теперь давай, за упокой и за встречу сразу!
   Море билось о скалы с пушечными раскатами. Наверное, где-то здесь стоял на скале Пушкин. «Скала и шторм. Скала, и плащ, и шляпа. Скала и Пушкин...»
   - А я вот тех ребят пытаюсь представить... Как их... как чижиков с гор расстреляли...
   - Да... Чего-то я хотел спросить тебя? Ах да... Что это у дельфина вся кожа была искусана?.. Кто это его?
   Влад умоляюще посмотрел на друга.
   - Я!.. Я это, Славик. Кусачками. Да-да.
   - Зачем?
   Влад сунулся в карман пальто, пошвырялся в нем и вывалил на камень горстку проволочек с клеммами, сопротивлений, каких-то миниатюрных радиоустройств.
   - Видишь?
   - Ну.
   - Что «ну»?
   - Ничего «ну». Дальше.
   - А ты знаешь, где они были?
   - Теперь догадываюсь.
   - А ты знаешь, сколько эти побрякушки стоят? Штанов не хватит. Вот поэтому мне и пришлось выковыривать. И впрямь, видно, мы мутанты, как этот трупоед не скажет. Я только теперь начинаю осознавать, каким гнусным делом занимался все эти годы. Страшно, Славутич!..
   - Ничего. Я тоже тем же занимался. Только с металлом.
   - Вот именно. А я с живым существом. Но!.. - остановился Влад, как ушибленный. - Но это еще не все.
   Он вдруг начал быстро раздеваться.
   - Ты что, Влад, спятил? Купаться?
   - Ничего я не спятил, - глухо буркнул Влад. Раздевшись по пояс, он остался в одной майке. - Смотри. Смотри сюда, под мышку. Внимательнее смотри.
   - Ну, вижу. Шрам.
   - Это не шрам, а кармашек.
   Было не совсем приятно наблюдать, как Влад английским ключом начал выковыривать что-то из «кармашка». Выковырял наконец и, переведя дух, показал Славику отливающую синим пластинку с плавно закругленными углами размером с клеточку школьной тетради.
   - Кобальт! - испуганно сказал Чунасоцкий, работавший и с этим металлом. - Он же радиоактивен.
   - Вот так, старик. Наверное, не радиоактивен, если поставили.
   - Кто поставил?
   Влад медленно возвел очи горе и показал пальцем на небо.
   - Они? - тоже потянулся пальцем кверху Чунасоцкий. Потом остолбенело уставился на Влада.
   - Вот так, дружок. Ты смотришь за дельфинами, а они за тобой. Ну, а за ними... - Владев палец продолжал тыкаться в небо. - А за ними тоже кто-то следит. На вот, почитай - хлеще детектива! Чтобы все разом было ясно-понятно. - Влад извлек из потайного кармана клочок газеты со злополучным интервью.
   Потрясенный выше крыши Чунасоцкий сел прямо на сырой галечник и начал читать, краем глаза следя, как дружок его муторно заправляет странный квадратик на прежнее место, под мышку. Справившись наконец, он преспокойненько оделся и пошел к морю пошвырять камушки. Как будто так и надо.
   Славик дочитал интервью и стиснул виски. Голова вдруг начала необычно сильно болеть, точно в нее, пульсируя, входили какие-то токи. Странно, никогда такого не бывало. На мгновенье ему почудилось, что он не сидит на хрустком галечнике, а подвешен в воздухе. Да-да, тело его потеряло вес и слегка покачивается в медитации. Море, прибой, скалы, похороненный в клеенке дельфин - все ощущалось и казалось до ужаса нереальным, словно из другой жизни.
   - И тебе не жутко носить эту штуку? - наконец спросил он
   - Ни капельки! - бесшабашно ответил Влад, наливая. - Я ведь сам этот карманчик соорудил.
   - Как это сам?
   - Да, сам. Они вшили шито-крыто, под гипнозом, потом Игорь сам раскололся, оповестил. И даже показал место. Я сразу нащупал маячок - он довольно-таки легко прощупывается - и сразу же решил: бритовкой разрежу и выброшу. А потом передумал. Вот, кармашек сделал, кожа заросла, как у женщины в ухе, и ношу. Когда надо - выну. Вот в этот, нагрудный карманчик переложу. Или в кошелек, чтобы не потерялась. - Моргая телячьими ресницами, Владик усмешливо смотрел на друга.
   Однако, юморок-с!.. Нутро выворачивало от такого юморка, от этой непередаваемой зомбячьей усмешки. Карусель нереальности шла, продолжала свою дьявольскую раскрутку. Подташнивало, как беременную.
   - И зачем же тебе эта штука? Выбросил бы давно и забыл, как прошлогодний сон.
   - О, это великая вещь! - с наслаждением сообщил Влад. - Вели-и-икая! Вот хочешь, сейчас у пролива Лаперуза будем сидеть, камешки в сторону Японии пошвыривать, как в песне поется, а?.. Нет, правда?
   Хоть и «правда», а невесело смотрелся друг. Славику сделалось по-настоящему жутко. Даже в Одессе, с бандитами, не было так жутко.
   - Давай сначала встречу отметим, а потом поговорим.
   - И похороны! - строго уточнил Влад и поднял даже палец для строгости. - А тебя-то, между прочим, каким ветром сюда занесло? Вещи где оставил? Смотрю, с одной авоськой, как из магазина, припорол.
   - Хорошо, что хоть с авоськой. А мог бы и без нее.
   Славик достал даже и не авоську, а полиэтиленовый пакет, купленный походя в портовом ларьке. Он достал из пакета-сумки газетный сверток, развернул газету и представил белый полотняный мешочек, в двух местах треснувший после того сокрушительного удара. В разрывах ткани благородно блеснул металл,
   - Что это? - пощупал Влад мешочек.
   - Платина! - чеканно, как само это слово, произнес Чунасоцкий, и друг его от неожиданности оторопело икнул.
   
ЭКСТРАСЕКС С ЭКСТРАСЕНСШЕЙ
   
   «К одной бабе» предложил сходить на другой день, по опохмелке, Влад. Одна эта баба - солнышко, вещь, сливочное масло. Сам бы ел, да другим надо. Экстрасенс, между прочим, походя рекомендовал Влад.
   - Она, между прочим, - высказался он, когда подходили к воротам санатория, - запросто и платину у тебя скупит. У нее ведь миллионы.
   - Тише ты! - шикнул Чунасоцкий.
   Всю ночь они пили в каптерке у Влада, вели всякие разговоры, благо, было о чем, и заснули только под утро. Конечно, не протрезвели. Такая чехарда у обоих в голове - к незнакомой бабе поперлись. Хотелось побольше пива, свежего да холодного, или кваса, ершиком стрекающего в нос, но никак не бабу, будь она хоть Мария Антуанетта. Смотреть не хотелось ни на каких баб.
   Полнощекая цыганистая девица с беличьи раскосыми глазами тигрицей ходила по комнате, и с первого взгляда было видно, как тесна уссурийской владычице эта санаторская комната, как долит и нудит ее номерная клетка. Шири, размаха хотелось бабе, разве не понятно? Сигарета отчаянно дымилась в руке, вынесенной на отлет, аж к уху. На столе - легкий бедламец, недопитое шампанское.
   Она чмокнула Влада в щечку и протянула ладошку Славику, глянув на него неожиданно жизнерадостными зелеными глазами. Полна была женской силы, свежей сочности леса, степи, моря эта красавица. Пронзительная, собирающаяся в охапки зелень в глазах, промытая зелень майской березы, она как бы пошевеливалась. Шаманистые смеющиеся глаза - все, мол, нипочем. Славика точно пронзило всего свежей силой, точно кровь наполнили, как шампанское, бодрящие пузырьки. Веяло ароматом тонких духов от этой Кармен, мечталось о какой-нибудь Гвадалахаре. Шелест же миллионов купюр, по бумажке вплетенных в ее ауру, и вовсе кружил голову. Да, это была судьба. И судьба требовательно звала к себе, заманивала своим мускусом.
   Дружок был догадлив.
   - Я ненадолго, - просто объяснил он ситуацию. - У меня тут дела. Надо к завхозу зайти.
   - Зайди, зайди, - засмеялась красавица. - Похоронил?
   - В Лисьей бухте закопал.
   - Молодец!
   Влад выпил шампанского, подмигнул Славику и задом, потряхивая сомкнутыми кистями, выпятился из комнаты. Ведьма в роскошном халате подошла к двери и повернула ключ, причем Славик успел засечь, что под ворсистым этим халатом с кистями, в алых мальвах, ничего практически нет. Абсолютно ничего. Он - ей-богу! - заметил далее, когда халат слегка отпахнулся... впрочем, еще успеем дойти и до этого.
   - Мы даже не познакомились... Вера Михайловна.
   - Борис Федорович. Вы действительно экстрасенсша?..
   - Экстрасенс, - поправила она. - Бакалавр оккультных наук.
   - Однако! - поразился Славик. - Впервые вижу живого бакалавра. А с чем это едят? Экстрасенсша хмыкнула и прямо-таки как из шайки окатила гостя листвяной зеленью.
   - Для начала нужно вас проверить на порчу. И на сглаз. И снять, если имеется.
   - Снимайте! - великодушно позволил Славик, почувствовав, что он уже взмыл и парит, как писал поэт Лорка, «лучшей в мире дорогой». И море по колено ему теперь. Даже Черное.
   Бакалаврша между тем достала из холодильника сырое яйцо, сдвинула шампанское, поставила на это место три уже основательно обгоревшие свечки, усадила Славика в кресло. И начала колдовать пальцами вокруг головы, делать пассы с яйцом, прокатывая его по телу туда-сюда.
   - Вас же не Борисом Федоровичем зовут! - вдруг воскликнула она.
   - А кем же меня зовут?
   - Вячеславом.
   Славик почувствовал легкий холодок под ложечкой.
   - Верно. Я пошутил. Простите великодушно.
   - На первый случай прощаю. Ну что ж, ни сглаза, ни порчи на вас нет. Чисты. Но кто-то сильно вас напугал. Так ведь?
   - Вы, дорогая!
   Он уже доходил. Пока экстрасенсша лазила, порхала вокруг него, терлась о колени, наклонялась над ним, он созрел для действия, стал решителен, как поручик Ржевский. Кровь всколыхнулась в нем, кажется, даже задымилась.
   - Вера! - притворно простонал он. - У меня что-то с головой.
   Дьявол, наседавший на экстрасенсшу, заставлявший ее нарезывать круги по комнате, когда они вошли, видать, тоже был не слаб. Она только и успела погрозить ему пальчиком за левое плечо, как пациент в неожиданном приступе беспамятства привлек ее к себе, не разбирая ничего, нашарил и дернул за кисть халата, полы которого тотчас же и разошлись, как занавес на сцене...
   И - «лучшей в мире дорогой» понеслись души в рай, меж тем как дьявол стоял за плечами обоих и ухмылялся во весь свой щербатый, пахнущий мускусом и гнилыми зубами рот. Причтется же тебе, раба Божия Вера Михайловна, за столь богомерзкое действо, предпринятое как раз во время изгона порчи - действия, угодного Господу. Вот погоди ужо!
   Скоро глаза у Верки подернулись пленкой, начали хмуреть, насматриваться куда-то в самое себя или наоборот - очень далеко, по капельке пота нависло на бровях, она вцепилась тигровыми ногтями в славиковы локти, задышала чаще, чаще и наконец, задрожа, издала болезненно-облегчительный вопль. С вешалки у входной двери что-то упало. Дьявол, довольный содеянным, отскочил прочь. Вслед за воплем Верка издала низкий грудной стон, благодарно припала к запаленному Чунасоцкому и наконец-то - дождался! - поцеловала его жарко, восхищенно, страстно. Даже зубами стукнулись.
   - Молодчина!
   В дверь кто-то деликатно, кажется, карандашиком, постучал. Верка не отозвалась.
   - Ах, как мне хорошо с тобой было! - произнесла она сакраментальную, набившую оскомину фразу.
   - И мне тоже! - поддержал банальный диалог Славик.
   
АЛЛЮР И ДВА КРЕСТА
   
   Пикантный эпизодец произошел наутро, когда они оделись и отправились к Владу докладываться. Верка стала закрывать ключом дверь комнаты и вдруг матерно, по-мужски изругалась: на двери были нанесены мелом два креста, начертаны ровно и строго, натренированной рукой.
   - Поздравляю вас! - ухмыльнувшись, поклонилась Верке чрезвычайно накрашенная девица, выпускающая из комнаты напротив долговязого блондина. На двери стой комнаты был нанесен один меловой крест. - С двумя крестиками!
   Чунасоцкий глянул по коридору: и на других дверях попадались такие же меловые кресты. Дважды крестов было поменьше, а некоторые двери оказывались и вовсе без крестов.
   - Что это тут у вас? - спросил Чунасоцкий крашеную. - Варфоломеевская ночь ожидается, что ли?
   Крашеная примерочным взглядом, как в портновской, окинула Славика и засмеялась:
   - У нас тут египетские ночи, золотой-серебряный. Сказки Шахерезады.
   Верка между тем, продолжая чертыхаться, вернулась в комнату, вышла с намоченным вафельным полотенцем и тщательно стерла оба креста. Предложила полотенце соседке, но та беспечно отмахнулась:
   - Что я, хуже других, что ли? Кто ставил, тот пусть и стирает.
   - Как это объяснить? - поинтересовался ошеломленный обилием крестов Чунасоцкий.
   - А-а, - отмахнулась Верка, - тут, на вахте, трекнутая одна сидит. Бывшая учительница то ли природоведения, то ли обществоведения, то ли правописания. В общем, борется за нравственность.
   - Каким образом?
   - А ходит по коридорам и подслушивает, кто совокупляется и издает при этом стон. И ставит крестики.
   - А почему у нас два?
   - Два раза вскрикивали. Сначала я, потом ты, - как самый рутинный пустяк, как сущую безделицу объяснила бакалаврша.
   Чунасоцкий обомлел, даже остановился на лестничном марше: таких способов борьбы с санаторским сексом он еще не встречал.
   - Ну... и что же она с этими крестиками делает?..
   - Потом заставляет уборщицу стирать...
   - А сама что не стирает?
   - А она главнее местом.
   При этих словах Чунасоцкий прочно застыл на лестнице.
   - Ну а сами-то крестики... Где-нибудь фиксируются?..
   - Заносит в специальную тетрадь. Школьная тетрадка в клеточку, разграфленная. Очень аккуратно ведется дело.
   - Но зачем?.. Ведь отдыхающие же уедут...
   - А вот как пришлют вслед такую телегу, да еще график по дням вычертят, так будешь знать зачем!.. - правдиво, совсем по-детски объяснила бакалавр оккультных наук и язвительно хихикнула.
   - Ты чего хихикаешь?..
   - Ты видел эту... крашеную-то?.. Мужика-то выпускала?.. - Ну...
   - Так вот у ней больше всех крестиков. Десятка два.
   - А у тебя сколько? - продолжая остолбенело, как идиот, стоять на лестнице, спросил Славик.
   В ответ Верка кокетливо махнула ручкой: не стоит, мол, и говорить. И упоминать не стоит, столь малое количество крестов у нее самой. Натуральный пустяк.
   Однако, экстрасенсша лукавила. И здорово.
   В вестибюле отдыхающие веселой пионерской семейкой стояли за спиной сидящей на вахте старушки «с седыми прядками». Облепили ее, как мухи медовый пряник. Старушка листала какую-то тетрадку, зачитывала из нее, и великовозрастные пионеры разражались залпами хохота, словом, предавались бурному веселью. Старушка шустро шмыгала острым носиком и строго посматривала по сторонам поверх очков. Две перезрелые щечки набрякли брусничным соком. Чунасоцкий даже остолбенел - уж не Розовая ли Змея столь далеко затесалась? Нет, конечно, не она.
   Появление Верки с кавалером вызвало новый взрыв восторга.
   - Веруня, поздравляем!
   - Аллюр и два креста!
   - Ты вышла, голубушка, на второе место! - с заметной нотационностью в голосе сообщила старенькая учительница то ли обществоведения, то ли чистописания, - У тебя двенадцать крестов, касатик!.. Пора одуматься, милочка.
   Слегка покраснев, Верка решительно протискалась к столу и с ходу сцепилась с блюстительницей нравственности, начала круто выяснять:
   - Это откуда это у меня двенадцать крестов. Это не мои кресты. У меня было всего шесть.
   - Было, девонька, было. А сейчас двенадцать. Следить за собой, душенька, надо. Давай разбираться.
   Новый взрыв хохота.
   Верка змеино повела плечом и тоже натужно улыбнулась, но разбираться наотрез отказалась. Едко скривив губы, она мстительно сообщила:
   - А у вас, милая моя, киста на придатке. Да-да. Во-от такая киста. И еще вырастет. И вы на коленях ко мне приползете лечиться. Да-да. Лучше сделайте это немедленно... пока не поздно.
   Хохот мгновенно стих. Всех как холодной водой окатило.
   Старушка дрожащей рукой хотела поправить очки, но те потерянно упали на тетрадку. Она затеребила-затеребила их, глаза ее увлажнились. С обмеревшей, ушедшей, вероятно, в пятки душой она закрыла уличающий кондуит и убрала его в стол.
   Верка начала выбираться из толпы, и тут в космической тишине раздался скрипуче-резиновый голос тетки, как бочка обручем, перетянутой белым халатом. Возможно, кастелянши, а возможно, поварихи. Эта тетка, едва дыша, с истинным наслаждением следила за ходом утренней разборки:
   - Постыдилась бы!.. А еще экстрасенс. Бакалавр культурных наук! Вот так культура! Шантажировать пожилого человека!
   - А она нас не шантажирует? - тоненько пропел кто-то, но на этот комариный писк никто внимания не обратил - грохотала крупнокалиберная артиллерия.
   Верка остановилась, круто развернулась и, бровью не дрогнув, окатила толстуху:
   - А вы чего заступаетесь? Вы тоже придете ко мне, и не один раз придете. Что у вас с левой грудью?..
   - А?.. - толстуха тяпнулась за левую грудь и раскрыла рот, округлила глаза, точно там у нее, под клапаном лифа, была значительная сумма и вот ее выкрали или сама потеряла.
   Так и оставив кастеляншу в позе городничего из финальной сцены «Ревизора», Веруня царственно удалилась, выводя на поводке нашего кавалера. Кавалер этот, между прочим, пялил глаза на красочные, метровой величины афиши, обильно расклеенные и по вестибюлю, и на улице, извещавшие о том, что «бакалавр оккультных наук, ведущий экстрасенс Москвы и Крыма, Чайка Адриатики снимает порчу и сглаз, лечит псориаз, кисту, рак, косоглазие» и прочее-прочее. Список болезней был весьма внушителен. Над текстом красовался выполненный в синей краске снимок самой бакалаврши. Веруня показывалась скромной русской красавицей в платке, скромно потупившей, вернее, даже не потупившей очи, а исподволь трогательно вглядывавшейся в лица своих потенциальных клиентов, как бы приглашая их довериться.
   - Ничего себе! - воскликнул Чунасоцкий, только что грустно размышлявший на тему двенадцати крестиков в учителкиной тетрадке.
   Верка остановилась перед одной из афиш, ткнула палец пистолетиком.
   - Вот видишь, какая я в молодости была. В дикой бедной молодости.
   - Ты и сейчас, Верочка, не хуже! - галантно подмаслил Славик.
   - Сейчас не то! - цокнула Верка, как человек, хорошо осведомленный в вопросе.
   - А почему такой псевдоним?..
   - А это в пору нашей молодости, в шестидесятых, пели такие песни - о чайке и об Адриатике. Помнишь: «она улетела в даль синего моря...» Вот из этой строчки и родилась «Чайка Адриатики». Красиво, правда?.. Да и рэкетирам труднее гоняться. Пока-то установят, кто да чего...
   - А что, бывали случаи?
   - Случалось, - беспечно ответила Верка. - Приходилось лимоны из чулочка отстегивать. Но это только первое время. Потом я научилась, как их отшивать. Безотказно действует. Пригрожу им невстанихой - моментом отваливают. Ребята толковые, сразу секут, что к чему... К морю! - решительно скомандовала она, взмахнув полой плаща, как Чапаев буркой.
   - Что, купаться будешь?
   - А то... Надо же отмыть... - Верка большим пальцем за ухо показала на пансионат, - эту гнусь. Ну и люди у нас... Одни пакость творят, другие смеются, потворствуют... Ничего-о, ничего-о, скоро их сменят...
   - Кого сменят? - не понял Чунасоцкий. - Персонал?
   - Всех нас сменят, милый мой! - загадочно пропела она, на ходу скидывая одежду.
   Зимнее море глухо, бархатно рокотало, крошась о бетонную стенку. У Чунасоцкого мурашки поползли по спине, когда Верка, раздевшись, кинула свое тело на парапет. Он оглянулся на пансионат. Отдыхающие дружно смотрели из окон на зимнее купание экстрасенсши.
   Наяда же, постояв-постояв на парапете, дельфином изогнулась и красиво, ногами вперед, почти без брызг, с головой ушла в бултыхающее море.
   
ПИСТОЛЕТ МАКАРОВА
   
   Пока все складывалось как нельзя лучше.
   Веруня дала ему ключ от московской квартиры, а Влад - записку одному столичному знакомому, который способен приобрести платину. Таким образом убивались два зайца: жилье и деньги, на которые можно добыть на Черкизовском рынке оружие у кавказцев. Лучше всего пистолет, автомат ведь не пронесешь на митинг или в офис к Жиклеру. Да-да, Жиклер. Такую кликуху дал Славик своей будущей жертве, и очень уж она пристала к нему - заводной мужик, ох, какой заводной...
   Сердце Славика, как после купания в холодном море, билось радостно и самоутвердающе. Он воспрял духом, теперь он как никогда был близок к цели, он - снова боец, вставший в строй после сексуальной кутерьмы с Верухой, Веруней, Веруньчиком, Веркой, наконец. Библейский Давид, алчущий сразиться во имя спасения человечества с треклятым, алчущим президентского треножника Голиафом, Жиклером то бишь.
   Понимаю, со стороны это смотрится забавно, но это только со стороны. Будь все-таки снисходительнее, читатель: вглядись повнимательнее в достойный облик нашего героя, склони голову перед его суровым замыслом. Вдумайся, в какое время ты живешь.
   Бедный, съеденный туберкулезом и нищетой мечтатель Грин, наверное, пару раз перевернулся в своем гробу и горячо проаплодировал, когда троица - Влад, Веруня и Славик - в блистательном такси стремительно прошуровали Старый Крым - унылое татарское селение на пути из Феодосии в Симферополь, последний приют писателя-мученика.
   Перед поездом Веруня сбегала в ближайший гастроном и принесла пакет с бутылками и свертками провизии. Что, несомненно, еще более подняло настроение, раздвинуло горизонты. Тем более, что одну из замысловатых бутылочек тут же, возле кадок с фикусами, и распили.
   В купе скорого поезда «Симферополь - Москва», куда его отвела проводница, плавал дым коромыслом. Кутила, как насмерть, как перед концом света, компания все время гаркающих вояк. Младшие по чину провожали старшего, майора. Столик в купе был плотно заставлен початыми бутылками с экзотическими этикетками: «Император Николай II», «Русская рулетка», «Тигровая кровь». Толстенными ломтями была нарезана ветчина, открыты шпроты.
   Кряжистый майор крякал и без конца гудел, пригибая по очереди шеи своих сотоварищей, изображая расставальные чувства.
   - Васек! Сашок! - вскрикивал он. - Не бздите! Главное, не бздеть!.. Прорвемся!..
   Китель жаждущего прорыва офицера был расстегнут, сбоку на ремне висела кобура. Был этот чужой армии майор явно отечественного свойства, истый русак, и как-то не представлялось, что однажды он сможет, взмахнув булавой, пойти на армию других майоров по другую сторону Припяти, исторического Хутора Михайловского. Чтобы Русь поперла на Русь - до такого надо дожить!..
   - О! - зашумел майор, обрадовавшись Славику, как брату родному, вернувшемуся из дальних странствий.
   Немедленно новый член компании был усажен за столик, и сейчас же ему была поднесена заздравная первая чара. Чара как чара, кружка из спецстали, вместимостью с резиновый сапог. Опрокинув ее, можно было тут же пригнуть рога. Но отнекиваться от угощения было чревато, и Славик отпил то ли треть, то ли половину.
   - О! - опять вскричал майор, и остальные дружно загалдели. - Одобряю!
   Тут проводница попросила провожающих. Шумными были последние минуты расставания, товарищи по оружию провожали своего командира, как на фронт. Они еще шумели в тамбуре, когда поезд уже покатил.
   Верка и Влад помахали Славику через стекло.
   От второй чары Славик отказался. Майор же, напрягши до красноты бычью выю, выпил. Багрово вздулись вены толщиной в карандаш, жемчуг пота выступил на лбу. Силен товарищ!
   - О, да! - прогудел попутчик. - На казачьей сходке друг другу шеи ломаем. Никому меня не заломать. Любого заламываю. Вас заломать?..
   - Нет, - поспешил с ответом Чунасоцкий. - Вроде бы нет пока такой необходимости. А вы что, казак?
   - Есаул крымского казачества майор Сердюк! - веско представился силач и поднял призывно сжатый кулак.
   - А что, есть и такое казачество? - неосторожно спросил Славик.
   Майор так хватил кулаком по столику, что император на этикетке подпрыгнул, а у Чунасоцкого сразу же пропала охота задавать подобные вопросы.
   - Есть! - вращая глазами, возвестил майор. - И будет! Возрождаемся с Божьей помощью!
   - А с какой целью?
   - С какой? - Попутчик уставился на Чунасоцкого и осведомился: - Вы часом не татарин?
   - Нет.
   - Не еврей? Нет? Ну, тогда слушайте. Наша цель - очистить Крым от татар, греков, евреев и прочей шантрапы. Геть с полуострова! Также и от некоторой части хохлов следует освободиться.
   - Какой именно части хохлов? - полюбопытствовал Чунасоцкий.
   - От продажных хохлов! - сурово, не давая слаби в голосе, возвестил есаул.
   - А что, и такие имеются?
   - Тю! Как грязи. Руховцам продались, западенцам. Униаты! Забыли о честном православии. Смотри! - Есаул колыхнулся тарасобульбовским туловом и, повернувшись к Славику чугунным, отменно лоснящимся тылом, достал из рундука под сиденьем объемный кейс. Раскрыл его, как портсигар, и предложил полюбоваться. У бедного Славика перехватило дых, помутилось в глазах: дипломат доверху был забит пачками денег. Рябило от долларовых, рублевых и купоновых пачек. Впрочем, последних было совсем немного.
   - И куда же вы такую пропасть везете? - тихо спросил Чунасоцкий.
   - «Куда, куда»! - самодовольно ответил майор. - Да Гриньке подарю. Приеду и вручу. Гостинец от казаков. Учти, не мои личные.
   - Какому Гриньке?
   - Корешку моему. Грише Гордеевскому.
   - Мыс-Гордеевскому? - уточнил пораженный Чунасоцкий.
   - Ну да. Будущему президенту.
   - Вы уверены, что он станет президентом?
   - Станет! - Есаул опять хватил по столу кулаком, опять император в эполетах на пару с Распутиным подпрыгнули. Рот казачьего функционера по-акульи раскрылся, майор вобрал воздух, как перед командой «пли».
   Но «пли» не последовало. Вместо этого есаул спокойно сел и буднично сообщил, что он готовится стать по меньшей мере министром обороны в правительстве, которое сформирует после выборов Мыс-Гордеевский. Или одним из силовых министров.
   Уверенностью, незалежностью веяло от фигуры силача. Чунасоцкий всегда завидовал тем людям, которые в широком шагании по жизни не знают ни страха, ни сомнений, не ведают паршивых душевных терзаний и оглядок, просты и безыскусны в выборе средств. Офицер Сердюк был из таких.
   Он пил и на другой день.
   Поезд отчаянно грохотал в ущельях лесополос, почти безостановочно ломясь к северу, к столице. Как стреляные гильзы, отлетали назад верстовые и пикетные столбики, как картонные мишени в тире, опрокидывались домики вокзалов. Спирт помпой нагнетался в чугунное нутро будущего строителя Вооруженных Сил, как в топке перегорал в нем. Озабоченная перегрузкой печень насылала икоту. Текло изо рта. Водка, голимая водка стояла в остекленевших, остамевших глазах лихого казака, как бы остановившихся на одной точке. Купе насквозь пропиталось запахом перегара.
   Но это было бы еще полбеды. Беда была в том, что питок в споре прибегал к нехорошему аргументу: как завзятый контрразведчик на допросе, хватался за кобуру, расстегивал и застегивал ее.
   Дважды он вынимал «макаров», высовывал его в раскрытое окно и прицеливался в ворон на проводах. Выстрела, однако, не производил, но дело на всех парусах шло к этому.
   У Чунасоцкого даже появилось желание перейти в другое купе, от греха подальше, но... «Макаров»! Занозой застряла в мозгу мысль заполучить эту штучку в свой карман. В жизни чужой горелой спички Славик не брал, с платины только и начал, а раз уж начал - надо продолжать. Тем более, этот обалдуй в форме того и гляди его самого кокнет. Нет, такой оглушительной пьяни оружие ни в коем разе нельзя доверять. Построив подобную оправдательную платформу, Чунасоцкий начал действовать.
   Крымчак между тем свалился и захрапел. Кобуру с ремнем и портупеей он к этому времени отстегнул и заткнул под подушку. Доблестный воин нещадно хрипел и сипел во сне, чмокал и присвистывал. Под завязку загруженный спиртным сон был неимоверно тяжел. Во сне попутчик ворочался. Кобура все больше и больше выдвигалась из-под подушки и наконец повисла на ремне над полом. Расстегивай и бери.
   Вот это удача!
   Славик глянул в окно: мелькали какие-то пакгаузы, растворные узлы, заборы, прошли парящие градирни ТЭЦ. Орел, город русской воинской славы.
   Поезд начал пересчитывать стрелки, осаживать бег. Самый момент!..
   Он не сводил глаз с латунной кнопочки-застежки. Медлить нельзя, раздумывать тоже, больше такого случая не предоставится. Онемевшими, как бы не своими руками он отстегнул кнопочку, тяжелый «макаров» выскользнул и стукнул об пол. Есаул зачмокал губами, очевидно, подзывая коня...
   Сборы были недолги: Чунасоцкий сунул пистоль в спортивную сумку, закинул ее за плечо, куртку - под бок и вышел в нерабочий тамбур.
   Обе двери были закрыты на ключ. Он затолкал куртку в сумку и перешел в соседний вагон. Из него в следующий, а когда поезд подкатил к вокзалу Орла, благополучно сошел с другими пассажирами, затерялся среди орловчан.
   Следы заметать он уже научился. Пока поезд не отошел от вокзала и майор не хватился пропажи, нужно затеряться в городе, поплутать маленько и там уж думать, как добираться до Москвы.
   Он вышел на привокзальную площадь и тут же остолбенел: прямо на него шла, поблескивая очками, его родная жена Галина. Да-да, она. Нет... не она. Нет, она.
   Похожая на Галину женщина прошла мимо, даже не взглянув.
   И тут же зазуделось: как она там? Все-таки нехорошо, отчаянно нехорошо он сделал, даже не позвонив ей. Разыскав переговорный пункт, Славик зашел в кабину и долго тер лоб, вспоминая вылетевший из головы номер ее рабочего телефона. Наконец решился. Пошли длинные гудки, утомительно длинные - как же спрессовывается время в эти секунды! Наконец щелчок.
   - Галя! - хриплым голосом позвал он. Молчание.
   Он наконец вытолкнул комок из горла и снова позвал: - Галя! Гудки.
   Взволнованно походив по залу, он снова законопатился в кабинку. Второй натиск дал результат, женушка, видимо, успела опомниться от шока.
   - Ты хоть думаешь, что ты делаешь? - был первый ее всхлип.
   - Не беспокойся обо мне, я тебе все объясню... Я... я люблю тебя, - фальшивым голосом поторопился он сообщить как надежду и оправдание, но поскольку в этот же момент, как из нетей, возникла и встала перед глазами растелешенная дьяволица-экстрасенсша, то и голос сделался дрянным, фальшивым. Совсем ни к чему была эта фарисейская фраза.
   Галка, умница, конечно, не обратила на нее внимания.
   - Тебя на работе ищут. Что ты там натворил? Мне ничего не говорят.
   - Скажи всем, что я у матери, в Искитиме. Звоню из Новосибирска.
   - Уже справлялись... Нет тебя там.
   - Как Илюшка?
   - Каждый день спрашивает, где ты, и сны нехорошие видит. Когда вернешься?..
   - Не знаю. Пи-пи-пи.
   Все. Больше он звонить не будет. Подал весть, что живой, и ладно. Потом все узнают. Краснеть Илюшке за него, Бог даст, не придется. А все-таки он, наверное, подлец по отношению к ней!..
   
ОБЛОМОК КНЯЖЕСКОГО РОДА
   
   Обломок княжеского рода Куракиных Ярослав Куделин по-своему, по-куракински, развлекался.
   Род этот куракинский, своевольный и кичливый, кто только не стирал в пыль и порошок, кончая Берией. Сам граф Толстой-Волконский, соперничающая фамилия, наложил могущественную длань, выведя в «Войне и мире» желчными красками фанаберического негодяя Анатоля Курагина. Иван Грозный - так тот вообще вытер ноги о буйную родову, затолкал ее в татарскую тмутаракань унавоживать завоеванное ханство, ставя промеж татарских аулов деревни с опальными насельниками. Но и там, среди лесов и полей, в стычках с туземцами этот аристократический чертополох, цепляясь и царапаясь, схлестываясь голубенькой своей водицей с парными, дымящимися кровями хлебопашцев и прасолов, всяких там Мясоедовых, Смолокуровых, Куделиных, не потерялся, а на излете, на самом уж последнем разбавлении выбрызнул, выдал миру такой плодоносный побег, каким был суперсекретный ученый Ярослав Порфирьевич Куделин, по матери именно Куракин. Созданные им потрясающей силы магнитные сверхполя были делегированы веку грядущему. Шикарный подарок потомкам, а пока эти поля, не находя должного применения, использовались в чисто прикладном значении: несли боевое дежурство на заоблачных терминалах космических войск. Выходной пиджак Ярослава Порфирьевича, как и у Сахарова, с тремя золотыми звездочками, имел до пуда наградного металла, и, если бы упал с вешалки, в Москве и впрямь затряслись бы люстры.
   На войну, однако, Ярослав Порфирьевич работать не захотел, а с тем же покойным Андреем Дмитриевичем занялся никчемщиной: разработкой идеи разбегания Вселенной по обе стороны времени - и назад, в прошлое, и вперед, к будущему - от того самого момента, когда не имеет смысла вопрос: «Что было раньше?». На языке многоумных академиков это называлось «барионная асимметрия Вселенной». Однако все должно быть симметрично в нашем мире: лавровый венок и колючая проволока, сухари и птифуры, шуба с барского плеча и лишь хлястик от этой шубы. Да-да, все попарно симметрично, никакая асимметрия не дозволяется. В результате почетный выход на пенсию, тот самый хлястик. По сравнению с двенадцатью годами лагерной махорки в «шараге» под Новосибирском это сущий пустяк, почти птифурка, то бишь пирожное.
   Вот Ярослав Порфирьевич и развлекался...
   Собрав некий хитроумный приборчик в комбинации с обыкновенным транзисторным приемником, он поводил агрегатом по стенам, плинтусам и потолку и с точностью до сантиметра установил те места в удручающе огромной, с зимним садом и солярием, квартире, где были вмонтированы подслушивающие устройства. Несколько штук в стенах, один - под плинтусом, другой - в рогатине казенной люстры. Целую неделю ученый потратил на то, чтобы с помощью зубила и молотка осторожно, не повреждая, извлечь замурованные в бетон жучки. Археологическая операция была проведена с блеском. Потирая руки от удовольствия, трижды Герой Социалистического Труда взялся за паяльник, пассатижи и телефонный провод, посредством которого соединил и вывел все жучки к себе на стол в кабинет. Далее и пошло развлечение. На десерт Куделин предложил своим слушателям питательнейшее из блюд: подвинул и включил на полную мощность вещательный приемник. Таким образом гипотетические слушатели могли денно и нощно наслаждаться всеми тремя программами радиовещания. А тут в марте запели свои арии коты в саду под окнами, и Ярославу Порфирьевичу, достойному куракинскому отпрыску, вошло в голову опустить в этот сад, кишащий алчущими секса котами, микрофон. Теперь в грозном доме на Лубянке могли упиваться упоительными, полными ретивых возгласов кошачьими концертами, а в перерывах Ярослав Порфирьевич для разогрева крови подпускал Вагнера. Воинственно порхали над поверженными богатырями валькирии, мрачные и злые нибелунги грызли, урча от ярости, свое кольцо...
   А где-то в неведомых высотах, выстроившись цепью на стационарной орбите, стерегли ближний космос куделинские платформы. Они были готовы вобрать в свое магнитное лоно любой объект, пролетающий мимо, вобрать и уничтожить. Будь то «Челленджер», будь то «Першинг». Для своих аппаратов имелись коды...
   Эх, пересолил Ярослав Порфирьевич. В один прекрасный день с помощью обычного амперметра он обнаружил, что жучки мертвы. Их просто-напросто отключили. Не вынесла душа...
   Вскоре Куделин начал замечать некую парочку за окном. Двое парней в одинаковых вязаных шапочках то влюбленно ворковали друг с другом, как голубые, то гоняли понарошке мяч, согреваясь футболом. Один приводил огромного пса, ньюфаундленда. Иногда они сидели на разных скамейках и читали газеты. Не засечь парочку нельзя было, слежка была вызывающе открытой, с ученым уже не считались.
   Ах так!..
   Ярослав Порфирьевич достал морской бинокль и без труда разглядел под вязаными шапочками утолщения. Наушники. С ребяческим азартом он принялся сооружать новый прибор. Устройство было уже готово и даже потихоньку опробовано, когда раздался телефонный звонок от молодого человека по фамилии Чунасоцкий...
   - Айда! - Он схватил молодого человека за рукав сразу же при входе и потащил его в зимний сад - на балкон-веранду со сплошным рядом окон и стеклянной крышей. Надо сказать, ничего в этом саду, кроме фикусов в кадках и каких-то унылых азалий не росло, садом помещение можно было назвать разве что условно, но окна были. Замечательные, чисто вымытые окна. Вот к одному из них и подвел ученый Славика.
   - Смотри! - повторил академик и вытащил из-за фикуса некую панель, усеянную, как мухами, радиодеталями, с выносной антенной, какую применяют при «охоте на лис».
   Куделин подключил неуклюжее устройство к сети, и Славику подмигнул с панели зеленый глазок. Что-то ужасно зазуммерило внутри самодельного аляповатого монстра, Ярославу Порфирьевичу пришлось повертеть ручки, успокоить гневающийся аппарат.
   - Оцени! - строй бесовских искорок пролетел и рассыпался в пацанячьих глазах ученого мужа.
    Неразлучная парочка игралась за окном как ни в чем не бывало. Ребятушки перепинывались ледышками. Они делали это так азартно и вкусно, что и самому академику захотелось бегом спуститься вниз, попинаться. Но замысливший жестокое отпрыск битого рода был безжалостен. Он приставил дюралевую раму самодельной антенны к окну и начал, потирая руки, священнодействовать над устройством. Галантно отставив мизинчик и подмигнув Славику, микроскопически крутнул валик настройки. И тотчас посмотрел в окно. Никаких изменений у играющих не произошло - ручка настройки явно требовала большего. Нате! Парочка прекратила играть. Филеры озадаченно уставились друг на друга, затем - с новой подвижкой ручки - вовсе бросили игру и пошли на скамейку, то один, то другой прикладывал руки к ушам. Точно они у них вдруг заболели-зазудели и надо было их почесать. Но и этого было мало хулигану-академику - он повернул ручку до упора. Попеременное прикладывание рук к ушам участилось, служивые уже откровенно начали тереть, тискать, свои вязаные нахлобучки, готовые вовсе сбросить их.
   И это был не предел. Бес, вселившийся в академика, требовал полного аутодафе. И академик не выдержал.
   - Держитесь, ребятушки! - проникновенно шепнул он с бурлесковым огнем в глазах и достал из стола изолированный обрывок провода с двумя клеммочками на концах.
   Приоткрыв от усердия рот, трижды Герой сунул эти клеммочки в нутро устройства.
   Прибор ознобно затрясло, он заскакал, застукал по полу, а с улицы донесся душераздирающий вопль. Академик и Чунасоцкий моментом прильнули в стеклу.
   Обоих филеров как бы подкинуло на скамейке, они, пустившись в дикий половецкий пляс, с остервенением начали сдирать свои петушки. И вскоре стояли друг против друга со всклокоченными волосами, беспомощно поглядывая то на окна академика, то на свои вязаные шапочки, крепко зажатые в руках.
   Ярослав Порфирьевич показал им язык, и филеры, озираясь, держа шапочки в вытянутых руках, как вонючие рыбьи кишки, гуськом покинули двор.
   Академик рассмеялся.
   - Что, - спросил Чунасоцкий, - разве и сейчас следят?
   - Странный вопрос. А почему они должны прекращать слежку? Чем им заниматься тогда? Сразу же всех не выкинешь на улицу? Авось сгодятся. Завтра опять коммуняки к власти явятся, а у этих - на-те, все готово.
   Куделин пригласил гостя в столовую. Достал из бара в стенке бутылку «рябины на коньяке», принес закуску.
   - Ну-о...
   - Вот вам письмо от Влада.
   Академик прочитал письмо, пожевал губами и предложил выпить. Затем, обсасывая дольку лимона, спросил:
   - Значит, и Влад работает на войну?
   - Да, разработки с дельфинами оборонные.
   - А вы, молодой человек, чем занимаетесь?
   - А я тоже на оборонке. В закрытом институте. Академик чмокнул, дожевал лимон и покачал головой.
   - Вот вы, я, он, она - все мы работаем на оборону. А кто же на человека-то работает? Странная страна.
   - Была...
   - Ну да, ну да. Была и осталась...
   Ярослав Порфирьевич задумался.
   - А вы действительно с Сахаровым работали?..
   - С Андрюшей?.. Да. Начинали мы с ним в Сарове. Потом я уехал в Москву, а там и он перебрался.
   - Вы что-то вместе в последнее время разрабатывали. Мирные разработки...
   - Вам Влад сказал?
   - Он.
   - О да! - поднял палец академик. - Решали, каждый по отдельности, небольшую проблемку. Выясняли, предсказуемо ли будущее.
   Голова у Чунасоцкого легонько закружилась. Он так и застыл с полурастворенным ртом, боясь пропустить хоть слово. Вот, оказывается, чем занимали свой досуг оборонные академики.
   - И к какому же выводу вы пришли? - Славик никак не мог унять волнение.
   - «К счастью, будущее непредсказуемо...» Это подлинные слова Андрея Дмитриевича. Он полагал, что в данный момент будущего не существует, возможны лишь разные сценарии его развития, в том числе и взаимно противоположные. Он писал «к счастью», и был, вероятно, счастлив, что к этому пришел, что никакой фатальности нет, никаких обещанных апокалипсисов ждать не следует. Будущее, по оптимисту Сахарову, целиком зависит от наших действий и поступков. Но... только в нашей Вселенной. Андрей предполагал и наличие других Вселенных, параллельных нашей...
   - А вы сами-то, - дрожа от нетерпения, спросил Славик, - согласны с Сахаровым? Насчет будущего.
   - Видите ли, молодой человек, - улыбнулся Куделин, - у нас, ученых, уж так заведено: если один ученый высказывает некую точку зрения, другой должен высказать совершенно иную, даже если знает, что он неправ. Иначе какой же ты ученый, если в задер не пойдешь. Такая вот ребячья состязательность, и ничего с этим не поделаешь.
   - И вы...
   - Да-да, мой друг, простое размышление в вечерние минуты у камина привело меня к мысли, что будущее ждет нас у порога, упакованное в аккуратные тючки, именуемые столетиями. Диск уже записан, матрица отштампована. Проигрывается пластинка, и игла воткнута в том самом месте, в каком моменте времени мы сейчас с вами находимся.
   - И эту иголку можно переставлять? Туда-сюда, как это Ванга делает.
   - Ну Ванге это тоже не под силу, она просто имеет дар Божий заглядывать на соседние канавки.
   - А другой предсказатель... Нострадамус. Вы не смотрели на днях фильм по телевизору? О предсказаниях Нострадамуса?
   - Это где в конце концов вылетают из шахт наши и чужие ракеты, а их обстреливают космические платформы? Этот, что ли?
   - Да.
   - Видел. Ведущий с бородой, как у Жюль Верна. И врет, как Жюль Верн.
   - Почему «врет»?
   - Да потому врет, что Мишель Нотр Дам ничего этого не предсказывал. Вы читали хоть один катрен Мишеля? Я говорю даже не об оригинале, о переводе лишь...
   - Нет, конечно, не читал.
   - Почему «конечно»? - даже обиделся академик. - Возьмите и почитайте. У него там, в этих катренах, Книгах пророчеств, все так закодировано, так напутано, что сам черт ногу сломит. Очень уж противоречивый материал, хоть так, хоть этак истолковывай. Вот и стараются всяк на свой лад. История ведь, милый друг, повторяется, ничего нового в ней не происходит, сменяются только материал и средства, но не ситуации. Так вот - к любой странице истории бери его катрены и пришпиливай. Вот, например, этот... Кстати, единственный, который наизусть помню:
   Сколько раз ты будешь взят, город Солнца. Много раз в тебе будут меняться варварские и пустые законы. И еще раз, попозже, ты пострадаешь еще больше. Великая Адриатика покроет твои улицы.
   - О каком городе идет речь, догадались?
   - Нет, конечно.
   - Вот и я нет. Может, это Рим, а может, и не Рим. Может, Москва? Под водами Адриатики некоторые расшифровщики разумеют Антимир, мир Сатаны. То есть безверие, ужасы придут, затопят наши улицы. И там, в фильме, я больше чем уверен, распечатка режиссера. И ведущий врет, потому что надо врать, так велят. Вот он и врет.
   Это был удар. Под самый дых. Не смертельный, но крепко пошатнувший все славиково устроение. Замысел убить Мыс-Гордеевского в момент показался доморощенно-убогим, ничтожным, ребячьим. Тот ли Гришка Жиклер человек, который ввергнет в агонию человечество? Ведь сомнительно. Возможно, Нострадамус и прав, но это другой человек и Славик царапается по ложному следу. Или все произойдет гораздо позднее, когда его уже не будет в живых. Ведь никакого такого Голубого принца, завоевателя арабов, еще даже не просматривается на горизонте, не проклевывается он. Не лучше ли будет в компании вот с этим умным человеком разрешить все сомнения?.. Вот сей же час, пока предмет спора не остыл...
   Академик приволок из домашних запасов другую бутылку «рябины на коньяке», вкуснейшего и, вероятно, полезнейшего пития, и эта вторая бутылочка как следует развязала язык. Если замысел так убог и рушится на глазах, так почему бы не поделиться напоследок им со сподвижником Сахарова? Дабы совместно и осмеять.
   И тут - черт дернул-таки за язык - Славик со смешком, в порядке застольной шуточки и, надо сказать, с легким сердцем поведал о своем гнусном намерении, тем более, что академик уже перешел с ним на «ты».
   Реакция академика на интимные излияния Славика была соответствующей - бойцовски-крепкой, почти боцманской:
   - А я бы не одного Гордеевского, я бы всех этих к кремлевской стенке поставил. Разбзарили страну. Но ты этого не делай! - взял он за рукав Славика. - Плюнь! Убьешь одного - другой заразе место дашь.
   Академик отпустил рукав и сделался серьезным:
   - Видишь ли, Божий промысел, как ни крути, а существует, а коли это так, то все и должно свершиться точно по упомянутому промыслу. Подозреваю, боженьку, или кого-то там, наверху, мы давно уже притомили и он давно уже приготовил веничек и совочек, чтобы вымести человечество из загаженной им квартиры, как пустой мусор. Замысел был хорош, да и воплощение - нет слов, чудо! А результат плачевен. Мы нарушили самый главный закон, который когда-либо и где-либо мог существовать - этику Вселенной. Мы стали бельмом на глазу у космоса, мы нарушили нравственные императивы Вселенной, самый главный постулат - не вмешиваться! - и должны быть готовы поплатиться за это. И очищение огнем - самое легкое очищение, которого мы, выродки, ублюдки, парии, удостоимся.
   - И сколько же, по вашим подсчетам, Ярослав Порфирьевич, нам осталось дышать, наслаждаться земной благодатью?
   - Ирония тут вовсе неуместна. Сего не ведает никто. Даже Ванга. Сказано же в «Деяниях...»: «Не ваше дело знать времена и сроки, которые Отец положил в Своей власти».
   - Значит...
   - Значит, выбрось-ка ты из головы эту эсеровщину. Созоновы, Каляевы, разносившие людей на куски, они же ведь уже были... Они же... крайне несимпатичные люди. Без брезгливости к ним относиться нельзя.
   - Это с какой стороны подходить. Для иных они герои.
   - В том-то и беда, что у нас Каляевы в героях. Отсюда-то все и беды.
   Разговор становился тягостным, заходил в тупик. Вернее, замахивался еще на одну тему, которую уж не осилить после сказанного. И так было о чем подумать.
   Чтобы закончить спровоцированную рябиновкой беседу, Славик напомнил о платине. Покачав мешочек на руке, потетешкав его с ладони на ладонь, академик хитровато сощурился:
   - Два лимона!.. Достаточно?..
   Чунасоцкий пожал плечами.
   - Хорошо. Пристегиваю еще лимон, идет?
   - Согласен! - возликовал внутренне Славик. Чего скрывать, кроме скудных эмэнэсовских грошей да айсорского аванса, он не держал денег в руках. Три миллиона казались крезовским богатством, подарком судьбы. Вот теперь он распорядится ими.
   Хозяин опять провел гостя в зимний сад с унылыми фикусами. По пути Славик все же поинтересовался:
   - Если не секрет, то зачем вам, Ярослав Порфирьевич, платина?
   - О! - взвился академик. - Ждал вопроса. И с удовольствием посвящу. Да-да, посвящу.
   Куделин прошел к стене, поднялся на самодельный подиум с точеными, покрытыми морилкой и лаком балясинами перил и достал из-под потолка, с антресолей плоский, размером с чертежную доску самодельный же ящик, который, раскрывшись, неожиданно превратился в витрину ювелирного магазина. На темно-синем бархате ровными рядками лежали пришпиленные, как коллекционные бабочки, изделия бижутерии: кольца, перстни, печатки. Золота было мало, больше серебро. Там и тут посверкивали камушки. Кое-где холодно поблескивала платина.
   - Собственноручно выплавил, - похвастался академик, - вот и плавильная печечка по моему проекту. - Он похлопал по боку небольшой бачок из нержавейки с толстым электрошнуром. - Двухкиловаттник. Хватает.
   Особенно привлекали печатки. Каждая с сюжетцем: там адамова голова, там цветок, там змейка, тут голая женская фигурка, изощренно свернувшаяся в клубочек для компактности.
   - Формы сами делали?
   - Ну! Вот, милый мой, - разъяснил трижды Герой, - хожу по выходным к Киевскому вокзалу, продаю. Видишь ли, жить привык на широкую ногу, ни в чем себе не отказывать, а пенсии не хватает.
   - Велика ли? - поинтересовался Чунасоцкий.
   - Считай, сто долларов. Как в Того.
   - Да, негусто платят у нас трижды Героям! - искренне покачал головой Славик.
   - Кое-кому платят, - прищурил глаз академик. - Но та лавочка не для нас. Мы уж сами как-нибудь.
   - И сколько выходит?
   - Представь себе, на хлеб с то-олстым слоем масла хватает. Да не в этом дело. Иная пройдет - эх! - так окатит взглядом, так обольет, как промоет все внутри. Даром отдашь. Я и отдаю. Дарю. И таким себя двадцатилетним чувствую - смак! Просто смак! - Куделин вкусно прищелкнул языком.
   Он выбрал печатку - именно с адамовой головой - и торжественно вручил ее Славику.
   - Носи. На здоровье.
   Царский подарок. Примерил его Славик на безымянный палец - в самый раз. Пожалел, что не в Одессе: такой славной печаткой только и драться с бандитами. Кастет, боевое оружие. Авось пригодится.
   
МИТИНГ НА ПУШКИНСКОЙ
   
   Стаей галок летал, бился под сводами станции метро «Пушкинская» голос зазывалы. На удивление тучный мужик в кожане с прямоугольными плечами, тыча раструбом громкоговорителя, орал с середины платформы, леденил кровь зычными выкриками. Эхо кололось, двоилось, троилось, налезало само на себя под мраморным колоколом вестибюля, еще больше устрашая, и нельзя было понять, на какую же это экскурсию зазывает мордастый.
   Только подойдя поближе, Чунасоцкий понял: гражданин с раструбом без конца повторяет мудреноватую, успевшую привиться в мозгу фамилию Жиклера. Звал он на митинг с участием самого Мыс-Гордеевского. Неужели самого? Славик оторопел, ушам своим не веря. Неужели на ловца и зверь бежит? Так-таки само провидение устраивает эту свиданочку?..
   На спине и на груди у функционера было пришпилено по портрету Мыс-Гордеевского. На этих плакатах-портретах роковой Григорий был запечатлен почти в одинаковых позах: с фюрерски вздернутым подбородком и грозно вскинутым перстом, грозящим, однако, не прямо, не перед собой, а куда-то вбок, почти за голову. «На конюшню! Высечь!» - так и прочитывалось под каждым портретом. Да, таким жестом отнюдь не призывают, но именно грозят. На высылку, на поселение, во глубину сибирских руд, по этапу.
   Ах, Григорий Харлампиевич, Григорий Харлампиевич!.. Психолог, телепат ты, конечно, чуткий, но и не подозреваешь, брат, пока залавливаешь в мутной водице мелкую московскую рыбешку, какая страшная рыбка по прозванью крокодил сейчас станет скрадывать тебя.
   Сейчас, приятель, сейчас...
   Славик выхватил из рук толстяка листовку-приглашение на митинг и бегом устремился на выход, на Пушкинскую площадь. Да-да, на Пушкинскую! Любят же сукины сыны свои случки с толпой всякий раз устраивать у памятника поэту! Точно кучерявый гений подбелит и вполне облагородит их гнусные испускания.
   Тут, на площади, возле остановки таксомоторов, в аккурат под конторой «Московских новостей» должна быть солидная уборная, которую Чунасоцкий, между нами говоря, не единожды посещал. Вполне приличная уборная, капитальная, с кабинками. Вот в одну из кабинок он и запрется. Удача сама плывет в руки, сам рок выводит его на эту тропу, и не следует мешкать. К черту все сомнения, к черту богоспасательный разговор с венценосным академиком, грешно даже вспоминать о нем. Раз, два - и готово. Запершись в кабинке, следует вытащить «Макаров» из сумки, распеленать его, перевести на боевой взвод и сунуть в правый карман брюк. Под курткой будет не видно. Следующая задача - пробиться поближе, остановиться среди каких-нибудь тетушек (не сразу выбьют ствол) и палить наверняка.
   Страха не было, только легкий ознобец расходился толчками по всему телу, точно на холод в одной рубашке вышел. И вот что еще... ей-богу, как бы крылья обрисовывались за спиной. Вот когда верно выражение «ног под собой не чуя». Так, обрубив все связи с жизнью, прыгают вниз головой в пролет чугунного подъезда, маяковски стреляются, шваркают свои тела на дзоты и под кареты генерал-губернаторов. И стремглав уходят в бессмертие, в «разряд преданий молодых». О, этот сладкий холодок веков, который отныне не покроет его прах своей всепоглощающей пылью.
   Прощайте, родные, друзья, знакомые! Прощай, Илюша, помни об отце!..
   Ветерок на выходе из метро - ветерок бессмертия шевелит его волосы. Толпа и он, как Сфинкс, над толпой, уже сияет в золотом венце мученика и героя. Буквально через десяток минут после рокового выстрела страна... да что там страна, весь мир узнает о нем, плеснется ротационным валом газет. Изображение потомка гордых краковских инсургентов, родившегося на знаменитой станции Зима, запляшет на экранах телевизоров над головами покупателей в супермаркетах, и эти супермаркеты тотчас же выкинут на прилавки майки и джинсовки с его портретом, и мыла, и крема. Да мало ли...
   Он уже спотыкался от наступавшей на пятки славы, когда наконец протолкался сквозь людские потоки к искомому туалету, которому тоже, вероятно, придется испить свою чашу известности. И тут его ждал удар. От чего же еще можно получить удар в родной стране по имени Россия? Лелеемый и желанный сортир был закрыт на замок.
   Несокрушимый замочище, как сытый бульдог, кренделем отдыхал на дверях, а для надежности кто-то еще и заколотил заведение, как деревенскую избу, горбылем. И мелом, как на школьной доске, было неровно выведено: «Римонт». Горбыль, однако, свидетельствовал, что никакого «римонта» нет, а только намечается.
   Вид у нашего героя был, вероятно, настолько обескураженный, что какой-то весельчак не выдержал и сочувственно посоветовал братку:
   - Сходи за угол... там... того.
   Что, провести манипуляцию с «Макаровым» за углом? Неплохую идею подсказал прохожий. Он пихнулся за угол, но тут же и отпрянул - никак невозможно. Человек пять мужиков, спасаясь от избытка урины, не обращая внимания на гуляющую в двух шагах публику, вперебой хлестали струями.
   Он ринулся в митингующую толпу, рассчитывая все сделать в толчее: незаметно переложить в карман и взвести пистоль, а затем протолкаться поближе. Он, видимо, и сделал бы это, не будь митингующие так спрессованы. Неведомой силы и происхождения притяжение сбивало их в плотный ком, как когда-то в очередь за водкой - невозможно вклиниться. Попрыгав безрезультатно с краю толпы то тут, то там, Славик попритих. Увы, увы, слава, все пятки было пообступавшая, не востребовав его, равнодушным галопом проскакала мимо. Шикарные золотые небеса начали принимать свой обыденный серый цвет, свойственный зимнему времени. Ныло в глазах от этого серья, от этой голодной, рвущейся, как к кормушке, толпы.
   А там, вдалеке, за морем людских голов, у самого постамента великого поэта, ярил толпу, святотатствовал и лютовал некий человечишка в финском картузе. Он то и дело взмахивал рукой, точно забрасывал в человеческое море уду или, точнее сказать, вбрасывал нечто в голодные разинутые рты, затыкая их то булкой с маслом, то искони обожаемым российским народом продуктом - колбасой по два двадцать. Временами казалось, что Мыс-Гордеевский ловит в кулак пролетающих оводов. Срываясь на фальцет, точно выхаркивая, с неподражаемым одесско-вильнюсским акцентом грозил с выкидом кулака:
   - Все! Все они у меня вот тут будут. Бесплатный проезд на Колыму всем обеспечен. Всем!..
   Было ясно, кто эти «все», и толпа сконфуженно замолкала, но затем следовала новая тирада о дешевой прежде колбасе, а также о «Сникерсах», которые оратор уценит до рубля двадцати, и митинг вновь взрывался бурей восторга. Кое-где были подняты над головами сковородки, кастрюльки, в кои неистовые московские мамаши, выработавшие свой трудовой стаж в коридорах гостиниц, на вахтах министерств, билетершами и кастеляншами общежитий, не слыша ни себя, ни оратора, без устали колотили. И никто в мире не мог прервать это беспорядочное громыханье: ни ОМОН, ни сам оратор.
   У Славика закружилась голова. Митинг ощутимо влиял, заряжал непонятной злобной энергией, заражал вирусом кровопускания. Хотелось бить, крушить все и всех без разбору. Видимо, жуткая биоплата, биоматрица, та самая ноосфера, которая описана Вернадским, нависала в этот миг над Пушкинской, над антично-курчавой головой гения, словно бы прислушивающегося к ахинее, доносящейся снизу.
   Славик вынырнул из толпы и, отплевываясь, чертыхаясь, поспешил прочь.
   
АПОСТОЛ ПОЗДНЕГО СЕКСА
   
   В кармане звякали ключики от московской квартиры, выданные Веркой. О, это спасение в бедламном городе. Нащупав их, Славик у гастронома «Армения» вышел из тоннеля и перешел на бульвар, устремился вниз по Тверскому от шума и ора толп. Будто там, на митинге, действительно, в голодный год выдавали булки.
   Даже не повернув головы кочан и, естественно, чувств никаких не изведав, он миновал «дом тетки Грибоедова», то есть дядьки Герцена, где на полотняной веранде в бывалошные времена, в разгул НЭПа и позднее различные писатели, Скитальцы и Новиковы-Прибои, так хорошо пили водочку под семгу и «порционные судачки а натю-рель». На той самой веранде, которую так злобно спалили паскудные кот Бегемот и кривляка Коровьев. Это здесь, взращивая писательские таланты, «деревьям ровно подрезают ветки», как писала шумноватая поэтесса Светка Басурматрова:
   И я иду. Мне холодно опять, Что тупо ухмыляются соседки, Что на Тверском бульваре, 25 Деревьям ровно подрезают ветки.
   Вполне возможно, ветки теперь и не подрезают, но лучше ли от этого становятся таланты, вот вопрос?..
   Не повернул Славик головы и на тот глухой сквер, где, всеми забытый, повесив длинный нос и зябко завернувшись в чиновничью шинель, плакал над своими героями Гоголь. Зато мимо советского Гоголя, эдакого бравого учителя-передовика с книжками под мышкой, по-сталински ухмыляющегося в усы, он прошел, отсалютовав громким сморканием в носовой платок - простыл-таки в поезде, - чем и вызвал поеживание и переживание двух московских старушек на скамейке.
   Но ему после испытания глорией мунди было ровным счетом наплевать. Сейчас, вот уже сейчас он купит батон и кефир, граммов триста ветчины, повернет ключиком во 2-м Обыденском переулке и ввалится в Верунины апартаменты. Булькнет в ванну, отмоется от дороги, настырного крымчака, митингового этого гнуса, попьет кефирчика на ночь и - нырк в свежие, приятно хрустящие, холодком опахивающие простынки. Ах, блаженство!
   Что-то, правда, тревожно екнуло в самом нутре, когда он остановился напротив двухэтажного обшарпанного домишки, записанного на бумажке, и справедливо екнуло, но он по привычке отмахнулся. А надо сказать, еще одно серьезное испытание ожидало его в этот вечер.
   Ибо едва он повернул ключ в двери и ступил в полутемную прихожую, как в уши хватил патефонно прошелестевший, жидкий старушечий визг и голое старушечье тело, топоча, как ежик, тощими ножками, пробежало в глубь квартиры и скрылось за какой-то дверью. Не могло быть никакого сомнения, что тело это старушечье: не было в нем возбуждающей женской гладкости и налитости, цвет лимонный и дрябловатые складки, как рябь по воде. Тем более, что само привидение прежде, чем скрыться за дверью, обернулось и показало именно старушечье, в обезьяньих морщинках личико.
   Но нашему бедному оторопевшему герою было не до старушки, смывшейся за дверь. Дело в том, что посреди комнаты на широко раскинутом байковом одеяле лежал еще и голый старичок. Лежа на спине, он игриво подергивал ослиной ножкой и был, видать, в самом распале. Из-под сивой эспаньолки задорно вздергивался кверху роток. Старичок и не подумал тушеваться, хотя бы запахнуться концом одеяла; как лежал, будто в бане на скамейке, так и продолжал лежать. Мало того, он еще озорно скосил глаз на Славика, бойцовски подмигнул ему - дескать, знай наших. Жестом помпейского патриция воздел он жилистую руку и аристократическим перстом указал на некую дверь, вернее, дверцу.
   - К Верене?.. Туда!
   Дверь была именно дверцей - ненастоящей, игрушечных размеров, явно сляпанной в позднейшие времена.
   «Надо же! - искренне устыдился Славик, перешагивая угол байкового ристалища. - Прервал забаву! Возможно, последнюю в жизни».
   Он дернул педерастическую эту дверцу, ответившую жалобным стоном, и вторично за вечер обомлел. Веренкина комната была под стать лилипутской двери: размером с комод, максимум полтора комода. Всю ее - от стены до стены - занимала солдатская койка, забранная грубошерстным зеленоватым одеялом с белыми полосами на краях, тоже как из ротной каптерки. Стояла еще тумбочка, враспор между койкой и стеной, было место, чтобы повернуться и накинуть крючок, как в уборной - вот и вся тебе комнатка. Потрясенный, готовый заплакать в обиде за Веруню Славик поставил сумку с кефиром, батоном, ветчиной и заряженным «Макаровым» у ног, а сам уселся на койку, сразу же покорно прогнувшуюся до пола.
   Старушка, оправясь от шока, в халатике явилась засвидетельствовать. Подсев рядышком - опрятная, симпатичная старушка, кто бы мог про нее подумать! - стала беседовать с ним, как мать с сыночком.
   - Вы кто Веренке-то будете? - сразу взяв быка за рога, задала она наводящий вопрос: - Родственник или... - Выразительный шмыг глазами и бровями на солдатское одеяло.
   - Да... это... - смутился Славик.
   - Деньги сами будете платить? Или Веренка расплатится?
   - Какие деньги? За что?
   - Ну, за это... - старушка опять указала глазами на казарменную принадлежность.
   - Да, я заплачу сам. Хоть сейчас.
   - Восемь тысяч рублей.
   - В месяц? - удивился Чунасоцкий.
   - За ночь, молодой человек. Все-таки центр Москвы.
   - Хорошо-хорошо, - поспешил согласиться квартирант. - Я ничего не имею против. А Вера что? Постоянно здесь ночует?
   - Когда как, - дипломатично ответила старушка. - Нас ее личная жизнь не интересует. Да вы не смотрите, что комнатка махонькая. Зато знаменитая. Очень. Эта стенка била ложной, - сделав ладошку козырьком, зашептала собеседница. - Здесь эсеры в восемнадцатом... - она покосилась на дверь, из-за которой доносилось свежее покряхтывание, - прятались. И потом еще кое-кто прятался, не будем называть громких имен. Например, Яша Осовский, когда в 26-м его исключали из партии, а Троцкий заступился, тут две недели прожил. - Старушка опять мотнула головой на дверь и предупредительно погрозила пальчиком. - Не любит вспоминать.
   - Кто это? - спросил Чунасоцкий.
   - А разве вы не узнаете?
    - Нет.
   - Да это же Сокиро-Катайгородский Степан Бернгардович.
   - Да ну? - сделал очумелые глаза Славик, решив подыграть простодушной старушке. - Неужели он самый?..
   Хозяйка засмеялась и опять погрозила пальчиком.
   - Вижу, не знаете. Ну, да где вам знать! Степан Бернгардович - профессор Института гигиены и санитарии. Известный в стране гигиенист. Вот почему он все еще ничего. О-оч-чень даже ничего.
   - Из-за гигиены?
   - Ну да, ну да. Все соблюдал в жизни. Попробуйте-ка вы в восемьдесят семь-то лет! - старушка сделала недвусмысленный жест - подергала враз обеими ручками, как это делают мужики в кампании, рассказывая о похождениях.
   Ай да старушка!
   - Иной раз побалуемся с ним, - кокетливо объяснила она, - поразвлечемся, как сейчас вот. До того сильный, до того другой раз всю измучает. Правда, - понизила голос старушка и опять ладошку ко рту, - таблетки специальные пьет. Удовольствие, правда, среднее.
   «О боге надо бы вам думать, а не об удовольствиях!» - хотел было съязвить Чунасоцкий, но как гость постеснялся. Ни к чему это, попробуй-ка сам дожить до таких лет, интересно, какие тогда песни запоешь?
   Хотелось спать, откровения старушки начали раздражать. Из ванной доносилось счастливое пофыркивание умывающегося гигиениста, геронтологического сексуала. Временами он что-то напевал. Славик зевнул, намекая, что он не прочь бы прилечь. Старушка намека как бы не заметила, продолжая разговор:
   - Пока Степан Бернгардович плескается там, а он до-олго будет плескаться, я вам расскажу, как мы с ним познакомились. Рассказать?
   - Расскажите, - через силу ответил Славик.
   - Да вы приляжьте, приляжьте... Мы ведь со Сгивой уже давно знакомы. Еще со времен Промпартии. Помните, знаменитый процесс Промпартии?
   - Помню, помню... - охотно согласился Чунасоцкий, явно лукавя.
   - Отец мой, - зашептала хозяйка и усердно стала тыкать пальцем Славику в колени, - как раз и принадлежал к этой партии, и во время процесса тут, тут спасался, в этой самой каморочке. На этой самой коечке.
   - Неужели тут?
   - Тута! - усилила заговорщический шепот старушка и, округлив глаза, уставилась на Славика.
   Сон отлетел сам собой: фантасмагории дня продолжались.
   - Простите, а как вас величать?
   - Меня-то? Полина Семеновна. А вас?
   - Слава. И сколько же времени он здесь прятался?
   - Около месяца. А потом Стива - он ухаживал тогда за мной - пошел в органы и написал, что он здесь.
   - Простите, какой Стива? Вот этот?
   - Ну да, - удивляясь непонятливости гостя, просто ответила Полина Семеновна. - Он самый, Степан Бернгарович. Стиве тогда надо было расти, поступать в институт красной профессуры, и он вон каким ученым стал. А тогда знаете, что за недонесение полагалось?..
   - А вы, Полина Семеновна? - растерянно пролепетал Чунасоцкий.
   - А что я? Я вышла замуж за другого. За альпиниста Куценко. Погиб он в 1936 году. На семитысячнике пик Коммунизма на Памире. А потайную скрытню эту ГПУ, нет, уже НКВД разоблачило, но стенку не стали ломать, сделали вот эту комнатку, - грустно улыбнулась Полина Семеновна. - Больше в ней уже никто не прятался.
   - А отец? Что с отцом?
   - Ушел следом за своей Промпартией. Головку-то расстреляли, а ему дали десять лет. В сороковом вернулся, а в войну умер от грудной жабы.
   - Но позвольте, как же вы теперь со Степаном Бернгардовичем-то общаетесь? Ведь он же вашего родного отца сдал?
   - Тс-с! - приложила палец к губам старушка. - А что, милый мой, прикажешь делать? Время все лечит. Он покаялся, а я простила. Вот и весь киселек. Человек ведь, милый мой Слава, тем и жив: покаянием да прощением. Кабы этого не было, давно бы люди перегрызлись.
   - Они и грызутся...
   - Да, вы, молодые, не умеете прощать. Тем более - каяться. Посмотрите хотя бы на нашу Государственную Думу. Такого озорства давно не приходилось видеть. Чтобы женщину да за волосы!.. Полная... как это сказать...
   - Мутация?..
   - Да хотя бы и она. В общем, паразитство.
   Из ванной доносились звуки чудного русского романса «Отвори потихоньку калитку». Судя по мажору в голосе, моцион подходил к концу, происходило растирание.
   Скоро сам Степан Бернгардович Сокиро-Катайгородский дернул мини-дверцу и предстал пред очами беседующих - бравый и свежий добрый молодец в замшевом, вишневого цвета полуперденчике и вязаной спортивной шапочке. Как бы выставляя напоказ свою подтянутость, моложавый профессор задорно поглядывал налево-направо, улыбался в серебряную эспаньолку.
   Умильно, как утушка луговая, склонив набок головку, Полина Семеновна откровенно, с легкой усмешечкой, любовалась ухажером.
   - Значит, в среду? - так же склонив хохолок, только на другую сторону, уточнил, очевидно, дату следующего свидания профессор-гигиенист.
   - В среду, в среду! - радостно утвердила срок хозяйка и сообщила, уже гостю: - Сейчас Стива еще сделает пробежку по Фрунзенской набережной, а потом уж ляжет отдыхать. Так ведь, Стива?
   - Нет! - категорически опротестовал 87-летний Стива. - Я еще пойду в баню на Кадаши, потешу себя веничком, а потом уж в постель. После бани всегда люблю поспать.
   Не зная, как еще задержать кавалера, чтобы полюбоваться самой и дать повосхищаться гостю, Полина Семеновна сообщила:
   - Степан Бернгарович еще и стихи пишет.
   - Что вы говорите?! - фальшиво воскликнул Чунасоцкий, не чающий отделаться от стариканов.
   - Да-а! - разом возопили оба, а сияющий Степан Сокиро тут же и сообщил:
   - Пять с половиной тысяч стихов написано. Больше, чем у Пушкина.
   - Не может этого быть! - ахнул Славик.- Неужели больше, чем у Пушкина? У Александра Сергеевича?
   - Больше, больше, - закивала хозяйка. - Мы вместе считали. На несколько сотен стихотворений больше. Кажется, на шесть сотен. Так, Стива?
   - На шестьсот двадцать семь. Считая все пушкинские экспромты и двустрочные остроты. По десятитомнику семьдесят четвертого года считали. Но у меня ведь не экспромты, а полновесные стихотворения.
   - Правда, - осведомила Полина Семеновна, - есть и стихотворения, в которых всего четыре строчки.
   - А прочитайте что-нибудь! - попросил Славик.
   Профессор охотно согласился.
   - «Это время прожито недаром. Да, недаром прожит каждый день. Это время - в будущем подарок радостных хороших перемен». Как, а?..
   - Да. Круто заявлено, - хладнокровно уверил Чунасоцкий. - Издавать надо.
   - Иде-ет, иде-ет в этом направлении работа, - отозвался старикан.
   - Скоро у Стивы, - с восторженным ужасом сообщила Полина Семеновна, - двухтомник избранного выходит. На свои средства. В первом томе чисто любовная лирика. Очень интересно.
   - Вот бы купить!
   - Зачем купить, молодой человек. Оставляйте ваши координаты, я вам вышлю. Обязательно.
   - Степан Бернгарович очень обязательный человек, - поведала Полина Семеновна еще одну положительную грань характера своего любовника, когда приторный до тошноты старикан-гигиенист наконец вышел вон. - Если сказал, так вышлет.
   Хозяйка задумчиво мяла в руках и расправляла, разглаживала полу халата. Затем, вздохнув, сказала:
   - Все-таки в том, что он сдал папу, есть свои тонкости. И они оправдывают Стиву.
   - Какие тонкости? Какие могут быть в таком подлом деле тонкости?
   - Вы, молодые, все ужасные максималисты, - начала свой расклад хозяйка, - а тонкости вот какие: во-первых, как я навела справки потом, органы знали о тайнике. И с минуты на минуту могли нагрянуть. Они и собирались нагрянуть. Оказывается, следили за Обыденским переулком, да Стива их опередил.
   - Молодец ваш Стива!
   - Ой, не судите так строго, Славик! Не знаете вы того времени. Не жили в нем, а судите. У Стивы в один момент могла вся жизнь перекувыркнуться, встать на голову. И как ученый он бы не состоялся. А папу все равно бы взяли и все равно бы на те же десять лет.
   - А если бы он явился с повинной? Тогда бы срок скостили.
   - Вряд ли, - сузила глаза, словно заглядывая в те далекие малоприятные времена, Полина Семеновна. - А Стива бы пострадал за недонесение. Это наверняка.
   - Давайте укладываться, Полина Семеновна! - опять зевнул Славик. Он хотел добавить «Мне вас жаль, Полина Семеновна», но не хватило духу произнести эту фразу. И слава богу, что не хватило. Возможно, добрая старушка обиделась бы, и сильно.
   - Давайте, давайте.
   Славик закрыл тщедушную дверцу на допотопный крючок - все-таки пистолет в сумке, разделся до трусов и юркнул под грубошерстное одеяло. Слоном навалились усталость и сон, но и сквозь эту тяжесть прорывались впечатления сегодняшнего дня. Впечатления, вполне смахивающие на фантасмагорию, театр абсурда.
   Он теперь вне закона в этом театре, он избыл свою роль, он уже не способен понимать, где химера, а где реальность. И, может, самое время сделать финт, покинуть родимое пепелище, по которому бродят шайки и доворовывают... Уехать куда-нибудь к чертовой бабушке в нормальную страну, например, в Австралию или Канаду. Земли там много, разводить кроликов либо овец... Вяло лезла в сонную голову всяческая околесица.
   Нет, никакая Австралия не поможет. Прокаженному покидать лепрозорий не рекомендуется. Клеймо. Тут, в лепрозории, не так заметна проказа, эта лепра у всех, тут все «му-му»: мудаки либо мутанты, что, возможно, одно и то же. И проживать тебе тут до скончания века, а там, за бугром, пожалуй, камнями побивахо... Здесь же и сам, кого хочешь, можешь побить...
   
В МОРГЕ, СРЕДИ ТРУПОВ
   
   Впервые за много лет после службы в проклятых конвойных войсках Чунасоцкий спал на солдатской койке. Продев ноги сквозь железные прутья и упираясь ими в стену. Шикарный ночлег. Сон его, как мы уже упомянули, был тревожен. Майор с чугунным пушболом и функционер Троцкого, оборонный академик и графоман-гигиенист - все перемешались, и столь крутой замес перевоплотился неожиданно в красного командарма Гамарника. Гамарник... Почему именно он?.. Эта нетривиальная фамилия досадной колючкой вцепилась в мозг и не хотела отставать. Командарм, единственный из тысячной толпы комкоров, комдивов, командармов и трех маршалов сумевший не даться в руки НКВД, а застрелившийся до того, как синие фуражки поднялись по лестнице. Только к утру угасла, потерялась в памяти необычная фамилия. Зато четко, потрясающе ясно, как в японском телевизоре, возникла и пошла живая, шевелящая плавниками дельфиниха Ирэн. Со стратегическим заданием она уплывала в море и опять возвращалась, жалобно канючила у берега. И Влад с корточек кормил ее булкой с маслом, колбасой по два двадцать под названием «собачья радость». Потом все видения накрыла какая-то тень, чернильное облако, сквозь которое полыхали жуткие вертящиеся огоньки раздуваемых кем-то головней...
   Тщедушная дверца содрогалась от стука, и допотопный крючок, сработанный из гвоздя-сетки, подпрыгивал. Его будили, срочно будили. Что, за украденным пистолетом пришли? Органы, НКВД?
   - Кто там? - Он вскочил с постели.
   - Это я, Славик, Полина Семеновна. Тебя междугородка спрашивает.
    - Кто?
   - Верена, наверное. Из Феодосии.
   - А-а! Сейчас оденусь.
   - Да беги так, в трусах. Срочное что-то.
   Далекий голос был наигранно бодр. Даже со сна Славик уловил эту наигранность.
   И вдруг - ушат холодной черноморской воды из трубки:
    - Влад погиб.
    - Как?
   - В Щебетовке зарезали.
   - За что?
   - Не знаю. Потом поговорим. Ты давай, приезжай на похороны.
   - А как же!
   - Деньги выслать?
   - У меня есть.
   - Подай телеграмму, какой рейс, я тебя в Симферополе встречу.
   - Вылетаю...
   Только положив трубку, Славик заметил, как у него трясутся руки. Зуб на зуб не попадал. Случилось страшное, и самое страшное было в том, что узнал он о гибели Влада из сна. Кто-то из дьявольской невозможности вот только сейчас, за минуту до стука в дверь, сообщил ему тревожную весть...
   Свирепый зимний ветер привольно гулял по Крыму, срывал одежду с людей. Было невероятно холодно в Крыму, холоднее, чем в столице. Когда Славик сошел с трапа самолета, его чуть не сбило с ног порывом ветра.
   Верка встретила его у выхода, у металлической ограды. Глаза ее были заплаканы.
   - Он был мне как брат, - только и сказала она.
   - Мне тоже, - хмуро отозвался Славик.
   Такси уже стояло под парами, и они, усевшись, понеслись по холмистой дороге, продуваемой злобным этим ветром, мимо усыпальницы Грина, на Феодосию.
   - Как он погиб?
   - Нелепо. Несуразнее и придумать нельзя. С тем же Генашкой поехали домой, в Феодосию. В Щебетовке зачем-то сошли. Бог знает, для чего. Купили бутылку, завернули за угол, начали распивать. А тут началась разборка башмаков с татарами.
   - Каких башмаков?
   - Ну, клана братьев Башмаковых, они тут по всему побережью хозяева, хотя старшего-то пристрелили. Ну вот. Ему бы отбежать, а он увидел, что татар напрасно обижают, встал на их сторону. Вот так вот запросто - отдал Генке недопитую бутылку и встал рядом с татарами, кстати, вовсе незнакомыми.
   - И что же?
   - Покрошили из автоматов. Славику две пули достались: в бедро и в живот. Умер не сразу. Когда подъехала скорая, еще жив был. В машине и умер.
   - А Генашка?
   - Тот - светлая голова. Увидел, что дело круто оборачивается, взял ноги в руки - и в гору. Говорит, по нему тоже стреляли, да не попали. И с чего это Влад примкнул к татарам? Ведь знал же, знал, что разборки тут ведутся отнюдь не на кулаках...
   Замолчали, каждый думал о своем.
   Свинцовые тяжкие тучи гнало по небу, как мусор метлой дворника. Голые пирамидальные тополя раскачивались и так, и сяк, хлопьями сажи несло по небу стаи галок. Крайне тоскливо было в Крыму, всегда цветущем благословенном краю.
   - У меня коньяк в сумочке. Хлебнешь?
   - Давай, пожалуй. Покойника в квартире не было.
   - Влад просил его из морга хоронить, - упавшим голосом сообщила Лидочка. В черном платке и платье она тыкалась по квартире, как потерянная, не зная, за что взяться.
   - Что же энэлошники-то не прилетели? - бухнул, как в лужу, подзахмелевший от дороги, беды и коньяка Славик. - Он похвастался, что поживет до шестидесяти семи...
   Все, кто был в квартире, вздрогнули. Наверняка эта злосчастная «тарелка», на которой Влад якобы и не якобы летал, вертелась в мозгу у всех. Но никто не знал, как приступить к этой теме.
   Сидящий на диване с сосредоточенным видом и мнущий в руках спортивную шапочку креветкоед Генашка как бы очнулся и уставился на Чунасоцкого вытаращенными, печально хлопающими глазами, точно впервые его видя. Потом, как будто что-то вспомнив, конспиративно поманил Славика за дверь.
   Они вышли.
   Генашка тотчас же вытащил из потайного кармана пальто остаток вина «Анапа» и предложил глотнуть.
   Славик не отказался, сделал пару глотков.
   - Закурить не имеется?
   - Не курю.
   - Жаль.
   - Так у Верки стрельни.
   - Стесняюсь. Попроси сам, а?..
   Славик сходил в в квартиру и вернулся с двумя сигаретами. Тоже закурил, неумело пуская дым.
   - Я вот чего тебя, Слава, позвал... - Генашка потер затылок. - Когда я вез Влада в Феодосию, он еще был в сознании. Попросил меня достать из кармана вот эту штучку. И я достал, - Генашка вытащил смятый носовой платок и, развернув его, протянул Славику синеватый металлический квадратик.
   Славика отшатнуло. Предательская волна слабости прошла по телу. Вот он, этот маячок. Точка-тире-точка. И ты - где угодно, хоть у пролива Лаперуза. Немедленно появилось стремление конфисковать эту заманчивую штучку у опустившегося бомжа. На что она ему?
   - Бери ее себе. Он просил.
   - Как просил? Какими словами?
   - Просто прошептал «передай Славке». И тут же потерял сознание. И больше так и не очнулся.
   - Он не объяснял тебе, что это такое?
   - Он вообще меня за негра держал. Но я догадываюсь, что это как-то связано, - Генашка поднял палец кверху, затем опустил его книзу. Потом не нашел ничего лучшего, как опять извлечь из кармана «Анапу» и запрокинуть дно к потолку. Тощий кадык Генашки, пропуская глотки, заходил вверх-вниз.
   - А где тут морг? - моментально заспешил Славик, спрятав в карман драгоценный квадратик. - Мне срочно нужно в морг. Как туда доехать?
   - Ехать никуда не надо. Он тут, рядом.
   Генашка подвел Славика к окну, показал во двор:
   - Вон он, желтенький дворик.
   - Я сейчас... - бросил Чунасоцкий Генашке и опрометью ринулся вниз по лестнице. Он еще не знал, зачем и почему бежит в суровое заведение и что будет там делать. Что-то толкало его туда и толкало все быстрей, быстрей.
   Точка-тире-точка.
   С содроганием вступил он в деревянные сени городского пристанища мертвецов, где - о, ужас! - прямо в сенях, на окровавленном полу лежал разрубленный по груди надвое - как говядина на рынке, - некий молодой человек в накрахмаленной манишке с бабочкой с аккуратно зачесанными назад набриолиненными волосами. Такой же молодой человек в белом халате с импозантной черной бородкой терзал, деловито разбирал этого мертвеца на запчасти по тазам. Требухи уже не было. Еще больше содрогаясь и покрываясь мелкими мурашами, Славик хрипло окликнул слесаря-эскулапа и тот, не отрываясь от своего жуткого занятия, показал резиновым осклизлым пальцем на дверь, обитую клеенкой. Славик зажмурился и отчаянно рванул ее.
   «Куда меня, беднягу, занесло!» - пришла на ум строчка поэта.
   Морг был забит мертвецами, как ночлежка босяками. Покойники, голые и в одежде, гроздьями лепились на узких цинковых столах, свисали с них головами и ногами, как потрудившиеся на славу и заснувшие крепким сном работяги. Иные, соскользнув со стола, лежали на полу, опять же в позе сна. Что удивительно, женщин в морге было мало, одни мужики, преимущественно молодые. Ощущение, что артель дружных работников прикорнула после трудов праведных, было полное.
   В уголке, за крохотным столиком с телефоном, сидела неопределенных лет женщина с отсутствующим выражением лица и, ничем не отделенная от покойничков, за обе щеки уписывала ломоть чайной колбасы с белой булкой, запивала ее чайком из фарфоровой лабораторной посудины. Тут же, на столике, лежала выключенная спираль кипятильника. Женщина не обратила на вошедшего ни малейшего внимания, продолжала, уставясь в одну точку, прислушиваясь к себе, аппетитно жевать.
   Славика помутило, повело на унитаз, но он нашел в себе силы поинтересоваться:
   - Что, бабуля, вкусно?
   Продолжая бульдозерно заметать колбасу, служительница отвесила:
   - Я не бабуля. Мне тридцать девять лет.
   - Извините, со свету не разглядел. А что это, барышня, у вас нынче такой урожай? Работница морга старательно прожевала и, проталкивая внутрь ужеванное, наклонилась вперед в полупоклоне, прислушалась, как прошла пища. И только потом ответствовала:
   - А всегда. Всегда у нас, барин, такой урожай. Как начали водку продавать на особом углу, так и пошли косяками. Раньше где не где покойничек, а теперь во как!.. Да ребятки-то все какие! - с любовным презрением окинула тридцатидевятилетняя мадам вповал лежащую братву. - Ягодки! В самом соку. Хотят расширять морг-то, да не знаю, денег, видать, не находят. - Трогательная забота о расширении заведения отразилась на лице собеседницы.
   - А вы не знаете, где лежит покойник по фамилии Владлен Иконников?
   - А-а, который на тарелках летал? - радостно озарилась служка, подняла кверху палец, и Чунасоцкий понял, что слава, созданная Владу беспардонным одноклассником, достигла солидных высот.
   - Многие уже приходили посмотреть его, - сообщила собеседница. - Многие даже деньги клали.
   - За что деньги?
    - За вход. За икскурсию. Обрядила я его по-людски, как следует. Два раза формалинчиком обработала. Вечор одели его, как жених лежит. Отсюда, видно, решили хоронить, не из дома.
   Женщина разделалась наконец с колбасой и повела Славика между рядов, забитых порубленными, раздавленными, в кровоподтеках, со следами автомобильных протекторов на лицах и туловищах, с лимонными вздутыми животами (отказала печень) клиентами.
   Влад лежал отдельно на цинковом столе, одетый в черный, как бы концертный костюм и белую рубашку с оранжерейно-пестрым, по моде, галстуком. Вот уж кто не любил галстуки, всегда ходил в свитере. Покойник был торжественно-бледен, как перед выходом на сцену. Ноги в щегольских ботинках и руки были связаны бинтами. От мертвеца исходил тонкий приятный аромат.
   - Лавандой обработали! - пояснила провожатая и добавила: - Сама-то хорошо заплатила, по пятьдесят тысяч обоим нам сунула, мне и Гаринычу, вот и определили его одного на один стол, а так бы разве определили, лежал бы в общей куче.
   - Вот вам еще пятьдесят тысяч, только прошу, оставьте нас одних. Надо проститься с другом.
   Женщина, как щипцами, двумя прямыми пальцами защемила бледноватую бумажку и моментом утопила ее в кармане синего халата.
   - Двадцати минут хватит? Я до магазина пробегусь...
   - Вполне! - ответил Славик.
   Она тотчас же вышла вон, в сени, где, видимо, еще пластал мертвецов молодой бородач, и Чунасоцкий немедленно достал квадратную пластинку.
   
МЕЖПЛАНЕТНЫЕ ЛЕВИАФАНЫ
   
   Все-таки страшновато было приступать. Мысленно осенясь крестом, мысленно же сотворя единственную молитву, которую знал - «Отче наш» - он три раза надавил на пластинку. Точка-тире-точка.
   Минуты полторы стоял он в полной тишине среди трупов. А возможно, и дольше: время как бы утратило привычный темп, пошло в другом...
   Внезапно ладошку, в которой был зажат маячок, точно слабым электрическим током защипало, защипало, живчиком дернуло, и в окружающем мире что-то изменилось. Что - нельзя было понять. Все так же подслепо горели лампочки морга, неслышно отдыхали мертвецы, но ощущение зародилось такое, будто на Чунасоцкого наваливается тяжесть, нечто огромное, непостижимое нависло и над окрестным миром. Вот подслеповатые лампочки тревожно замигали. Замигали и погасли, мертвецы тревожно забелели в полутьме голыми телесами. В следующее мгновение морг осветился, как от электросварки, и сверху, сквозь потолок, как нож сквозь масло, прошел, опустился точно над Владом сверкающий эллипс с иллюминаторами по всей окружности и неким серебристым выступом, как поля у шляпы. Похоже, этот массивный обруч стремительно вращался. Так стремительно, что вращения даже не было заметно.
   Однако разглядывать было некогда, тем более, что сбоку в тарелке как бы само собой образовался проем и в нем появилась фигура человека.
   - Игорь? - спросил Славик.
   Тот утвердительно кивнул головой.
   С порожка образовавшегося проема косо упал луч, и Игорь, как по помосту, сошел по нему, рассеянно сунул Славику ладошку и тут же занялся Владом.
   Странные механизмы - те же лучи - приподняли покойного над цинковым столом, причем мухи, швырками передвигающиеся по цинку, моментально попадали кверху лапками. Труп как бы сам собой вплыл в корабль, и Игорь сделал приглашающий жест.
   Внутренне содрогаясь, с опаской ступил Чунасоцкий на плоскость луча, который неожиданно оказался тверд, как мостовая, и взошел по нему в тарелку.
   - Что это? - спросил Игоря.
   - А! - отмахнулся тот, как от пустяка. - Простая ионизация воздуха. Подобно тому, как вода превращается в лед...
   - А-а! - по-дурацки отозвался Славик. - Все понятно.
   Хотя на самом деле ничего не было понятно. Ровным счетом ничего. Ведь всего несколько секунд прошло, а за иллюминаторами уже пылала факелами звезд черная, как сажа, ночь.
   - Куда мы летим? - спросил Славик.
   Игорь помотал пальцем перед собой и приложил его к губам: не положено-де спрашивать, куда летим. Он, этот Игорь, тут же хлопнул себя по голове, точно что-то забыл, кинулся к какому-то ящичку-бардачку, угнездившемуся под пультом, извлек из него некую тубу и, подойдя к Чунасоцкому, мазнул его из этой тубы по губам.
   - Сглотни!
   Чунасоцкий слизнул с губ намазанное и проглотил. Мазь оказалась безвкусной.
   - Это для чего?
   - Вообще-то вопросы здесь не принято задавать, - отозвался Игорь. - Просто не принято. Постарайся избегать их... Все, что нужно, тебе скажут.
   - Да, но... кругом вопросы.
   Игорь не ответил.
   Второй член экипажа, чересчур уж земной, вихрастый парнишка лет восемнадцати, в рубашке с крупными красными клетками, с расстегнутым, как на большой жаре, воротом и закатанными выше локтя рукавами сидел за пультом и был погружен в пилотирование; третий - худощавый угрюмый мужик с бачками, похожий на артиста Гафта - этот был одет в серебристый облегающий костюм - занимался Владом. Тело Влада положили; как скрипку, в какой-то, видимо, герметичный футляр с пультиком на крышке, и теперь угрюмый склонился над этим пультиком, нажимая на клавиши. «Холодят! - со сладкой надеждой подумал Чунасоцкий. - Видимо, есть надежда...» Однако спросить об этом у Игоря после сурового назидания не решился.
   - Как он погиб? - между тем поинтересовался Игорь.
   «Ага, ему-то можно задавать вопросы!..» Славик рассказал. И добавил:
   - Очень просто вычислить этих убийц. Взять самих Башмаковых, и они выдадут. С такими-то возможностями. Давайте вернемся и накажем.
   Стоя перед иллюминатором со скрещенными на груди руками - чисто капитан Немо - Игорь задумчиво произнес:
   - К сожалению, это придется отложить. Нам не положено вмешиваться. Они сами себя накажут.
   - Так ведь долго ждать.
   - Недолго, - убежденно ответил Игорь.
   - Вы говорите, «не положено вмешиваться»! - загорячился Славик. - А как же Влад? Ведь вмешались же... вот... заморозили в каком-то футляре.
   - У Влада на Земле уже нет вариантов. А если нет вариантов, значит, можно вмешаться... По крайней мере, попробуем...
   - С Владом был такой случай... Объясните мне его. Он мчался на такси в симферопольский аэропорт, опаздывал на самолет, и вдруг, уже перед самым аэровокзалом, кто-то сзади, точно за волосы, остановил машину. Вцепился и держит, ну, накрепко. Шофер матерится, а не может понять, в чем дело. И вот подержало-подержало, так и отпустило. Вбегает Влад в аэропорт, а на контроле его уже не пускают, посадка уже завершена. Он ругаться начал, даже хотел служащему в морду заехать, а тот спокойненько так, как будто каждый день случается, показывает пальцем: видишь. А там самолет, едва поднявшись, на куски в воздухе разваливается... Кто это его уберег, такси придержал? Вы?
   - Нет, не мы! - Казалось, Игорь всерьез заинтересовался услышанным.
   - А кто же? Ангел-хранитель?
   - Таковых в природе не имеется.
   - Кто же тогда?
   - Тонкий мир. Вернее, один из тонких миров. Тот у кого время забегает вперед. Они и решили поостеречь Влада.
   - Почему именно его?..
   - Показался им своим. А впрочем... Мы тоже не до конца эту проблему уясняем... Никелированный модуль мчался в космическом пространстве с невероятной скоростью. Планета Земля, уменьшившись до размеров других светил, уже потерялась среди звезд. Само Солнце выглядело не больше детского мячика. Восторг и ужас, сменявшие друг друга, владели нашим героем. «Жаль, Верка не видит», - подумалось ему вдруг.
   - Хочешь посмотреть межпланетных левиафанов? - неожиданно предложил Игорь и подманил Славика к некоей трубке. - Наводи ее на Солнце.
   С любопытством прильнул Славик к окуляру. Легко навел прибор на Солнце. Через фильтры на удаляющееся Солнце можно было смотреть не жмурясь, как на закате. Чисто и ровно сияющий диск с волосами протуберанцев. Таким рисуют солнышко в детских книжках.
   - Видишь что-нибудь на фоне диска?..
   - Нет, ничего. Диск чист.
   - Смотри еще.
   Он еще несколько минут следил за диском Солнца, и вдруг мурашки поползли по спине.
   Абсолютно чистый диск Солнца пересекало тонкое слоистое облачко. Нет! Отнюдь не облачко, а некое гусинообразной формы чудовище. Живое, шевелящееся. Оно приподнимало гребнястую, как у сказочного петуха, голову и оглядывалось. Что-то плывущее сзади привлекало звездного гуся... Ага - следом за ним шло другое, несколько меньших размеров, и тоже пошевеливало гусиной шеей и кужлеватой головой. Свалив за диск, оба чудовища исчезли, сделались невидны.
   - Представляю, каких они размеров! - оторвался от трубки ошеломленный Чунасоцкий.
   - И представить трудно! - отозвался Игорь. - Даже мы с нашими, как ты выражаешься, возможностями не можем определить эти размеры. Но гораздо больше, чем диаметр лунной орбиты. Это однозначно.
   - Больше четырехсот тысяч километров?
   - Ну да.
   - Они так в космическом пространстве и плавают?
   - Так и плавают. А где же им помещаться-то?.. А видны только на фоне солнечного диска.
   - Так это и есть тонкие миры?..
   - Мы не знаем, что это такое. Мы пропускаем их как пустое место, и наши приборы при прохождении не фиксируют их материю. Только и можем наблюдать издалека. Смотри! - Игорь показал в иллюминатор.
   В нем виднелась яркая, лохмато пылающая звезда. Было заметно, что она ближе других светил, по космическим меркам - совсем рядом.
   - Мы сюда летим?
   - Да. У этого солнца всего одна крупная планета, остальные - мелочь. Типа нашей Луны и поменьше. Но зато планета!.. Вещь. Вторая Земля.
   - Как - Земля?..
   - Тот же климат. Те же материки и океаны, воздух и вода. И оборачивается вокруг своей оси практически за сутки - за тридцать с половиной земных часов. Как будто кто-то смоделировал нашу Землю - уникальный для космоса случай.
   Вторая Земля быстро приближалась. Скоро она уже заняла весь навигационный экран перед пультом, перед парнишкой в клетчатой рубашке. Игорь опять достал из «бардачка» тубу и опять мазнул Славика по губам. То же он проделал и с собой, потом передал тубу пилоту.
   - Слизни. Обязательно слизни!
   - Я уже слизнул.
   
НА ЗЕМЛЕ-II
   
   Пошли низко над «землей», на высоте 300-400 метров со скоростью рейсового самолета. Игорь как бы приглашал познакомиться с планетой, осмотреть ее, и Славик впился в иллюминатор - не оттащить.
   Внизу проплывали типичные пейзажи средней полосы. Березовые перелески, заболоченные, поблескивающие озерцами поймы извилистых рек, могучие сосновые боры. Все, как на Земле. Нет, не все. Чем-то разнился этот пейзаж, но походил здорово. Сначала Чунасоцкий не мог взять в толк - в чем же разница-то, а потом обнаружил: листва и хвоя в лесах более нежного, более насыщенного цвета - как в японском телевизоре. Трава же на лугах более темная, даже лиловатая, со свекольным оттенком. Воздух был не синий, а голубой, даже густо-голубой, как мазь. Такой голубизны даже на юге не бывает.
   И все-таки не этим отличался пейзаж, и скоро Чунасоцкий, ахнув, сообразил-таки, в чем отличие. Нет полей. Широких распаханных человеком крыльев полей, причесанных сеялками и культиваторами. А нет полей - нет и селений, нет дорог. И самое главное: не надоедают пейзажу, не шагают туда-сюда опоры электролиний. Эта вторая Земля, не изъезженная, не ископытенная, лежала внизу в девственной первобытности - этакая малахитовая шкатулка. Такой, наверное, такой была и та, человеческая Земля во времена печенегов или монгольского нашествия. А впрочем, нет. Тогда уже стояли в изложьи Нила пирамиды, был Рим и была Греция, кремли громоздились по кручам славянских рек, и леса всюду дымились, горели - их выжигали под поля. Такой, как на этой промытой картинке, Земля была гораздо раньше - в пещерные времена. Но поразмышлять на эту тему не пришлось.
   - Смотри! - показал вниз Игорь, и Чунасоцкий увидел под бортом модуля обычное крестьянское поле, засеянное то ли рожью, то ли пшеницей. Начиная великий роман, классик изрек: «Все смешалось в доме Облонских». Все смешалось в душе Чунасоцкого, когда он увидел на этом поле дореволюционных жниц. С обычными серпами они склонялись над жнивом, вязали снопы, ставили их в суслоны. Все до единой жницы были в белых кофтах и белых платках - ансамбль, как на картинах передвижников. В отдалении бородатый мужик в поддевке разбивал суслоны, трехрогими вилами грузил снопы на телегу. Гнедая лошадка, отбиваясь от оводов, помахивала хвостиком.
   Идиллическая картина.
   Модуль завис над полем, потом - специально для Славика - опустился ниже, до высоты двенадцатиэтажки, но странное дело - никто из крестьянок не расклонялся от снопов, не задирал кверху голову, чтобы полюбоваться серебристым модулем, как бывало задирали головы деревенские ребятишки, когда низко пролетал пожарный или санитарный АН-2.
   - Они нас не видят, - пояснил Игорь, - включен защитный экран. Что, летим дальше?
   Полетели дальше.
   Они мчались к селенью, довольно большому, раскинувшемуся широко и привольно, как донская станица. Над селением модуль опять завис, и снова пришло время Славику изумляться.
   - Кресты! У них над каждым домом кресты! Каждый дом - церковь?
   - Да, - подтвердил Игорь, - здешний народ очень религиозен.
   - В кого же они веруют? В Христа?
   - У них немножко не так. В вере ради удержания человека в нравственной узде им нет проку. У них и так никто ни на кого не нападает, никто ничего не отымает друг у друга, не ворует. И Христа как личность они не знают. Да и зачем им Христос! Он там, на кровоточащей Земле нужен, а здесь просто бы никто не понял его учение. Оно бы нонсенсом было, чепухой, тотемной африканской сказкой. Зачем папуасу меховая шуба? Вовсе не нужна.
   - Но во что же они веруют все-таки?
   - Они веруют в ту силу, которая ими руководит.
   - Уж не в вас ли? - показал Чунасоцкий на пол и потолок модуля. Игорь усмехнулся и крутнул головой.
   - Мы в этом деле мелкая сошка. Говоря научным языком, лаборанты...
   - А кто же эта сила? - Славик поднял палец кверху.
   - А я тебе не отвечу при всем моем желании. Мы не так посвящены, как ты думаешь, и можем только догадываться кое о чем. То-олько догадываться. Понимаешь ли, нашу земную цивилизацию просто-напросто прохлопали, прозевали, как трудного подростка. Человечество под шумок церковных пений в такого негодяя выросло, в такого самопоедающего монстра! Спохватились, а поздно. Не исправишь! В конце концов Апокалипсис придет на Землю не от Высшего Разума, а выползет из заляпанного нутра этой самой цивилизации...
   - Тебе не жалко людей?
   - Как это не жалко? Я ведь сам человек. Как же мне самого себя не жалеть?..
   - А этих людей что, - как в омут с головой пошел Славик, - на смену готовите? Через триста лет после ядерной кнопки?
   - Ты это о чем? - удивился Игорь.
   - О версии Нострадамуса. Будет ядерная война... потом черные маки - цветы радиационных катастроф. Потом, через триста лет, населят Землю другие люди, доброжелательные и чистые, на Земле не будет ни войн, ни ограблений, ни поборов. Придет Золотой век. Так, что ли?
   - Может быть. Может быть, твой Нострадамус и прав. Не знаю. И никто этого не знает.
   - Ну хорошо, - немного подумав, переменил тему Славик, - а говорят эти люди по-каковски?..
   -Нового Вавилона на Земле, очевидно, не будет. Для этих людей, - Игорь показал вниз, - создан общий язык. Вернее, основа языка, вроде эсперанто. Далее сами люди разовьют его и пополнят, насколько им потребуется.
   - А в чем же заключается ваш лабораторный контроль за ними, бедными этими поселянами?..
   - А мы как полиция нравов. Появится где какой забияка вроде Саддама Хусейна, только начнет себе колчан мастерить - мы его за ушко и на солнышко. За тибо и на правеж.
   - Это как? - развеселился Славик. - На дыбу что ли?
    - Да нет. Просто изымаем - и в другие широты. Более северные. Там избушка зимовщика, запас консервов. Остальное зависит от его смекалки, трудолюбия и прилежания.
   - Здорово! И помогает?
   - Как ветром выдувает все фюрерские замашки. Опять становится нормальным человеком. Тут главное не прозевать, не упустить...
   Славик задумался. Мысли его потекли в направлении, свойственном истинному землянину.
   - И как же вы его изымаете?.. Работает на поле мужик, а вы к нему подлетаете на этой кибитке - руки за голову и в садок?
   Игорь рассмеялся.
   - Все верно, мыслишь, как сын своей цивилизации. Здесь немного не так. Приходит староста, стучит кнутовищем в стену: «Собирайся, Игнатьич. Старики требуют». Соберется этот Игнатьич, придет к старикам, они его и попросят позимовать в верхних широтах. Ласково попросят и колчан со стрелами принести.
   - И приносит?
   - Обязательно. Никакой ослушки. Тем более, что мы воздействуем...
   - Каким образом?..
    - Телекинезом. Кстати, знаешь, кто староста в том селении, которое мы пролетели? Скажу тебе - не уснешь. Нет, пожалуй, я тебе попозже скажу, на сегодня хватит.
   Модуль повернул на юг и увеличил скорость. Леса средней полосы незаметно перешли в степь - нетронутые залежные пространства бурой, пожухшей на солнце растительности. Мелькнули глыбами колотого сахара снеговые горы, за ними пошла пышная субтропическая растительность. Все, все как на матушке Земле.
   Над пустыней начали снижаться.
   Внизу, на песчаных барханах красиво лежало белоснежное колесо, похожее на надувную игрушку. Четыре спицы сбегались к центру, к ступице, которая напоминала конусообразную башенку.
   - Да это же звездолет! - ахнул Чунасоцкий.
   - Вот тут мы и живем! - объявил Игорь.
   
ГАРЕМ В ПУСТЫНЕ
   
   Модуль по наклонной - как по желобу - прямо и точно вошел в некое отверстие, образовавшееся в ободе колеса, коснулся пола. Они еще несколько минут провели в «тарелке» - стекла иллюминаторов заполняла плотная молочная мгла. Точно в кастрюлю с кипящим молоком попали.
   - Стерилизация?
   - Да-да, небольшая банька.
   Они вышли из модуля и через дверь, бесшумно отъехавшую в сторону, попали в коридор, наполненный мягким голубоватым светом. Сколько ни вертел Славик головой, источника этого голубоватого свечения так и не обнаружил. Будто светилось само покрытие стен. Возможно, и впрямь светились сами стены.
   Его завели в какую-то кабинку и попросили посидеть в удобном мягком кресле, вернее, ложементе - рельеф тела идеально вошел в этот ложемент. Мимо куда-то провезли Влада в футляре.
    - Не пугайся. Послеполетное обследование. Одновременно и лечение. Все параметры организма будут скорректированы.
   Минут через пять Игорь попросил его выйти.
   - Ну, вот и все.
   - Что со мной было? Я ничего не почувствовал.
   - И правильно сделал. У тебя взяли кровь на анализ, определили давление, пульс, жизнестойкость - ваши врачи пока даже не догадываются о таком понятии. Кое-что пришлось в тебе подрихтовать, поправить. Теперь ты молодцом.
   - Но я не заметил, когда кровь взяли.
   - У тебя высосали ее, извини, через ягодицы...
   - Но где же врачи-то?
   - Незачем врачи. Они могут ошибиться, а машина - никогда.
   Было чему удивляться на этом базовом корабле и далее. Например, Игорь завел гостя в комнату, где ему предстояло жить, а там - обычная гостиничного типа койка с полированными спинками. На койке - простыня конвертиком и верблюжье одеяло. Отливает свежевыстиранной синевой наволочка подушки.
   - Н-да! - процедил Славик.
   - Да! - ответствовал провожатый. - Постель осталась такой же. С прадедовых времен. Подушка, одеяло, простыни. И ничего лучшего взамен не придумаешь.
   - А наверное, и придумывать-то не надо. Хорошая штука постель.
   - Вот и я того же мнения. Люблю поваляться после работы. Поверх одеяла, нога на ногу. Смак!
   Зато насчет пищи игорева цивилизация могла дать фору какой угодно другой. Далеко вперед ушла, как и в освещении помещений. Это Чунасоцкий понял, когда Игорь принялся кормить его. Со страдальческой миной на лице он надорвал цветной пакетик и вывалил перед гостем жалкую кучку сухарей. И сам еще раз поморщился.
   - Насыщайся!
   - Этими-то сухарями?
   - Этими, этими. Ты знаешь, сколько в этом пакетике калорий? Восемь тысяч. Дневная норма пахаря, шахтера или кузнеца. Попробуй, попробуй!
   - А сам-то что не пробуешь?
   - А-а... я потом... - вяло отмахнулся Игорь, и опять его скривило. Видно было - сухари эти достали звездоплавателя, вот уже где сидят.
   Славик осторожно взял один из сухариков.
   - Ого! Как шоколад. Ой, нет, как сливочное масло. Так? Пирожное?
   - Близко к этому. Возьми другой кусочек, потемнее.
   - Хлеб. Натуральный черный хлеб.
   - А теперь сложи эти сухарики вместе и ешь, как бутерброд.
   Славик с удовольствием начал уписывать за обе щеки необычный бутерброд, и в это время от окна-иллюминатора, раскрытого по случаю африканской жары, легла тень. Чунасоцкий обернулся и чуть не выронил оба сухаря - на них, именно на эти сухарики, смотрел, просунув косматую морду в круглое оконце и плотоядно облизываясь, царь зверей. На самого обладателя бутерброда лев не обращал ни малейшего внимания, хотя вполне бы мог достать его могучей лапой и слегка скальпануть.
   Зажмурившись от страха, Славик немедленно метнул бутерброд в пасть зверю, который сглотнул подачку не глядя, как муху.
   - Ты что это, Горюша, - попенял Игорь, - пищу у гостей отымаешь. Разве тебе в корыте мало!..
   Зверь стыдливо потупился в первый момент, но затем все же поднял морду и, виляя на собачий манер мохрой хвоста, преданно уставился на Игоря.
   - Хо-очет, Горюнчик, хо-очет, чтобы его погладили! - засюсюкал тот и начал активно гладить льва, теребить его за ушами. Лев мурлыкал от удовольствия, счастливо закатывал глаза и вытягивал шею под ладонью.
   - Ты думаешь, он за куском пришел? За лаской. Так ведь, Горюшка?
   Лев выкатил утробный рык - согласился.
   Он теперь уже с лапами протиснулся в окно и, вытянув перед собой обе лапы, стал внимательно вслушиваться в беседу. Громадная, карломарксовская грива придавала зверю вид ученый и мудрый.
   Славик на всякий случай отступил от окна.
   Вспомнилась картина, которую видел давно, а фамилию художника не запомнил. Картина называлась, кажется, «Детство Земли». Там на цветущем лугу, на опушке девственного леса мирно, всем сообществом паслись, гуляли звери: зайцы, антилопы, рыси. И на переднем плане, задрав лапы, валялся среди цветов гривастый лев. Мечтательно запрокинув голову, он безмятежно вглядывался закатившимся оком в счастливую синеву. Лев мечтал, по-детски мечтал.
   Теперь это детство Земли Чунасоцкий видел наяву.
   Время от времени лев, точно усваивая разговор беседующих, некоторые его положения, озадаченно почесывал лапой за ухом. Чему-то усмехался, потихоньку хихикал, паразит. А то настораживал уши и рычал, оглядываясь назад, на улицу.
   Славик потихоньку подошел к другому иллюминатору и выглянул. Прайд - шесть или семь безбородых львиц, вытянувшись в рост, отдыхали на песке. Гарем расположился по ранжиру всего в полушаге от металлической колоды, обильно заваленной как раз теми сушками, какими только что отобедывал Славик.
   - Что? - рискнул вступить в беседу Чунасоцкий. - Гурозко тебе с ними, брат?
   - И-и-и! - простонал лев и жалобно покрутил косматой башкой, что, вероятно, должно было означать: и не говори, братан, как непроворно.
   - Горюет все по ночам, вот Горюном и прозвали, - пояснил Игорь.
   - Что так?
   - Антилоп нет. Антилоп им не носит, вот и выхаживаются над ним, как хотят.
   - Что, антилоп на планете нет?
   - Есть. Но туда идти надо. А он не хочет уходить отсюда. Интеллектуальный зверь. Ласка и беседы Горюше гораздо важнее пищи! - Игорь потрепал гривастого интеллектуала.
   Тот сурово воззрился в потолок.
   Скоро, однако, он ушел к семье.
   Уже вечерело, когда прайд, уныло выстроившись вдоль колоды, начал брезгливо ужинать, должно быть, ненавистными сухарями.
   Игорь ушел.
   Оставшись один, Славик должен был обмыслить все увиденное. Надо было лечь в постель, закрыться с головой одеялом и хорошенько обо всем подумать. Мысли роем вились в голове, особенно насчет Влада. Но прежде всего ему хотелось решить одну задачку: на чем это, на какой такой завалинке стоял за окном лев?.. Он высунулся из иллюминатора. Все верно. Внизу под окнами проходил мощный бандажный обод. Как у игорева модуля. Кажется, обод потихоньку вращался туда-сюда, поскрипывая, как незапертые ворота. Обод был из серебристого металла, как та находка на реке Вашке в Коми...
   Обод вокруг модуля и обод вокруг звездолета. Эврика! Кажется, он начал догадываться. Принцип юлы. Этот обод бешено раскручивается и... «тарелка», звездолет теряют вес. Мало того, вес приобретает отрицательную величину... Включается система магнитных полей и - лети куда хочешь...
   Как все просто...
   
РЕАНИМАЦИЯ ВЛАДА
   
   Проспал он долго.
   Сны... Виделись ли ему сны? Пожалуй, нет. Всю ночь как будто играла музыка, легкая, необременительная, вроде «Танца маленьких лебедей». Или - как бы журчали ручьи, приглушенно шумел, пересыпая листву, березовый лес, оглашенно гомонили птахи. Сияли облака.
   Он проснулся бодрым и свежим.
   В комнате витал неведомый аромат. Самые изысканные духи, номерная «шанель», наверное, показались бы помойной вонью по сравнению с этим ароматом.
   Вчерашних сухарей на столе не было, стояла ваза с янтарными антоновскими яблоками. Так вот чем пахло!
   Умывшись, Славик сел к столу, и тут вошел Игорь.
   - Завтракай! - бодро сказал он. - И пойдем к Владу в гости.
   - Как? - ахнул Чунасоцкий.
   - Да-да, живой. Еще не вполне, но через пару дней будет в норме.
   Игорь, улыбаясь широко, как на свадьбе, развел руками: ничего, дескать, не поделаешь - есть такое! Было видно, что ему приятно сообщить эту новость.
   - Интересно...
   - Что именно?..
   - Да вот думаю, интересно будет спросить, как душа его тело покидала. Мчалась ли по тоннелю на какой-то свет, говорят, бесподобно чудный, достигла ли этого света. Или не было никакого света...
   Игорь задумался.
   - Не знаю... Не летал. Хотя реанимации подвергался. Но... мы сейчас же его и спросим.
   - Фу! Даже яблоки есть неохота. Идем скорее.
   В реанимационной комнате, битком забитой неведомыми приборами и пультами, как ни в чем не бывало возлежал на тахте, облокотясь о подушку, полуголый Влад. Он листал какую-то массивную книгу. Мелькнуло золото обложки - «Атлас звездного неба».
   Изумлению Славы не было предела.
   Еще более изумился он, не заметив на животе Влада никакой раны напротив печени. А ведь как раз там должно быть отверстие от пули, одной из двух. Не может быть. Такого не может быть, потому что не может быть никогда.
   Он потихоньку спросил об этом Игоря.
   - Восстановить ткань - не самая сложная задача, - пояснил тот. - Это и на Земле могут. Например, те же филиппинские хилеры.
   Да, да, пора уже перестать удивляться. Удивляться, однако, было чему: воскресший мертвец был тот, но в то же время и не тот.
   Какой-то «как девочка после аборта, пустой и притихший весь» был Влад. Какой-то благоуспокоенный, если не сказать точнее: оравнодушневший. Странное дело: два друга, два ближайших друга стояли перед ним, а разговор не только не клеился, но даже и не начинался. Влад продолжал изучать атлас.
   - Вот, Влад... Это мы к тебе пришли. Это Игорь, а я - Слава! - начал, волнуясь, Чунасоцкий, на что Влад вежливо отреагировал:
   - Да, я вижу, что это вы, а не Козьма Прутков.
   - Ты помнишь, как тебя убивали?
   - А меня разве убивали?
   - Ты летел куда-нибудь?.. Через тоннель?
   Влад сделал напряженное лицо, что-то обдумывая, вспоминая, затем рассеянно оказал:
   - Нет, никуда я не летал.
   Было трудно дальше оставаться возле реанимированного. Тем более, что тот откровенно показывал, что присутствие посетителей тяготит его. Он зевал и уныло смотрел в сторону, недовольно морщил лоб: оставили бы все-таки одного, такая ведь книга интересная попалась - атлас звездного неба.
   - Пойдем, - тихонько шепнул Игорь. - Он еще не отошел.
   А Владу громко, как слабослышащему, заявил:
   - Ну, так мы пошли, Влад...
   - Хорошо, Идите, - немедленно отреагировал Влад, продолжая листать альбом.
   - До свидания, Влад! - вставил Чунасоцкий.
   - До свидания! - автоматически повторил Влад. Они вышли.
   - Боже мой! - простонал Славик. - Это ведь уже не Влад, а кто-то другой.
   Он крутил головой, не в силах скрыть потрясения.
   Вероятно, Игорь чувствовал себя не лучше.
   - Да, он теперь как чистый лист бумаги. Свободен от прежнего запаса памяти и впечатлений.
   - И это навсегда?
   - Скорее всего.
   - Зомби? Манкурт? Стоило ли тогда оживлять?
   - Во-первых, в таких тяжелых, почти безнадежных случаях всегда есть риск. Полностью восстановить все мозговые центры никогда не удается. Во-вторых, ему и не старались восстановить все центры. Были подавлены, вернее, оставлены в покое, опущены, вынесены за скобки отрицательные точки. Те самые, которые, допустим, несут излишнюю агрессивность, злобу, тягу к алкоголю или никотину, зависть.
   - Вот уж завистью-то он точно никогда не страдал, - заступился Чунасоцкий. - Ты и сам прекрасно знаешь. И злобным никогда не был.
   - Согласен. Но вот эта возбудимость, эта бойцовская агрессивность, особенно под хмельком, все же у него была, что ни говори. От нее, собственно, и пострадал.
   - Этого не отнять. Подраться любил. Как где у магазина или в электричке заварушка - обязательно ввяжется.
   - А сколько раз я его на своем коромысле вытаскивал.
   - Каком коромысле?
   - А на котором ты прилетел.
   - А-а... И все равно... программировать личность!.. Это бесчеловечно. Лучше бы уж восстановили, что было. Чтобы он был именно Владом, а не кем-то другим.
   - Увы, увы! - развел руками Игорь. - Я же говорю - риск. Давай так рассуждать: он был Владом там, на Земле. И там его жизненный путь окончился. Его нрав, норов, карма, если хочешь, логично подвели к концу этого пути. Все. Он закончился. Сколь нам ни горько, а приходится согласиться: здесь начинает путь другой человек.
   - Прошедший стерилизацию, селекцию, так что ли?
   - Сказка про белого бычка или про мочало. Начинай сначала...
   - А ты знаешь, - не отступался Славик, - чем попахивает этот отбор, эта селекция! Арийская раса, это вы не проходили?..
   - Сла-ава! - укоризненно покачал головой Игорь. - Какой отбор! Какая селекция!.. Вернули к жизни труп, всего лишь...
   - Ах, да, труп! - остановил свои порывы Чунасоцкий. - Ну да, конечно, труп. Извини, Игорь, затоковался, как в студенческие времена.
   - Ты помнишь, я тебе о старосте говорил...
   - Ну да, того селения, которое пролетали... Жницы еще там... Дореволюционные.
   - Верно. Идем!
   
КЕМ ВЗЯТ ГАГАРИН
   
   Они прошли в некую дверь и оказались в полукруглой комнате, всю полуокружность которой занимал экран вроде телевизионного, светящийся той же мутной матовостью, что и у обычного земного телевизора.
   Игорь присел в кресло перед небольшим пультом и начал манипулировать серебристыми клавишами.
   Изображение на экране возникло сразу, причем такое, что Славик раскрыл рот от изумления - будто прорубили окно на улицу. Экрана как бы и не было, не было неправдоподобно сочных, насыщенных цветов, какие мы поглощаем с японских или южнокорейских телевизоров, была как бы живая натура. Игорь в это время взялся за крошечный рычажок с кнопочкой наверху и начал водить им вправо-влево. Туда-сюда задвигалось изображение, мелькнул лев Горюн со своим семейством, металлическая колода, наполненная сухарями.
   Пошли голые барханы - это Игорь повел рычажком вперед.
   Вот он нажал кнопочку на рычажке, и изображение скакнуло далеко вперед, возможно, на сотню-другую километров, ибо вместо пустыни пошла степь. Ага, принцип управления экраном ясен.
   - Дай порулить! - нетерпеливо попросил Славик.
   - А ты знаешь, куда рулить?
   - Да просто так... покатаюсь.
   - Потом. Сейчас некогда. Сейчас я хочу тебе показать кое-что. И кое-кого.
   Манипулируя кнопкой и рычажком, Игорь дотянул чистейшее, изумительнейшее изображение шириной до четырех метров и высотой метра полтора до средней полосы - боровой, березовой... Свежие, лоснящиеся под солнцем березы с тугими, будто налитыми молочной силой стволами клубились под ветром, пересыпали пробитую золотом листву сверху донизу. В верхушках берез забавлялась сама с собой, ныряла вверх-вниз золотистая с черным окаймлением птица. Иволга.
   Да, теперь его отвратит от любого телевизора, даже японского - такая чистота.
   - Это пленка? - на всякий случай спросил он.
   - Нет. Прямое изображение.
   - Но кто же камеру-то ведет? С такой скоростью.
   Игорь рассмеялся.
   - Камера - это бронзовый век. Стелющийся луч. Повторяет рельеф местности, огибает все преграды. Может даже в избу проникнуть. Чем и ценен. С конца этого луча и идет трансляция.
   - Без звука?
   - Почему же!.. Просто звук мне не нужен был.
   Игорь щелкнул клавишей, и надо же - наполнил комнату мощный березовый гул - лучший из шумов мира, усыпляющий и успокаивающий, навевающий грезы. Флейтово свистела иволга. Нарядной игрушкой раскачивалась она в ветвях возле своей прочно сплетеной корзиночки.
   «Наверное, здесь и о той, оставленной Земле, не затоскуешь...» - сжалось сердце у Славика.
   Игорь повел рычажком влево, и березовая опушка ушла вправо, через весь экран пошло поле, заставленное суслонами снопов. А вот и знакомые жницы - в вечном, так хорошо знакомом поклоне полю. Вот одна из жниц расклонилась и, зажав меж колен нарезанный серпом пук колосьев, начала крутить свясло - поясок, которым она подпояшет пучок, превратив его в сноп.
   Снова сжалось сердце у Славика - эту ли работу ему не знать. В сырые лета, когда комбайны в поле буксовали и хлеб убирали вручную, мать водила его, шестилетнего мальчугана, на жниво, и он помогал ей крутить эти самые свясла.
   Стелющийся луч приблизился к самим жницам - можно было даже различить морщинки на лицах. Впрочем, какие там морщинки! Жницы были на подбор полнощекие, классически-румяные, с искорками в глазах. Кустодиев был бы доволен натурой.
   Женщины дружно и слаженно, как на киносъемках, пели. Что-то долгое, протяжное. Чунасоцкий вслушался: вроде бы русская песня, а невозможно понять ни слова. Может быть, украинскую думку поют жницы, а возможно, и скандинавскую сагу.
   - Не старайся, все равно ничего не поймешь. Это особый язык - синтез лучших индоевропейских языков.
   - Вроде, некоторые слова угадываются...
   - Да. А грамматика проще, чем в английском.
   - Что, как сказал «дог», так во всех шести падежах и есть «собака»? Так, что ли?
   - Именно. Никакой тебе собачины. Как вспомню эти уроки русского языка, склонения, спряжения, так кожа мурашками покрывается... Поехали, однако, дальше.
   Они тут же вплыли по полевой дороге в опрятное сельцо, чем-то даже, возможно, крестами над каждой крышей, смахивающее на буколику. Посередине этого селения красовался казенного вида домик. Впрочем, ничем этот домик не отличался от других, казенности только и было: свекольного, привычного землянам цвета вывеска с единственным словом, выведенным готическим колючим шрифтом.
   - «Матрикария» - прочитал Чунасоцкий. - Что обозначает это слово? - спросил он.
   - «Ромашка». Так селение называется, заодно и община.
   - Так так бы и назвали - «Ромашка».
   - Так здесь ведь не только русские, интернационал. А латынь - мертвый язык, никому не обидно.
   На крыльце «Матрикарии» сидели и, обняв колени, скучали четыре или пять мужиков.
   «Все верно, - язвительно отметил Чунасоцкий, - все так и должно быть: бабы в поле в поте лица спины гнут, а мужики на крылечке конторы лясы точат. Только и отличие, что не курят».
   - А выпить-то они тут... не соображают?..
   - Ни-ни. Здесь и понятия такого нет. Ни грамма спиртного на всей планете.
   - Ни грамма? - сразу упав духом, недоверчиво переспросил Славик.
   - Да. Ни грамма! - с гордостью подтвердил Игорь.
   - А если выпить захочется?
   - А если нет ни грамма выпивки, то и на выпивку не потянет. Логично? Зачем эта выпивка? Совершенно она не нужна. Ни с коего бока. Ты посмотри, какие они свежие и неиспитые. Довольные жизнью. Голова не трещит, печень не пухнет. Одно здоровье!
   - Так черта ли сидят, муди чешут!
   - А вот сейчас Юра даст им разнарядку, и пойдут.
   - Какой Юра?
   - Смотри.
   Стелющийся луч, миновав крыльцо, втек в саму контору, и Славик увидел двух крепко, до чайно-кирпичного цвета загоревших мужиков. Один в утиной жокейской кепочке и звездно-полосатой тенниске сидел за столом, вертел в руках канцелярскую скрепку и на чистейшем русском травил какую-то байку. Почти полстола занимали доисторические счеты с облупившимися костяшками, лежала также толстая амбарная книга, а второй мужик, тоже в жокейской кепочке, ученически выложив руки на стол и упершись в них подбородком, стоял на коленях на полу, влюбленными глазами ел первого, с раскрытым ртом слушал байку.
   «Вот сидят, в рабочее время анекдоты травят, а мужики там ждут не дождутся разнарядки», - опять было вознегодовал Чунасоцкий, но в это время стелющийся луч из профильного рассмотрения вышел на «фас», и Славик чуть не упал со стула: прямо на него, на Славика, молнией била, лучилась и обвораживала известная на весь мир улыбка.
   - Гагарин! - Славик схватил Игоря за плечи, боясь, что тот передвинет рычажок и чудо-луч съедет на сторону.
   Он жадно всматривался в экран. Шестидесятилетний первый космонавт был непривычно одутловат, степенен и осанист. Наверное, должность накладывала отпечаток. Вот только эта мальчишеская, выплескивающаяся через край улыбка - ее никуда не деть.
   Чунасоцкий буквально взвыл от восторга.
   - Тише! - поднял палец Игорь, - послушаем, о чем говорят. Что-то интересное...
   - ...и вот этот щуренок... с переломанным-то хребтом, ка-ак сиганет из лодки, а по пути в полете как звезданет ученого хвостом по морде, по очкам. Очки - бульк, и в воду. На дно! - прорывались прежние, пионерски-счастливые нотки в гагаринском голосе. - И сколько мы ни шарили в иле, так и не нашли.
   - Здорово этот щуренок наказал вас! - как перовский охотник на привале, почесал второй в затылке.
   - Второго-то не узнаешь? - спросил Игорь.
   - Олег!.. Олег Даль!.. Вот это номер! Мой любимый артист! Как они сюда попали?..
   - Как и Влад.
   - А-а... Понятно. Вот, значит, о чем говорила Ванга! «Он не погиб, он был взят. Вижу его за высоким зеленым забором». Это ведь ее слова. Так выходит, он был вами взят, так?..
   - Да.
   - И вам не стыдно?.. Не стыдно отнимать у Земли ее достояние? Это же форменное насилие.
   - Считай, как хочешь... Но только ведь мы его не из постели взяли...
   - А как?.. Что там произошло?
   - Все ваши земные версии врут. Впрочем, одна из версий близка к истине. Даже очень здорово близка. Серегин был гипертоник, ему нельзя было садиться за штурвал, даже во вторую кабинку. А он сел. И в полете случился инсульт. Он, очевидно, умер сразу, упал на штурвал, и Гагарин не смог осилить его тяжесть, вытянуть штурвал на себя. Наш модуль был рядом, вел этот старенький МИГ, но ничем не мог помочь - времени были секунды.
   - Ты сказал «старенький МИГ»...
   - Ну да... «Не уберегли Юрку, в старенький самолет посадили...» - эти слова Коккинаки я собственными ушами слышал...
   - Где слышал?..
   - В институте. Коккинаки к нам на встречу приходил.
   - Потом расскажешь. Дальше-то что было?..
   - Самолет падал. Когда высота была сто-двести метров, наш модуль выпустил луч... ты видел этот луч... ионизация воздуха. Так вот: МИГ протаранил луч насквозь, на какое-то мгновение задержал падение, повис, как на ветке, и этого мгновения хватило, чтобы наш пилот настроился на систему катапультирования первой кабины, где находился Гагарин, и врубил ее. Катапульта сработала, но было уже поздно: парашют едва успел раскрыться перед землей. К тому же Юру задело взрывом.
   - Что же он сам не катапультировался?
   - Что-то ему мешало.
   - Погибай вместе с товарищем?
   - Возможно, и это.
   - Он был мертв?
   - Да.
   - И тогда вы доставили его сюда и реанимировали, как Влада?..
   - Именно.
   - Он тоже уже другой?..
   - Я бы так не сказал. Все-таки он к нам попал сразу.
   - Слава богу. А Даль у него кем?
   - Бригадиром. Бригадир полеводства. Жницами командует.
   - То-то они у него поют так слаженно. Игорек, - спросил вдруг Славик, - ты не знаешь, Высоцкий Владимир Семенович тоже у вас? Он ведь матери с того света стихи надиктовывал. Значит, у вас? У вас?
   Игорь озадаченно приложил верхний палец к губе.
   - Этого я не знаю. У нас я его не видел. Если его искать, то не здесь. По-моему, он умер. Насовсем. Он там, на Земле, исчерпал себя.
   - Как «исчерпал»?
   - Ну да. Закрыл свою карму. Больше ему незачем существовать. Он выполнил свое предназначение... Ты посмотри, посмотри на экран...
   В контору вошла беловолосая матаня лет тридцати с ладной точеной фигуркой. Сразу точно солнышко взошло. Гагарин поплыл - заулыбался.
   - Привет, Олежек! - вошедшая походя надвинула жокейский картузик на самые глаза Олегу Далю, и тот секунду-другую сидел в таком положении. Затем поправил картуз и тоже поприветствовал:
   - Приветик, очаровательная Ниночка!
   Нина, обогнув Олега, прильнула к Юрию, приобняла его.
   «Вот бы снимочек для газет получился!» - восхитился Чунасоцкий, но в глубине души - точно проволочкой царапнуло - отложилось нечто неприятное. Ревность шевельнулась?
   Красавица между тем шепнула что-то на ушко первому космонавту Земли.
   - Да что ты! - воскликнул тот и удивленно вскинул голову. Пододвинул амбарную книгу Олегу.
   - Олег, справляйся. Сынуля заболел.
   - Который?
   - Последний.
   Игорь, сдвинув брови, внимательно вслушивался в беседу.
   - Сколько у него? - прошептал потрясенный Славик, находясь в неприятном ощущении, будто они с Игорем тайно, воровски подслушивают из-под кровати, например. И вот-вот их застанут, разглядят - ведь ощущение присутствия было полное.
   Игорь поднял руку со всеми пятью растопыренными пальцами.
   - Не хило! - присвистнул Славик.
   - И все сыновья! Во - сыновья! - Игорь поднял большой палец. - Если хочешь, посмотрим. Копия Юрий Алексеевич. Заодно и выясним, что с младшим.
   - Нет, не надо. Мне и этого выше крыши.
   Действительно: будто врезали ниже пояса. От телевизионного путешествия с таким большим экраном слегка кружилась голова. Подташнивало. Кадры на экране теперь вызывали неприятное чувство, проволочка опять царапала. Он еще не мог осмыслить, почему так, но нутром, наверное, уже понимал, что не только новая жена Гагарина лет на тридцать его помоложе, не пятеро его сыновей тому причиной, а нечто иное, более серьезное.
   «Лучше бы он погиб!»
   Однажды Чунасоцкий видел жену Гагарина, ту, земную, Валентину. Случайно проходил по Красной площади и увидел зевак у парапета. Не напротив Мавзолея и часовых, а чуть левее. Зеваки зырили через голубенькие елочки под кремлевскую стену, туда, где возле одной из казенных дощечек с надписями хлопотала над цветами женщина в очках. Он подошел. «Жена Гагарина. Валентина», - перешептывались зеваки. Что особенно застряло в памяти, так это вполне обычная внешность вдовы первого космонавта планеты. Никакого форса-шика, никакого лоска. Мрачноватые очки, темный платочек. Зеваки, приехавшие из своих кемеровых и торопцов, зевакали, возбужденно сплетничали, а между тем даже издалека было видно, какое невыносимое горе горбит и плющит эту молодую женщину. Аура этого горя, свинцово-ледяной беды нависала над вдовой и, кажется, даже была видна и ощутима. Поэтому-то и сплетничали полушепотком, сдержанно, а не всласть, и некоторые женщины молча вытирали платочками глаза, откровенно плакали. Беда, обрушившаяся на страну, была еще свежа, едва выносима.
   А он, любимец народа, жив и, надо же, здравствует с молодухой, плодит детей.
   - Не в курсе дела, о Валентине-то вспоминает?
   - Не должен. Он, по-видимому, даже не помнит, что в космос летал. Взрывом его все-таки сильно задело.
   - Как же он представляет свое прошлое?
   - Так, кое-какие фрагменты вспоминает. В основном, из детства. Он, видимо, считает, что ни на какой Земле не жил, все время был здесь, на этой планете.
   - И щурят ловил тут, а не в Клушине?
   - Именно.
   - Жуть!..
   Игорь пожал плечами.
   - Скажи, а они чувствуют, что под колпаком? Контачат с вами?
   - Только на религиозном уровне. Как и там, на Земле, люди общаются с Богом. Они чувствуют: что-то есть, что-то ведет их, но что - не могут определить, и по старой генетической памяти веруют в Бога. - Игорь нажал красную клавишу, и изображение на экране пропало.
   
КОНТАКТ С ВЫСШИМ РАЗУМОМ
   
   Вот когда ему захотелось выпить. Сильно захотелось. Выпить или принять «колесо» - какой-нибудь анальгетик или транквилизатор.
   Развел руками на его просьбу Игорь: никаких пив, никаких вин. Ни грамма спиртного на всю планету! Ну и планета! Одно это может какого хочешь добра молодца в такую яму отчаяния и пессимизма загнать, что и не выберется.
   - А спирт? Должен же быть для технических нужд спирт?..
   - Мы пользуемся другими соединениями. Безнадега, кругом безнадега.
   И нет сна, и тревога, страшная тревога, как тавро, лежит на душе.
   «И придет час и миг, и воды Адриатики покроют ваши улицы, - вещал из средневековой мглы таинственный Нострадамус, - и все обратится в пыль. В пыль и тщету.»
   Триста лет на местах ристалищ человеческих будут пылать скорбным огнем маки, и Земля будет изнемогать под ядерной пылью. А потом - первые поселенцы. Интересно, оптом или поодиночке, со всем скарбом и скотом или без оных будут прибывать потомки гагаринских сыновей?.. Они будут свободны от комплексов самопожирания, кровопийства и спеси, и не будет на Земле князей и князьков, дожей, секретарей парткомов и прочих желающих возвыситься над ближним проходимцев... А это значит: не будет на Земле кровавых усобиц, набегов и мордобития, Каина и Авеля.
   «Вот тогда-то, наконец, - торжествующе ударял провидец по гомеровым струнам своей лиры, - на Земле и воцарится Золотой век, и продлится он до конца третьего тысячелетия.»
   Разве плохо - Золотой век!
   Что же ты невесел, мой дорогой друг Чунак? Что же тошнит тебя от этих пробирочных детей, румяных жниц?.. А? Ведь ими кто-то перекидывает жердочку через ядерный смерч, и по этой жердочке должны перебраться сирые приютские дети...
   - Выпить хочу! - тоном капризного ребенка потребовал Чунасоцкий, когда добрался наконец до своей комнатушки и рухнул на тахту с заломленными на затылок руками.
   Игорь подсел к нему.
   - Не думай! - приказал он. - Перестань думать, и все встанет на свое место.
   - Вот для этого я и прошу выпить.
   - Вино, вино... Это грубо и некрасиво, к тому же пагубно для здоровья. Есть другие вещи, они гораздо приятнее и эффективнее...
   Игорь обещающе поднял палец, заставив Славика выжидательно дернуться на тахте.
   - Мне все равно... Лишь бы «забыться и заснуть», как изволили выразиться Михаил Юрьевич.
   - Надеюсь «не тем, холодным сном могилы»? - учтиво осведомился Игорь и выдвинул из прикроватной тумбочки некое устройство, напоминающее проигрыватель. Покрутил ручки.
   - Вот и все дела. Я ухожу. Спокойной ночи.
   Едва за Игорем закрылась дверь, как Славик точно в яму провалился.
   Проснулся на другой день, и - удивительное дело! - никаких вчерашних неприятных ощущений. Голова чиста и ясна, черные мысли о пробирочных детях не нависают так мрачно, а маячат где-то далеко-далеко, как бы за непроницаемой стеной. Да в общем-то и нет их, этих мыслей. Улетучились, испарились. Все тело - как заведенные часы - наполнено свежей силой. Мир, сверкающий за иллюминатором, дорог и близок. Славик любит его каждой клеточкой, и хочется сделать что-то хорошее, и не за горами то хорошее, с чем он непременно должен встретиться.
   Давно же, давненько не испытывал он таких ощущений, какие всякий человек испытывает, например, в первый день отпуска или перед увлекательной поездкой, встречей с другом...
   Вошел Игорь. Он только раз взглянул и все понял.
   - Молодцом! - коротко одобрил он и как-то особенно внимательно оглядел Славика с ног до головы, точно примерялся. Сел рядом на тахту и сложил руки в замок. Христос, объятый думой...
   - Что-нибудь случилось?
   - Да нет, ничего, Слава, не случилось... Послушай меня внимательно.
   - Слушаю, Игорек!
   - Сейчас ты пройдешь в одно место и пробудешь там... столько, сколько тебе нужно.
   - А что это за место?
   - Не буду тебе ничего говорить, все узнаешь и все поймешь сам.
   - А я что?.. Обязательно должен пойти в это место?
   Игорь помедлил с ответом.
   - Вообще-то ты ничего не теряешь. А приобрести можешь многое.
   - А Влад там был?
   - Влад там был раньше, до убийства...
   Они пошли коридорами, как показалось Чунасоцкому, по одной из «спиц» к «втулке», к центру корабля, возвышавшемуся, как уже было сказано, остроконечной башенкой. Вот в эту церковку-башенку они и поднялись по ступенькам.
   - Ну! - торжественно и даже слегка взволнованно произнес Игорь и, как бы шутя, придавая значительность моменту, перекрестил Чунасоцкого. - Ступай!
   Славик вошел в эту шестиугольную башню, пирамидой уходящую вверх, и остановился. В башне не было ничего: ни мебели, ни иллюминаторов, ни светильников. И все-таки в ней было светло, как днем: светились, как и везде по кораблю, стены, только свет здесь был во много крат ярче, пронзительней, и не синеватый, а золотистый, солнечный, будто стены были выложены из золота.
   Некая сила помимо воли заставила пройти Славика вперед и поставила в середине комнаты, точно под куполом. С этой минуты он почувствовал, что не волен в себе, что им руководят, его рассматривают чьи-то испытующие глаза. В следующее мгновение он ощутил невероятную тяжесть в плечах, спине, голове, как будто его обвешали тяжеленными рюкзаками. Эта тяжесть дико гнула к полу, было желание рухнуть и растянуться, однако колени упорно не сгибались, держали. Потом стало отпускать. Рюкзаки один за другим сбрасывались с плеч, он, как подкинутый на качелях, стал быстро терять вес. И вот как бы уже ничего и не весил, ни грамма, парил в воздухе. И сама комната эта шестигранная, с основанием в виде звезды Давида пирамида перестала существовать - отовсюду бил густо-соломенный свет, и он плыл в этом медовом свете.
   Начался контакт с кем-то или чем-то, чего не было видно, но чье присутствие явственно ощущалось. Контакт происходил телепатически, но было полное впечатление, будто фразы произносятся вслух.
   Странный получался диалог, очень странный, местами алогичный и зашифрованный, похожий на путаную головоломку или даже абракадабру. ¹
   - Мы избрали тебя.
   - Для чего вы избрали меня?
   - Чтобы показать мир.
   - Кто вы?
   - Мы - это Мы. Мы скажем тебе все, когда придет время. Оно еще не наступило. Но оно придет, придет то, во что вы верите, что есть ваша надежда. Мы любим человеческую расу. Мы пришли, чтобы помочь вам, ибо человек находится в поисках собственного разрушения. Алчность - из-за нее творится все зло на Земле. Человеку было дано все, стоило протянуть руку.
   Энергия вокруг вас, и вы не знаете об этом: воздух, которым вы дышите... вода, которую пьете... огонь, который согревает Землю... который исцеляет. Это основы. Многие разгадки скрыты в них, в природе огня и пепла - в самом высоком высокого и низком низкого содержатся многие ответы...
   - Как их получить? - дерзнул спросить Чунасоцкий. Ответ последовал незамедлительно:
   - Было бы слишком просто указать вам на эти ответы, это только бы лишний раз подтвердило вашу несостоятельность - вы недостойны их получения. Если вы их получите, вы сотворите еще большее Зло, вы погибнете еще скорее и вернее.
   - Остается ли хоть малая капля надежды?
   - Остается. Дух. Только через познание себя человек придет к мудрости и знаниям. Знания можно приобрести только через дух, и те, кто достойны, получат их... Те, у кого чистое сердце, кто ищет со всей силой своей честности, получат их. Но они должны будут скрыть эти знания из-за разложения, охватившего Землю, алчности, охватившей человечество. Если они выдадут эти знания, человечество воспользуется ими...
   - Но есть ли хоть капелька надежды на спасение? - внутренне взмолился Чунасоцкий, повторяя вопрос.
   - Мы собираемся прийти на Землю. Человек будет бояться нас, многие будут потрясены, иные нечистые люди покончат с собой. И все же многие не будут бояться, ибо преодолеют страх. Мы заложили тайные знания в мозги сотен тысяч людей, отныне мы закладываем эти знания и в твой мозг. Но они будут лежать тайно. Они станут явными, когда придет время...
   - Время придет, когда придете вы?
   - Да. Оставлять вас наедине со знаниями невозможно.
   - Что же нам делать?
   - Искать.
   - В каком направлении?
   - В том, которое было дано вам. Мы поможем вам собрать отдельные части головоломок, которые будут точно соответствовать...
   - Чему соответствовать?
   - Двери... Она остается открытой для вас, и эта великая дверь выведет вас.
   - Куда?
   - В другой мир. Мир, в котором свет.
   - Такой, как в этой комнате?
   - Нет, другой. Который жизнь.
    - Существует ли время? - чувствуя, что тело опять наливается тяжестью, контакт, стало быть, подходит к концу, поспешил задать Чунасоцкий самый главный, постоянно мучивший его вопрос.
   - Время для нас совсем не то, что для вас. Но мы знаем и ваше время. Мы можем повернуть время обратно.
   - А вы можете видеть будущее? Например, как Ванга?
   - Отчетливо. Мы сами наделили Вангу этими способностями. Чтобы она помогала людям.
   - Только одну Вангу?
   - Нет, еще многих...
   - Я хочу спасти человечество.
   - Мы знаем.
   - Мне удастся убить его?
   - Это будет зло. Будь мудр. Твое время еще не пришло.
   Таков был последний ответ.
   Славик хотел повторить вопрос, но тут же почувствовал, что его уже никто не слушает. Контакт завершился. Тело опять обвешали рюкзаками с булыжниками. Это состояние, однако, длилось недолго. Соломенный свет погас. Остроребрая башенка приобрела прежние очертания.
   Как бы сама собой открылась дверь.
   Игорь ждал его у порога.
   - С кем я говорил? - опросил потрясенный, пьяно пошатывающийся Славик.
   - Об этом лучше не спрашивать. Голова болит?..
   - Начинает. И, кажется, сильно.
   - Будет болеть около десяти дней.
   - И таблетки не помогут?
   - Ничего не поможет. Ты должен это перетерпеть. Это плата за контакт. Ничего ведь, знаешь, за так не дается...
   - Я должен остаться один. Совсем один. Должен осмыслить все это. Должен.
   - Пожалуйста, тахта к твоим услугам. Пойдем, ради такого случая я тебя даже угощу.
   - Пивом? - с жаром и надеждой вскричал Чунасоцкий.
   Никто не знал, как его в эти минуты мучила, кроме головной боли, жажда. И хотелось не каких-то там крюшонов или квасов, а именно пива. Пенистого, холодного пивка. Свежайшего. Где ты, милая пивная точка, киоскишко на пустыре, в лебеде, в репье, бревнышко, на котором терзаются плавленые сырки и сушеная рыбка, толстуха Зинка у бочки в халате, обручем перетягивающем ее?.. Ау!
   
КАРМА И КАРА
   
   Ах, пиво, пиво!
   Трель соловья в апрельском лесу!
   Пурпурный луч холодного заката!
   Поцелуй королевы!
   Игорь принес жестяной допотопный бидончик литра на два, в каких в деревнях прежде хранили керосин. Но оголовок у бидончика был вполне современен: со сверкающим сифоном, трубкой и замысловатым мундштуком. Потирая руки, с ногами забравшись на тахту, как завзятый кальянщик, он нетерпеливо засунул мундштук в рот, приготовился ловить кайф. Но едва он нажал никелированный рычажок, как в мундштук, точно из огнетушителя, хлынула и сразу же забила рот клейкая мылящаяся пена. Чтобы не захлебнуться, Славик сглотнул. Боже, пивом и не пахло. Вкус фруктового мармелада, кваса, крем-брюлле, еще какой-то душистой, как мыло, дряни. Вытаращив глаза от неожиданности, питух выронил мундштук на одеяло. Дырка в мундштуке продолжала пузыриться. Крутенько! Не ожидал он такого подвоха от Игоря! Не зря тот сразу выскочил из комнаты, а то так бы и окатил пенистой струей.
   Во рту противно толклась, расползалась по всем щелям, дуплам и углам эта самая парфюмерная клейковина. Что делать?..
   Надо срочно прополоскать горло.
   И в это время заглянул на огонек, на очередной контакт с ним, инопланетянином, пребывающий в сплине лев Горюн.
   «Вот кого, - мстительно зашевелилось в мозгу, - мы сейчас и угостим».
   Он протянул мундштук льву, и тот охотно взял его в зубы, начал деликатно разгрызать. Славик предательски нажал сифонный рожок. Лев вполне управился с бурно хлынувшей пеной, в одно мгновение заглотил мундштук как можно глубже и начал с причмокиванием сосать. Даже глаза, паразит, от удовольствия закатил, и лапой замахал, как человек: давай, мол, гони, пожарный, дави, нажимай! Что-то дрогнуло и сдвинулось в головной коре Славика: авось вещь действительно замечательная, а он просто не расчухал. Потянул было за трубку, отымая лакомство у животного - не тут-то было. Мундштук лев держал крепко. Мало того, он так мотнул головой, что бидончик, как волейбольный мяч или как курица, вылетел из рук Чунасоцкого и приземлился, если можно так выразиться, прямо на подоконник. Лев тут же приватизировал, пригвоздил бидон лапой, а другой лапой, не дожидаясь подмоги, сам нажал на рычажок. То-то забалдел.
   Внизу, под окном, завыли, заурчали львицы - им тоже хотелось отведать того, чем тешился глава семейства.
   При виде балдеющего льва голова заболела еще сильнее. В безнадежном отчаянии Славик обхватил ее руками, как кувшин или вазу, и рухнул лицом в подушку. По дурной, закоренелой привычке там, на Земле, когда у него болела голова, он всегда ходил на пустырь пить пиво. Эх, времена! Бывало, сядешь на бревнышко с ребятами, солнышко светит, воробьи, как мячики, скачут среди окурков. Ничего не надо! Раскрошишь рыбку, помочишь в пиве... А можно и не мочить. А пиво-то, пиво-то!.. Свежайшее, холодноватое, темного цвета и хмелем, настоящим лесным хмелем стрекает в нос. Грызешь жирную чехоньку, попиваешь мелкими глоточками. Захочется еще - подойдешь с кружкой для повтора. Сколько угодно пей! Тут и поговоришь на бревнышке, о чем следует - настоящий клуб. Майский день, именины сердца!
   - Э-эх! - издал из недр подушки полузадушенный стон-вопль Чунасоцкий, и в это время с воблинкой в руке вошел Игорь. Было острейшее желание запулить в сотоварища подушкой, но тут Игорь нанес ему второй, еще более сокрушительный удар - под самую печень.
   - Эх ты! - весело хлопнул он Славика по заднице. - Горюшка сейчас все твое пиво выпьет.
   - Какое пиво! - промычал Славик в подушку. - Там пена какая-то, парфюмерия...
   - Голова ты, голова! - пожурил Игорь. - Так ведь у пива-то на Земле тоже пена. Там ты ее ртом сдуваешь, а здесь надо было сбросить в раковину. И там такой ядреный квас, какого тебе еще и не приходилось пробовать.
   Чунасоцкий дернулся, как укушенный, и сразу сел.
   - Ты сказал «пиво»? - с надеждой воззрился он на Игоря.
   - Ну пиво, квас, у нас нет такой точной градации. Нечто среднее.
   - А градусы в нем есть?
   - А куда денешься! - развел руками Игорь. - Раз квас - значит сброжено, а если сброжено, значит, и градусы есть. Тут уж никуда не денешься. Тут уж никакой Лигачев не вмешается.
   - И много? - живо заинтересовался Славик, с тоской оглядываясь на льва.
   - Два-три будет. Если не четыре.
   - Четыре! - воскликнул Чунасоцкий и, сверзившись с тахты, начал подкрадываться ко льву.
   Горюн, чуя поползновение, усиленно заработал лапой, панически нажимая на рычажок. Напиток, однако, от этого не стал поступать быстрее, а даже наоборот, прерывисто. Лев недовольно прорычал и сполз вместе с бидоном от набежавшего Чунасоцкого вниз, под окошко. Там львицы вцепились в бидон, заклацкали по нему зубами, закатали. Случилась страшнейшая семейная свара, было явственно слышно, как несчастный бидон, уже, вероятно, с оторванной трубкой и мундштуком, гулко колотится о борт звездолета.
   - Неси второй! - потребовал Чунасоцкий.
   - Увы! Второго нет. Этот-то с трудом отыскал в чулане, под грудой рухляди. Болит голова-то?
   - Еще как. На разрыв! - Славик с тоской прислушался к шуму за окном и вдруг крепко стукнул себя кулаком по колену. - На Землю хочу. Хочу домой!
   И уставился на Игоря. Глаза в этот момент у Славика были, как у Мадонны: моляще-просительные, болящие.
   Игорь хлопнул его по другому колену.
   - Скоро полетим. К Владу не зайдем перед отлетом?
   - Ты знаешь, - Славик медленно-медленно покачал головой, - что-то не хочется. Ведь это же не Влад, а только живая фотография, голограмма его. Издалека разве что... проститься.
   - Ну, там посмотрим. А ты знаешь, отчего они головную боль устраивают?
   - Ну?
    -Чтобы стресс от контакта снять. У тебя болит голова, и тебе не до сути услышанного. Контакт как бы на второй план отходит. И таким образом за десять дней свыкаешься с тем, что услышал.
   - Это они тебе объяснили?
   - Нет, это мое предположение. Кстати, что они тебе сказали насчет твоего теракта, Мордка Богров?
   Чунасоцкий повел носом в сторону, долго молчал.
   - Понимаю - не одобрили. Этого и следовало ожидать. Я так и думал. Они не любят сомнительные средства, всякое насилие. У них другие нравственные императивы.
   - Но цель! - нервно вскинулся Чунасоцкий, прислушиваясь, как грызутся львы за окном. - Цель-то в данном случае вполне и даже больше, чем вполне, оправдывает средства.
   - Ты убиваешь - значит, прерываешь чью-то карму. И это бумеранг, который бьет по твоей карме, изъязвляет ее, делает изъян. Нарушается естественный ход твоей жизни, то бишь упомянутой кармы. Ты наступаешь на горло своей карме, насилуешь ее, поэтому...
   - Что «поэтому»? - заносчиво вскинулся Чунасоцкий.
   - Поэтому готовься к испытаниям.
   И тут уж Чунасоцкого прорвало, что бывало с ним крайне редко. И понесло:
   - Да разве ты не видишь, что я уже готов. Не видишь, что я уже плюнул на себя. Разве во мне, мошке какой-то, дело? Человечество застыло перед прыжком в бездну, а ты - «карма, карма». Да плевать я на нее хотел! Жить, как раньше жил, шлепать каждое утро на работу за сто двадцать тысяч и высиживать там ровно восемь часов - ни минуты меньше, ни минуты больше - под конвоем - хороша карма! Да я вот как только сорвался с места, вырвался из этого почтового ящика, такие крылья сразу обрел!.. Такую женщину повстречал!
   - Верку, что ли?
   - А хоть бы и ее. Баба - черт. А там так бы и жил, существовал, как амеба. Нет, я теперь так жить не смогу. Да может быть, в этом и есть моя карма - жить вот так, как я сейчас живу. Так, а не иначе. Может быть, это, а?.. Раз так получилось, значит, так и должно получиться. Значит, это и есть моя, не к ночи будь помянута, карма. Что же, ты считаешь, мне следует отказаться от своего замысла? Вернуться на круги своя?
   - Я, Слава, не экстрасенс. Это их, экстрасенсов, задача «убирать камни с дороги» и «переводить стрелки на запасной путь». Решай сам. Я вот только думаю, чем бы тебе помочь. Нет-нет, не в теракте, а так, по жизни...
   Славик что-то вспомнил, глаза его загорелись. Он схватил Игоря за рукав.
   - Маячок. Вот у меня маячок. Датчик, оставшийся от Влада! - Славик торопливо нашарил в нагрудном кармане кобальтовый квадратик и протянул Игорю. - Вот, возьмите.
   - А тебе не жалко с ним расставаться?
   - Жалко. Очень. Если бы можно было мне его оставить... Игорь подкинул пластинку на ладони.
   - Я справлялся по этому поводу. В принципе возражений нет. Одно условие: по карманам такую вещь таскать нельзя. Запрещено. Нужно вшить.
   - Я готов.
   - Тогда нет вопросов. Влад здорово навредил себе, расковыряв датчик и засунув его в один из карманов. Мы бы раньше узнали об его ранении и, возможно, столько центров не погибло бы. Пожалуй, он бы остался прежним Владом. А теперь, - развел руками Игорь, - сам видишь, что осталось...
   У львов было тихо. Горюн, подмявший лапой покореженную и, надо думать, уже порожнюю жестянку, самодовольно смотрел за пески, на горизонт, был похож на изваяние, на Сфинкса, а львицы, улегшись у его ног в кружок, благоговейно взирали на своего господина.
   - И-эх! - издал слабый звук Чунасоцкий, но Игорь услышал.
   - Ладно! - сказал он с веселой решимостью и поднялся. - Идем на кухню, там расковыряем сейчас автоклав, черпанем ковшичек-другой. Обойдемся, думаю, без сифона.
   - Конечно, без сифона, - эхом отозвался Чунасоцкий. - К черту этот сифон! Без сифона-то оно еще лучше.
   
СЕКС ТОЛЬКО ПО-РАБОЧЕ-КРЕСТЬЯНСКИ
   
   Там, на чужой планете, уже круглилось, бугрилось купами берез, прошивало листву первым золотцем позднее лето, уже начинали жать, а здесь, на милой и ненаглядной Земле-землице подступали только майские деньки, когда «лист в копейку, отлично для тяги...»
   Был именно «майский день, именины сердца», когда Чунасоцкий с полной сумкой пива «Мартовское» - на дне сумки лежал еще и «Макаров», - со связкой воблы на локте входил во 2-й Обыденский переулок.
   Час назад, в раннюю рань, модуль приземлился на Фрунзенской набережной, приземлился несколько неудачно, так шлепнулся о мостовую, что на асфальте сделалась вмятина глубиною с полметра. Теперь, наверное, гаишники устанавливают ограждение и ломают головы: как могло такое приключиться, отчего это, а?.. Саму тарелку никто не видел. Кстати, приличный удар об асфальт обошелся без последствий: амортизация была такова, будто в копну соломы сели.
   Несмотря на раннее утро, в квартире Полины Семеновны пировали. В три часа ночи примчался запыхавшийся, вне себя от радости академик Сокиро-Катайгородский и вывалил на стол перед глазами перепуганных и изумленных женщин стопку серебристых книжек с плакучими березовыми ветвями на обложках. Цифры «I» и «II» золотились на корешках. Двухтомник назывался «Жизнь и свет».
   - Ой! - воскликнула Полина Семеновна, хлопнула, как девушка, в ладошки и кинулась целовать счастливого Степана Бернгардовича.
   - Ну, будет, будет, Поля! - смущенно отбивался тот.
   Верка притащила из своих запасов бутылку коньяка, и тут же все сели отмечать. Степан Бернгардович был в ударе: выпив стопку, начал зачитывать слушательниц стихами. Умиленная Полина Семеновна не сводила с него глаз.
   - Классика! - смачно хвалила Чайка Адриатики и бурно аплодировала.
   Черемуха моя весенняя! Ну как тебя мне не сорвать! Кудрями милого Есенина Закрыла ты мою тетрадь!
   Именно эти стихи о безжалостном обрывании весенних цветущих ветвей и декламировал с пафосом помолодевший Степан Бернгардович, когда, ко всеобщей радости, на пороге объявился наш летун.
   - Пропаду-унчик! - фальшиво пропела уже находящаяся под градусом Верка. Приобняв путешественника, она повела его к столу.
   Снятие связки воблы с локтя и выставление на стол батареи темного «Мартовского» сопроводились такими ахами и охами женщин, что звезда поэта Катайгородского немедленно начала меркнуть. Однако Степан Бернгардович не дал ей вовсе потускнеть-захолодать. Он, учительно подняв палец, громко провозгласил:
   - Пиво - это вред! Жидкая смерть. Для почек. Камни, вот такие камни образуются! - Маэстро от гигиены ужасающе округлил глаза и наглядно показал скрюченными руками, какие могут объявиться камни в почках.
   Но моралиста-гигиениста тут же сбил с толку в Степане Бернгардовиче неразумец-поэт: служитель муз как впился в связку с таранью, так, потерзав-потерзав ее, вырвал-таки из вороха самую крупную рыбину. Запрокинув серебряную бородку, молодецки гикнув, 87-летний Сокиро с маху засадил из горла всю бутылку «Мартовского».
   - Вот тебе и камни! Вот тебе и почки с печенью! - ахнула Полина Семеновна, хлопнув руками по подолу, и все засмеялись.
   В общем, было весело.
   Немного отдышавшись, справившись с таранью, виновник торжества опять приступил к декламации. На этот раз - персонально для Славика, только к нему обращаясь. И стихи прочел, причем не какую-то там приторно-медовую, сиропную лирику, но сугубо мужские, жесткие стихи:
   Выйдешь, как весной на токовище!
   Да как вдаришь!
   Да как вдашь!
   Это же такая красотища!
   И не скажешь! И не передашь!
   - Как? - тут же осведомился он у Чунасоцкого.
   - Крепко! - ответствовал тот по-мужски.
   - Степан Бернгардович, - поспешила сообщить Полина Семеновна, - в молодости ведь еще и ловцом зверя был. Охотником.
   - Видно, видно.
   - Однако, - обратилась хозяйка, - не пора ли Славоньке объяснить, где он был-пропадал. Больше недели. Веренка вон изошлась. Каждый день: «Куда пропал, где?»
   - Да, - вмешалась Верка. - Куда это ты пропал из Феодосии? И как пропал? Может, расскажешь? Даже друга не остался похоронить.
   - Как похоронить? Вы разве кого-то хоронили?
   - «Кого-то». Влада мы похоронили. Чин чином. А ты вот куда пропал? Э-эх ты!
   - Вы похоронили Влада? Вы точно уверены, что его похоронили?
   - Ну ты даешь! Какое может быть сомнение!
   - Да нет... это вы даете! - хмыкнул Чунасоцкий и тут же прикусил язык. Говорить что-то дальше - смутить всю компанию, испортить праздник. Да и не поверят. Да и зачем из кожи-то лезть. Да и вообще ни к чему болтать лишнее.
   Верка, очевидно, поняла это и поспешила переменить тему:
   - В восемь часов собираемся и идем смотреть памятник.
   - Какой памятник? Кому? - спросил явно поотставший от земных новостей Чунасоцкий.
   - Степану Бернгардовичу! - не моргнув глазом, сообщила Полина Семеновна.
   - Как! Уже! - ахнул Чунасоцкий, пораженный неожиданным оборотом дел.
   - Степан Бернгардович, - кротко пояснила хозяйка, - сам заказал себе памятник. На будущую могилу.
   - Неужели?! - опять воскликнул Чунасоцкий и во все глаза воззрился на поэта-гигиениста.
   - Что поделаешь! - философски развел руками Степан Бернгардович. - Пример египетских фараонов, начинавших строить пирамиду для себя еще со младенчества, не дает покоя. Проживу последние годы в утешении, что не стану горшочком с пеплом, который можно опустить в мусоропровод, а будет свой клинышек на земле. И это вот...
   Сокиро любовно погладил стопочку книг.
   - И памятник поэту будет стоять в блаженной тишине Ваганькова, бок о бок с узорным крестом Владимира Ивановича Даля. Да, да, тем самым, которому Наталья Николаевна подарила простреленный сюртук мужа. Там мои родичи, там верхним этажом и лягу. И Полина Семеновна обещалась водрузить этот памятник, так ли, Поленька? При свидетелях, Поленька, говорю, теперь не откажешься уж... - несколько заискивающе прокосноязычил поэт.
   Полина Семеновна усмешливо качнула головой, а Верка затараторила:
   - Что это вы, Степан Бернгардович, так рано себя хороните!.. Давайте, я вас посмотрю. Подлечим...
   Но в это время часы пробили восемь, и все начали собираться на смотрины памятника.
   Из зеленоватого, крупнозернистого камня Степан Бернгардович вылезал по плечи, причем плечи были, кажется, голыми, как у какой-нибудь римской или греческой скульптуры, скажем, у бюста Цезаря или Ювенала.
   Голова апостола позднего секса была повернута несколько вправо, соколиный взгляд устремлялся в далекие, одному Сокиро видные дали и горизонты. Вождистский взгляд, ничего не скажешь. Полками бы командовать Степану Бернгардовичу с такой позой, турмями и когортами, как Цезарь, а не валандаться в сонной гавани под названием гигиена. Ощущалось, однако, будто чего-то недостает памятнику, как бы недоделан он, оскоплен: так и просилась на зады бюста, к самому затылку уважаемого человека белогрудая мраморная глория или муза с крылышками, которая бы, благоговея, опускала мраморный лавровый венок на чело поэта. Ах, как не хватало этой голой женской фигурки.
   - Роток-то, роток-то! - простодушно показала пальцем Полина Семеновна. - Чисто у ельчика. Скобочкой. Ну до чего похож. Вылитый вы, Степан Бернгардович, чисто живой.
   - Самому Букину заказывал! - скромно отозвался прототип.
   - Вот теперь память так память о тебе будет. Придут на могилку, как к Есенину, а ты - тут. Вот он я, любуйтесь.
   Примечательной была и эпитафия, высеченная и выведенная золотом, сочиненная самим Степаном Бернгардовичем.
   Всю жизнь он просвещал народ. Его любил он вдохновенно. Его оружье - гигиена, Стихов пленительный полет.
   - Обратите внимание, - тихонько, на ухо, сказал автор собственной эпитафии Чунасоцкому, - на последнюю строчку.
   - А что там? - не понял Славик.
   - «Пленительный полет». Обратите внимание на звучание. Полная аллитерация, полнейшая. Пэ, лэ, тэ...
   - Да, да, понимаю, - рассеянно ответил Чунасоцкий и невзначай зевнул. Перепад между космической феерией и заупокойной фантасмагорией был, нечего и говорить, велик, слишком велик. Усилия, чтобы осмыслить все как следует, требовались немалые. А он очень устал.
   - Да что это мы! - всполошилась Полина Семеновна, - все о Степане Бернгардовиче, да о Степане Бернгардовиче... А о Славике-то нашем и позабыли. Ты, наверное, очень устал, Славик, отдохнуть нужно.
   - Да хотелось бы!
   Полина Семеновна тут же изъявила желание остаться у Степана Бернгардовича, довольная экстрасенсша немедленно ухватила Чунасоцкого и поволокла его на выход...
   Дело ясное, что дело темное.
   На квартире у Полины Семеновны на то самое место, где упражнялся в сексе с доброй старушкой академик, она сейчас же, по примеру старших, бросила одеяло, поверх швыркнула простынку и повалила Славика на эту стлань.
   Горячечными нетерпеливыми руками Верка расшвыряла на стороны одежду, свою и партнера, прильнула егозящим голодным телом. Груди ее забултыхались, как пакеты с молоком, полезли одна на одну. Славик приник ответно. Но - увы...
   Чуткая бакалаврша немедленно отстранилась, проворно сузила глаза:
   - Ты что?.. Был с кем-то?
   - Да ни с кем я не был! - взмолился Славик.
   - А где же ты был?
   - О! - издал стон Славик. - Долгий это разговор. И не в постели. Я уж начинаю задумываться, как бы чего не вышло! Сделай-ка лучше интиммассажик, посмотрим, что выйдет. У меня тут мысли нехорошие бродят.
   Верка заворотила ему веки, рассмотрела одно глазное яблоко, другое.
   - Склеры желтые... Печень не беспокоит?
   - Ничего меня не беспокоит, кроме одного.
   - Ты устал, Славик. Полежи, успокойся, и все пройдет. Запомни: импотенция сразу не наступает.
   - Даже если облучился?
   - Тоже не вдруг. Ты просто устал. Просто тебе очень нужно отдохнуть. Спи. А впрочем... Что я - экстрасенс или так себе... кухонный работник?.. Так, так! - вращая глазами, Верка что-то прокручивала в мозгу. - Так! - наконец удовлетворенно квакнула она и приступила к делу...
   - Давай еще колесиком! - спустя пяток минут попросил он.
   - Каким еще колесиком? - но поняла Верка, - ах, да!.. Что, понравилось?
   - Интересно.
   - Нельзя! - строго ответила Верка.
   - Почему?
   - Безнравственно.
   Чуть не поперхнулся от изумления Чунасоцкий, но неожиданная радетельница нравственности и не думала шутить, продолжала строжеть. Да еще совсем неожиданно принялась за назидания:
   - Нельзя тебе, Славик. Отдохни. А то переневолишься и испортишься.
   - Разрешаешь отдохнуть? - усмехнулся Славик, все еще не пришедший в себя от нравственного пируэта подруги.
   - Разрешаю, разрешаю... Я тебя сейчас сама усыплю! - Верка начала делать пассы руками.
   Фасонисто гнутые коктебельские волны, однообразно-усыпляюще, рядами пошли на него, окатывая, ополаскивая, освежая, и Славик даже не заметил, как провалился в морскую пучину, в яму долгожданного земного сна.
   
СЕАНС С ЛЕТАЮЩЕЙ ТАРЕЛКОЙ
   
   А утром, когда выпростался из этой ямы, было половина девятого. Верка держалась за голову.
   - Ах, блин!..
   - Горелый?
   - Не поняла...
   - Блин-то горелый? - Славик уже сидел за столом с бутылкой пива, пытался заглушить головную боль.
   - Какой еще тебе блин!.. Ах, да!.. Опаздываю, блин, на сеанс, а тебе шуточки. Соберутся тысячи две человек, на билеты потратятся, а ее, курицы, нет.
   - Да во сколько сеанс-то?
   - Да в двенадцать.
   - А где?
   - В Нижнем, на автозаводе.
   - Ого, блин! - присвистнул Славик. - И на такси, пожалуй, не успеть.
   - Какое такси покроет тебе четыреста километров за три часа! Да еще надо найти его, это такси на Нижний. Да пока из Москвы на горьковскую трассу выберемся, как раз двенадцать и будет. Прокувыркались, блин!..
   - Так и о маме родной можно позабыть.
   Славик допил пиво, вылил в стакан остатки коньяка, и этот аристократический коктейль скоренько освободил его от комплекса нерешительности. Вот подходящий случай показать преимущество тарелочного способа передвижения перед всеми другими видами транспорта. Стоило и Веруньку удивить. А то закисла на своей экстрасенсорике, на своем бакалаврьем тесте. Ничего не поделаешь, надо выручать Чайку Адриатики. Бакалавру оккультных наук не пристало опаздывать.
   - Собирайся! - решительно сказал он.
   - Ты что?.. Как Воланд? «Брошена Воландом в Нижний...»
   - Воланд не Воланд, - похвастался Славик, - а кое-что можем предложить.
   - Серьезно, что ли?
   - Говорю - собирайся. Час на сборы.
   - Ого, как много!
   Верка засуетилась.
   Как ни странно, идущая от центрального ствола и раздирающая оба полушария какая-то глобальная, купирующая, живого места в голове не оставляющая боль после пива и коньяка пригасилась, затушевалась. Исчезли острые пульсирующие уколы. Вот что значит матушка Земля, где есть пиво, есть коньяк араратского разлива и прочие молдавано-дагестанские прелести.
   Он прошел в ванную и там, заголя себе рубашку, нашарил под мышкой болезненную припухловатость. Точка. Тире. Точка.
   Чунасоцкий и опомниться не успел, Верка еще не кончила собираться, как за окном зависла летающая штука. Она сверкала никелем, переходящим в тени в серебро, заманчивым блеском темноватых иллюминаторов, бандажным обручем. Модуль слегка покачивало, что-то утробно рокотало.
   Оставалось только открыть окно.
   - Прошу! - жеманно поклонился он Веруне, которая с саквояжиком в руках и с вытаращенными глазами столбом стояла посреди комнаты, глядя то за окно, на «тарелку», то на Славика. Но на то Верка и была Веркой, на то и была она бакалавршей, чтобы сразу все смикитить и овладеть собой.
   - Веди, Афанасий Никитин! - только и произнесла она, и Чунасоцкий с треском распахнул слипшиеся двойные рамы.
   Гуськом, сгибаясь, они пролезли через окно и попали точно в лаз, кстати открывшийся в тарелке.
   Перелезая в модуль, Славик посмотрел вниз, на улицу. Москвичи, бывшие в наличии на улице, не обращали ни малейшего внимания на рокотавшую на уровне второго этажа, зависшую над их головами диковинную штуку. Видимо, включена защита, с земли тарелку не видно, а им с Веркой видно.
   Игоря в салоне не было. Подряд, как два груздочка, сидели за пультом два пилота-близнеца.
   - А где Игорь? - спросил Славик, поздоровавшись.
   - Занят! - лаконично ответил один. Второй поинтересовался, куда лететь.
   - В Нижний, мальчики, на Автозавод, - запросто, как на такси, заказала Верка. В следующую же минуту, когда модуль с веретенным жужжанием ушел вверх и Москва стала видеться не больше, чем кучка доминошек, Чайка Адриатики попыталась завести свойский разговор с «мальчиками». Иметь в своем активе такиx «мальчиков» Верке, видать, показалось крайне соблазнительным и даже необходимым.
   - Мальчики, у вас ничего не болит? Подлечить никому ничего не надо? - заегозилась она.
   Но мальчики как сидели, так и сидели, от Веркиных услуг категорически отказались и в разговор предпочли не вступать.
   Верка обидчиво поджала губы и замолчала. Пять-шесть минут лету и...
   - Куда на Автозаводе? - спросил один из пилотов, точно всю жизнь прожил на этом самом Автозаводе.
   - До Дворца культуры! - воскликнула Верка и кинулась к саквояжику за помадой и зеркальцем.
   Проплыли над гигантскими корпусами автомобильного завода, вдоль берега Оки и увидели красивый, с гипсовыми фигурками по периметру и массивной колоннадой Дворец. Площадь перед Дворцом была черна от народа. Тарелка низко пророкотала над толпой, и толпу как косой покосило. Некоторые попадали ниц, иные бросились в парк, под деревья, только несколько смельчаков стояли прямо да еще показывали на тарелку пальцами. Как рассказывали потом, толпа по-звериному завыла, завидев тарелку, и выла до тех пор, пока НЛО не скрылся за парковыми липами. Тогда, опять же по рассказам, моментально наступила тишина. Все боялись проронить хоть слово, ожидая высадки пришельцев.
   - Защиту! - закричал Чунасоцкий. - Защиту забыли включить.
   - Эх, блин! - ругнулся один из пилотов Веркиными словами, стукнул себя по стриженому лбу и передернул, как затвор автомата, некую рукоять...
   В это время исчезнувшая с глаз людских тарелка соскользнула с высоты деревьев, как с горки, и приземлилась на парковую лужайку среди кустов. Тут, в кустах, плотно устроившись в ожидании сеанса экстрасенсши, сидели кружком и мирно выпивали мужики. Они никак не заметили приземления диковинного предмета, только несколько недоуменно вытаращили глаза, когда прямо на них как бы из нетей вышагнула разряженная, как новогодняя елка, сверкающая бриллиантами и благоухающая духами божественная чернобровая женщина, а следом за ней - долговязый провожатый со старомодным саквояжиком в руках.
   Никто из пораженных, как громом, выпивох и рта не смог раскрыть, когда ослепительная матрона, шурша змеиной кожей платья, вальяжно прошествовала через кружок, прямо через выпивку, а следом за ней долговязый. Никто и аха не успел издать.
   Едва Верка показалась из кустов, как навстречу ей бросился, точно тут, у кустов, и дежурил, некий коротыш, светлым ежиком волос и милой непреходящей улыбкой неуловимо напоминающий известного ведущего КВН. Конечно же, это был устроитель сеанса, администратор.
   Он поцеловал ручку у божества и повел Верку ко Дворцу, хозяйски раздвигая толпу вытянутой вперед пятерней. Народ послушно расступался, разглядывая Верку как диво не меньшее, чем летающие тарелки. Мало того, некоторые еще и задирали кверху головы, воедино связывая пришествие благоухающей экстрасенсши с загадочным небесным явлением.
   Сеанс начался сразу, без переодеваний и приготовлений, едва только толпы народа всосались во Дворец и расселись пр местам.
   - Ни одного свободного места! - известил устроитель-коротыш Славика, усаживая его в первом ряду на откидной стульчик. - Полный аншлаг!
   Он сел позади Чунасоцкого, на стульчик второго ряда.
   - Тарелка! НЛО! - прошептал он из-за спины. - Никак не могу опомниться. Так близко... впервые. С народом творилось что-то невероятное. Как перед вторым пришествием. Так близко. Как бы не было чего. Не облучиться бы! Говорят, от них облучаются. Не в курсе?
   - В курсе! - авторитетно заявил Славик. - Если луч на тебя не направили, ничего не будет.
   - А они направляют?
   - О-о! Еще как. Особенно, если паясничаешь, рожи кажешь тарелке. Упаси бог камнем кинуть, из ружья прицелиться, из рогатки, - вдохновенно врал Чунасоцкий. - Тогда направят на тебя луч, и сразу лучевую схлопочешь. Да вы ведь не прицеливались в нее, фигу ей не показывали?
   - Упаси бог. Я мирно стоял.
   - Тогда, значит, пронесло, - будто бы с облегчением выдохнул Чунасоцкий и даже несуществующий пот вытер со лба. - Тогда вам не о чем беспокоиться.
   Чувствовалось, администратор с уважением отнесся к халдейским высказываниям Славика.
   - А вы кто? - некоторое время спустя почтительно спросил администратор. - Муж Чайки Адриатики?
   - Да, - официально заверил Славик, - я ее муж.
   Устроитель тотчас привстал с откидного стульчика, зашел сбоку, откланялся и протянул руку:
   - Кобальт!
   - Какой кобальт! - вздрогнул Славик при имени радиоактивного редкоземельного, нежно-голубые брусочки которого, как повествует уголовная практика, зашивают в кресла ненавистным начальникам, подкладывают под подушки богатым дядюшкам и соперникам в Думе.
   - Это фамилия моя такая, - кротко пояснил администратор. - Остзейская. А дальше - не пугайтесь, пожалуйста - Иосиф Кобальт, Иосиф Виссарионович Кобальт.
   - Скажи ты! - удивился Чунасоцкий. - Рад познакомиться. Такое редкоземельное ФИО.
   - Шуточки. Вот вам шуточки, а мне приходиться носить. Не раз уж менять надумывал, да жена отговаривала. Очень, говорит, звучно и громко. А то, слышь, сделают каким-нибудь Спиртодоном Ивановичем или Иванов Спиридоновичем, и век живи с ним, кукуй. Вот ведь бабы что, а?..
   - Да ведь по-своему она и права. Раз бог наградил таким именем, его и носи, - целомудренно рассудил Чунасоцкий. - Не имя, как известно, красит человека. Кстати, а как это получилось - Иосиф Виссарионович?
   - А очень просто. Отец по святцам был Виссарионом и приверженцем. Ярым. Тут ему и подфартило - я родился. Он и выпендрился.
   - И что же?.. Прислал ему вождь в подарок «линкольн» или на худой конец «АМО»?
   - Какое! Столь далеко уконопатили моего батьку, что до сих пор ни слуху, ни духу. Куда только ни обращался - никаких концов не могу сыскать. Пропал человек навовсе.
   - Да-а, дела. А между прочим, - от чистого сердца посоветовал Чунасоцкий, - вам очень легко сменить свою фамилию. И даже жена не будет знать.
   - Каким образом?
   - А вы только бритвочкой зачистите последние буквы, и будет даже очень величественно: Иосиф Виссарионович Коба.
   - Да! - проскрипел зубами устроитель сеанса, оценив черный юмор. - Уж лучше Кобра. Веселее будет.
   Сеанс между тем начался, и наши друзья, прервав антропонимические дебаты, воззрились на сцену.
   Верка блистала на сцене не хуже Марии Антуанетты. Она хлопала в ладоши, выделывала руками какие-то пассы и вообще вела себя на сцене вольно, как на дружеском капустнике. Видно было: тут ее место, ее территория, ее призвание.
   Нанесли к подиуму, всю рампу заставили посудой - пузырьками, бутылками, трехлитровыми банками с водой - и Верунька, галантно пройдясь вдоль стеклотары с оттопыренной ладошкой, моментом ее зарядила.
   - У кого чего болит - выходите на сцену! - самым непосредственным образом обратилась она к залу. - Буду лечить.
   Замешательство было только в первую минуту. Начали вставать и пробираться меж рядов. Один, второй, третий, затем валом повалили, и скоро у подиума образовалась приличная толпа.
   Верка выбрала из этой толпы семерых мужчин, вывела их на сцену, а остальным велела вернуться на свои места. Хлопнула в ладоши, как массовик-затейник. Набежала униформа, разостлала на сцене ковер. Чайка Адриатики поставила всех семерых на этот ковер колонной - затылок в затылок. Затем зашла спереди, униформу поставила сзади. Отступив на шаг-другой от мужской компании, Верка, нахмурившись, вытянула перед собой руки ладонями вперед. Хмурясь все сильнее, очевидно, собираясь с силами, она вдруг, неестественно выкатив глаза и вытянув трубочкой губы, пошла на переднего мужика. Тот даже не успел опомниться - подрубленным столбиком пал на спину, на второго мужика, второй же, такой же негнущийся, завалился на третьего, и так все семеро, как костяшки домино, попадали друг на друга, а последний - на руки униформе. Униформа бережно опустил его на ковер, и таким образом вся мужская компания теперь бездыханно лежала на полу сраженная Веркиным гипнозом.
   В зале ахнули. Толпа желающих подлечиться, все еще гуртующихся у рампы, заметно поредела.
   - Вам не страшно жить с такой дамой? - шепнул Иосиф Виссарионович.
   - Теперь, пожалуй, да, страшновато! - откровенно сознался Чунасоцкий. Верка между тем, засучив рукава своего трескучего змеино-чешуйчатого платья, кажется, лопнувшего у локтей, по-мужицки, как мешки, начала ворочать тела, раскладывая их ровным рядком. И при этом еще над лицом каждого делала дополнительные круглообразные пассы, вероятно, засылая спящих еще глубже в гипноз. Быстренько так пропассировав, разложив всех в ранжир, бакалаврша занялась крайним - рыхловатым мужчиной средних лет с растрепанной соломенной бородой. Все фокусничая ладонями, как бы играя с невидимым мячиком или лепя снежки или калачики, она вдруг разом встряхнула обеими ладонями и повела их, как миноискатели, вдоль тела. В одном месте - напротив брюшины - руки остановились, забеспокоились на одном месте. Нависнув правой рукой над выпуклым брюшком, левую Верка подсунула под спину, очевидно, для экрана. И начала как бы подкачивать живот барбудоса, как бы люльку качать.
   Затем, отступившись от желудка, перешла к правой стопе. Скинула ботинок и начала колдовать над большим пальцем, как заметили сидящие в первом ряду, основательно распухшим и покрасневшим. Тут она провозилась значительно дольше, чем над желудком.
   Зал затаенно ждал первого результата. В волнении Иосиф Виссарионович приобнял Чунасоцкого за плечи. Славик был взволнован не менее.
   Наконец Верка разогнулась и показала залу большой палец. Зал оживился. Экстрасенсша вызволила бородача из гипнотического сна несколько невежливо - просто-напросто отхлестала как следует гражданина по щекам, и тот не сразу, но проснулся. Вот он сел, встряхнул головой, очумело повел очами, соображая, где он и что с ним.
   В зале раздались возгласы, жидкие хлопки.
   - Встаньте! - скомандовала Верка.
   Мужчина поднялся и с изумлением воззрился на рядком спящих шестерых.
   - Печень? - строго спросила бакалаврша.
   - Да. Лежал с вирусной желтухой.
   - У вас не вирусная желтуха, милый мой, - безапелляционно заявила Верка, - у вас хронический алкогольный гепатит. Немедленно бросайте пить...
   - Я не пью! - оправдываясь перед залом, пропищал подопытный.
   - Бросьте сказки рассказывать. Вы пьете и пьете по-черному. Бросайте пить, иначе цирроз и - конец фильма, милый.
   Зал угрюмо молчал, пораженный суровым и неприглядным диагнозом. От толпы у рампы отделились и сели на свои места еще несколько человек. Гепатитник угрюмо поплелся со сцены.
   - Погодите! - окликнула Верка. - Что у вас с большим пальцем?
   - Вот распух... постоянно распухает...
   - Артрит?
   - Один хирург написал в больничном «артрит», другой посмотрел и написал «бурсит». Сам не знаю, чего...
   - У вас отложение солей, - популярно объяснила Верка. - А теперь опробуйте палец, попробуйте пройтись.
   Мужчина взялся за палец, помял его. Затем вроде как с опаской прошелся по сцене, прошелся и - эх-ха! - выдал чечетку.
   - О! О! Не болит.
   - Совсем не болит?
   - Немножко, кажется, есть. Неудобство.
   - К вечеру пройдет.
   - Ой, спасибо вам, доктор! Ступить ведь невозможно было.
   Мужчина рекламным печатным шагом, демонстрируя явное исцеление пальца, прошелся по сцене и спустился в зал, тут же разразившийся аплодисментами. - Не подсадной? - усомнился Кобальт.
   - Не думаю! - ответил Славик. - Она ни с кем тут не успела бы договориться. Да это и не в ее характере.
   Верка между тем занялась вторым мужиком. Процедура обнаружения заболевания, лечения его и затем некорректного пробуждения полностью совпала, и второй пациент, скоротечно исцеленный от жестокой неврастении, острых приступов маниакальных вкупе с депрессивными психозов, вызванных, по мнению целительницы, опять же угарным пьянством, под бурные продолжительные аплодисменты покинул сцену.
   Как видим, с клиентурой Верка особенно не церемонилась, в чем сказывался класс, обкатанность, высокий профессионализм.
   Вот третий... Это был красавец-парень с кукольными, фламандски роскошными буклями, веером лежащими по ковру. Верка не стала его лечить, очевидно и так, на глазок, определив, что парень ни на что не жалуется, ничем не страдает. Она для развлечения публики, решила проделать с ним цирковое шоу. Поставили рядом с ковром два стула, и Чайка Адриатики сама, без посторонней помощи, подняла красавца, как бревно или доску, и положила головой и пятками на краешки стульев. Парень ни капельки не прогнулся. Верка сняла туфли, вскочила на стул и осторожно прошла по этому мостику.
   Успех был потрясающий.
   Тогда экстрасенсша, вдоволь насладившись реакцией зала, хлопнула в ладоши и, растопырив пальцы, попыталась как бы вцепиться ногтями в лицо загипнотизированного. И в тот самый момент, когда она резко остановила руки в дюйме от лица, стержень, всунутый в парня, сломался и красавец хлопнулся задницей об пол.
   - Мама! - раздалось из публики, и зал грохнул от хохота.
   Пока парень поднимался и сокрушенно потирал зад, а зрители оглушительно смеялись, сама ведьма в змеиной шкуре патетически вздымала к потолку мясницки закатанные по локоть руки и поворачивалась к залу то одним боком, то другим.
   Показуха была феноменальная.
   И только один человек в зале не восторгался талантами Чайки Адриатики. Это был сидящий в первом ряду, на виду у сатанински подмигивающей ему бакалаврши Славик Чунасоцкий. «Что как, - в смертельной тоске думал он, - она такую хреновину учудит со мной. Ночью, когда буду спать и потеряю бдительность. Что как не подфартишь, не угодишь в чем-нибудь, разругаешься... Положит вот таким бревешком, и пролежишь до гробовой доски. Бежать надо, срочно надо бежать... А куда? Некуда пока мне бежать...»
   Появилось желание немедленно выскочить на свежий воздух, да Кобальт этот как на грех навязался, держит за плечи, восторгается неумеренно.
   Верка же, от успеха совсем потеряв «пардон», принялась за седьмого, последнего пациента - солидного пожилого дядька с представительной генеральской шевелюрой.
   - У вас член не в порядке! - во всеуслышание объявила она семидесятилетнему отставному чину.
   - Что, что? - не понял тот.
   - Член, говорю, половой член у нас не работает! - громко и отчетливо, как глухому, объяснила Верка. - Функция половая ослаблена.
   - Да, ослаблена, - растерянно подтвердил отставник и что-то про себя пробурчал.
   - Женьшень на спирту надо потреблять, - все так же громко порекомендовала Верка.
   - Женьшень на спирту! - вскинулся вдруг бывший офицер и сам пошел в атаку. - Да откуда же ей быть, функции-то? С чего бы ему работать-то? Рыбы не ем, мяса не укупишь, сыра тем более. С картошки, что ли?.. Немного с нее наработаешь. Небось, и у вашего мужа с картошки-то не заработает.
   - У моего мужа, не беспокойтесь, все нормально, - Верка начала рубить воздух ладошкой, как заправская деревенская баба-скандалистка, и Чунасоцкий понял, что вот он, подошел подходящий момент. Помянут муж, то есть в данном случае он, это уже слишком...
   Он выскочил из Дворца и ринулся в парк, в кусты, где должны били еще сидеть мужики. И мужики, на радость, точно - сидели...
   - Мужики, налете грамульку! Вот деньги на бутылку.
   - Что, хвораешь? - мужики охотно подвинулись, расступили кружок.
   Народ густо повалил из Дворца. Некоторые, оживленно жестикулируя, шли в парк, к недалекой отселе пивнушке, решив освежиться после столь удивительного сеанса.
   - Гипноз... гипноз... алкогольный психоз... печень... - только и слышалось от них. Живительно припекало майское солнце, трава шевелилась, начинала зеленеть, было удивительно хорошо среди мужиков-автозаводцев. Посылали за водкой уже второй раз. И тут из кустов высунулся Кобальт.
   - Пойдемте скорее. Вера Михайловна изыскалась вас.
   - Что случилось?..
   - Там гости. Оч-чень интересные гости.
   - Да кто?
   - Мыс-Гордеевский.
   - О-о! - подскочил, как ужаленный, Славик. И даже не попрощавшись с собутыльниками, поспешил за Иосифом Виссарионовичем.
   
СИНДРОМ ВОРА
   
   Коридор перед кабинетом директора был плотно забит народом: затесавшимися по блату зрителями, сотрудниками культучреждения. Все были необычайно взволнованы, возбуждены, и интерес у толпящихся был какой-то свежий, болезненно-острый, и совсем не к Верке, которой вполне насытились и на сеансе.
   Забившие коридор люди вставали на цыпочки, налезали друг на друга, заглядывая в приемную, изо всех сил стараясь там что-то углядеть.
   Кобальт уверенно рассек толпу, и Славик удачно проследовал за ним. Какие-то люди с непроницаемыми лицами, одетые как на подбор в квадратные, почти до колен пиджаки, остановили их уже в приемной, у самой двери кабинета, но тут же узнали Иосифа Виссарионовича и пропустили обоих.
   Здесь тоже было людно, из-за голов Славик увидел сидящую в мягком светло-зеленом кресле Верку. Она курила и устало смотрела на ноги господина, который стоял посредине комнаты и о чем-то выступал. Одетый в плащ, не соизволивший даже снять финское кепи с утиным козырьком, господин этот в такт речениям характерно жестикулировал: выкидывал попеременно на обе стороны руки. Так чаек на море кормят, так богатые господа кормят голодную толпу банкнотами, пачками рассеивая их вокруг. Одетый не говорил, а как бы выхаркивал, выкаркивал свою речь, уснащенную неподражаемым одесско-кавказским акцентом, уже знакомым нашему герою: вси-и-эм, уси-иэм билет на Мэгэдэн обеспиечен... Говорящий произносил свою речь прямо в окно, не замечая ни усталую Верку, ни директрису с пышным бюстом, стоящую по стойке «смирно» и руки по швам, точно изготовившуюся перед фотоаппаратом.
   Чунасоцкий прислушался:
   - О чем я? Ах, да! Слава русского оружия... Мы высоко поднимем славу русского оружия. Да. Германия отличается промышленностью - мы сделаем ее одним большим заводом, пусть работают, мы позволим им работать. На нас, да-да, на нас. Франция будет поставлять нам вина, а итальянцы - макароны.
   - А монголы? - пискнул кто-то из слушающих.
   - Монголы пусть пасут свой скот, - категорически разрешил гость, по-прежнему глядя в окно. - Пусть поставляют нам дубленки. Да-да, в течение год-два я одену весь русский народ в дубленки. Пусть не боятся морозов, пусть плодят детей. Пусть численность русского народа не уменьшается, как сейчас, а наоборот - увеличивается, - нес зловредную околесицу оратор в карикатурной кепочке, рыбацки взмахивающий руками, и, конечно же, Славик узнал актера: Жиклер.
   Долгожданный Жиклер, Гриша Мыс-Гордеевский, ждущий - не дождущийся своей порции-унции в девять свинцовых граммов. Эх, момент! Вот сейчас бы не было ни недолета, ни перелета. Доказал бы Славик славу русского оружия, конструктора Н. Ф. Макарова, угрюмого лысого дядечки в тяжелых очках, приезжавшего как-то в их институт.
   Но «макаров» в Москве. Запеленутый в тряпочку, а поверх тряпочки в газету, обернутый шпагатом, надежно покоится он на дне спортивной сумки.
   Да-а, такого случая еще долго ждать придется. Славик моментом вспотел до лопаток. Его била нервная дрожь. В то же время в глубине души он был доволен, что пистолет остался в столице. Поднимать сейчас переполох все-таки не хотелось. Позднее, позднее...
   Оратор между тем неожиданно замолк, как будто опомнился. Как будто спустился на землю. Вынул свой взгляд из окна и тут только заметил женщин перед собой. Он наконец-то снял с головы чужеземное кепи и, ловко изогнувшись, чмокнул руку Верке, не обратив ни малейшего внимания на стоящую тумбой директрису. Окружающие зааплодировали.
   Чунасоцкий грыз ногти. Было с чего - вот она, мишень. Вот он, «для выстрела открытый весь», как писал Сокиро в одном из своих фауноборческих стихах о лесном богатыре - лосе.
   В следующую минуту Жиклер бесцеремонно поднял Верку с кресла, взял ее под локоть и отвел в свободный угол кабинета. Определенно, Мыс-Гордеевский заимел виды на Верку: что-то ей интимно начал нашептывать на ушко.
   «Уж не вербует ли он ее в свои ряды?» - мелькнуло у Чунасоцкого.
   То же самое, видимо, показалось и Кобальту, который саркастически пихнул Славика в бок.
   Чайка же Адриатики выставляла перед собой ладошку: сопротивлялась.
   Все, в том числе и тумба-директриса с открытым ртом, молча воззрились на парочку, не смея мешать затейливому обхаживанию. Между тем по мере нашептывания и уговаривания лицо бакалаврши стало принимать интригующее выражение. Полыхнул румянец по щекам. Ища поддержки, Верка встретилась глазами со Славиком, и тот, сам себе не отдавая отчета, отчаянно закивал, замаячил руками: соглашайся, дескать, нечего раздумывать.
   Верка что-то сказала Жиклеру, поманила Славика пальчиком, и он был представлен. Жиклер равнодушно, как палку, сунул ему свою руку. Так начальство, снисходя, знакомится со своими вассалами. Славик не растерялся и отплатил тем же: подал негнущуюся якобы руку. Последовало вынужденное вялое пожатие. Один - ноль.
   Жиклер царапнул Чунасоцкого настороженным взглядом. Это было бы еще ничего, если бы в следующую минуту, как только Кобальт пригласил всех в другую комнату откушать, не поймал на себе Славик другой взгляд, моментом заставивший вжаться в себя, повергнуться в панический трепет. Нет, этого не может быть!
   Как из двух орудий крупного калибра, лупил по нему оловянными глазами майор Сердюк. Да-да, тот самый, из поезда. Он таращился именно на Чунасоцкого и ни на кого больше, клоня при этом то на одно, то на другое плечо свою забубённую офицерскую головушку, будто что-то припоминая, что-то осмысляя. Рачьи, навыкате глаза были притуманены, очевидно, в дымке воспоминаний. Ну-да, ну-да, шевелит мозгами, прикидывает, крымская медуза, где его, Славика, видел, в каком полку служили. Освобожденный от долларов и рублей кейс в одной руке, другою держит фуражку у локтя, как есаул на дореволюционном снимке...
   Работа по опознанию похитителя пистолета усиленно совершалась, но, видимо, так и не смогла до конца совершиться, дать какой-либо определенный результат. Слишком уж шибко тогда, в поезде, были мозги залиты. Бывший поездной попутчик облизал перепекшиеся, в белых струпьях губы и перевел зачумленный взгляд на сюзерена. Чунасоцкий понял, что спасен, не опознан.
   Верка теребила за рукав.
   - Григорий Харлампиевич предлагает нам вступить в свою партию. Партию ДН - «Демон», что значит «демократия-народ».
   - Хм, надо подумать... - поломался Чунасоцкий, понимая, однако, что он уже тут, приплыл, обеими ногами в партии. И партия эта ему столь близка, столь желанна, что и говорить нечего. Именно из рядов этой партии он легче всего, проще всего и угрохает ее лидера.
   - Не надо ломаться, молодой человек. Вы вступаете - и приобретаете весь мир, вы манкируете - и вы в пропасти! - напыщенно агитнул Жиклер.
   - Быть по сему! - отчаянно рубанул рукой Чунасоцкий, притворно изображая, что решается тем самым на многое. И тут же угодил рукой в мощную соратническую длань Жиклера. Теперь рукопожатие было крепким, искренним. Кабинет озарило несколько магниевых вспышек.
   Чунасоцкий покосился на Сердюка. Глаза бравого майора были трогательно увлажнены.
   - Партийные значки вам вручит мой будущий силовой министр и Главнокомандующий русской армии.
   Майор усердно щелкнул каблуками и тут же смешался, заволновался. Объявленная честь была слишком высокой. Сердюк сломался в пояснице, начал тыкать кому-то кейс. Передав его, благоговейным шажком приблизился к хозяину, принял из его рук пару эмалевых значков и прикрепил их сначала Верке на платье, затем Чунасоцкому на свитер. От майора наносило чесночком. Блистательный запах. Всяк знает, сколь могущественно чесночятина подавляет, углушает все другие ароматы, например, винные пары.
   На значке был изображен кинжал, по самую рукоять воткнутый, как в арбуз, в мякоть полосатого земного шара. Комментарии были излишни. Кажется, курился, восходил из-под кинжала нехороший дымок и струей хлестала из земного чрева кровь.
   
СТРАСТИ ПО ШЕКСПИРУ
   
   О-о, он, Григорий Мыс-Гордеевский, был далеко не так прост и карикатурен, как это казалось многим.
   Далеко не прост. Это Владимир Ульянов, пишут, был «прост, как правда», Григорий же Харлампиевич - отнюдь... Заковырист был мужичок, как и его замысловатая фамилия.
   Самое главное, отличающее его от многих: он знал, что ему делать в перевернутой с ног на голову стране. Стране, в которой, как при игре в бабки, кто-то набольший во всеуслышание крикнул:
   - Расхватуха!
   То бишь на арапа, на хапок хватай, кто что может, и - деру. Куча мала, нахлебаешься, пожалуй, и крови, собственной и чужой, земли, говнеца наешься на низу этой кучи, кишки чьи-то выпущенные куснешь, а свое ухватишь...
   С интервалами в две-три минуты уходят, уползают, крадучись, к границам, и тают, как в тумане, в нетях эшелоны с платиной и вольфрамом, золотом и алмазами, редкоземельными и изотопами, один грамм которых стоит, случается, миллионы долларов. Туда же, как из распруженной плотины, хлещет-хлобыщет прихваченная на шермачка нефть, приватизированные голубые реки газа. За конструкторское бюро Сухого, выпускающее истребители «Су», просят сто тысяч долларов, за «Уралмаш» и того меньше. Медь и бронза, вывозимые «КамАЗами» в Эстонию - удел негодящей мелочи, ларькового рэкета, мельтешащего крутыми затылками...
   Идет другой счет.
   Объевшаяся, потерявшая аппетит, сбившаяся с нюха, слуха и интуиции эфемерная номенклатура уже не довольствуется подмосковными наташеростовскими особняками, далеко по лесу обнесенными зеленой сеткой. Эти ветшающие прибежища, помнящие разгульные деньки партократов, ныне всего лишь походные станы, полевые биваки, из которых способно выезжать на вольную охоту. Ставки на закордонные замки где-нибудь на Ривьере, на жемчужном острове Кипр, где дача экс-президента Украины прекраснодушно соседствует с особнячком известного урки. Что говорить: на тенистых аллейках рядом с вице-президентами США разбивают наши бонзы свои чертоги.
   О, эта юсатая звездно-полосатая страна, вожделение и соблазн!
   Уже вызубрены назубок сложнейшие шифры швейцарских банков, выучены в Гарвардах и переправлены во Флориду или Техас детки, а жены сидят на чемоданах и только и ждут сигнала...
   Зобы уже давно перенабиты, но жлобство - это такая пакость, хлеще болотной чарусы, и сигнал оттягивается да оттягивается, и эшелоны с якутскими алмазами текут, украдливо постукивают по рельсам. Надо побольше набить зоб, еще побольше. И не лезет, а надо. Что за проклятье...
   Ну и черт с ним, что желудок у тебя всего один, равно как и печень, уже не справляющаяся с напором абсентов, копченостей, приправ, исключительно вредной для организма икры. Она ведь, прислушайся, давно уже вопит по ночам, давно уже превратилась в прелую тряпку, и дело только момента, когда лопнет и расползется. Да нет же, не от печени ты умрешь, а всего лишь от стука громко хлопнувшей форточки, от разрыва сердца, и вовсе не понадобится пуля, не вчера отлитая на тебя зловещим Робин Гудом, сидящим в шестисотом «мерсе».
   Опомнись, человече! Оглянись перед божьим пределом, огляди загаженную и заблеванную тобой местность, называвшуюся Россией...
   В отличие от обожравшихся туш, Жиклер был еще в форме. Волчьи тропы набегов на власть требуют мускулистых ног, проворства ума и гаерской наглости. Жиреть будем потом, а пока - смертельные сшибки у кремлевских подворотен.
   Он старательно делал зарядку по утрам - на одних пальцах отжимался (с двумя перерывами) триста раз, потреблял гербалайф, знавал услуги массажисток. Спортзал с бассейном в купленном за гроши у оборонного предприятия-банкрота профилактории оснастил и тиром, и теннисным кортом - незаменимой усладой новых властелинов.
   Принюхавшись к бардаку, Жиклер стопроцентно уразумел, что с добрыми намерениями во власть не ходят. Спасти народ, вытащить из ямы страну - филологические упражнения в пользу бедных. Во власть ходят, чтобы, вот именно, всласть поханствовать, попаханствовать.
   Григорий Харлампиевич никогда не тешил себя иллюзиями относительно «спасения народа». Народ этот, мельтешащий с кастрюлями на митингах, стоит самого себя. Гнусное стадо жадного люмпена, мутантов и дебилов, прошедшее селекцию со знаком минус. Брось кость - перегрызется. Скажи: вот за тем леском ждет тебя, дебил, голая баба, ящик водки и пазуха дешевых «Сникерсов», и пойдет он за тобой за этот лесок, хоть голову руби. Уже пошел...
   Он однажды тоже хотел высморкаться на эту придурочную страну, хотел умыкнуть в капиталистические кущи, в свободный мир, да кавардак этот подоспел. Почему бы и ему не половить рыбки в мутной водице! Тем более, что клюет. Клюнула, еще как клюнула недюжинная царь-рыба и потащила его по пенистым водоворотам прямиком к золотому крыльцу...
   «На златом крыльце сидели царь...»
   Эх, детство, золотушечная пора... Сверстники не любили его, жестоко били нипочем и за просто так. Ну да никуда эти сверстники не уйдут, с первым же эшелоном помчатся по тундре нюхать воркутинский уголек - вместе с теперешней административной шоблой. Да-да, и отставных чинов туда же, на вечную мерзлоту - меньше вони. Меньше народа - больше кислорода. Оч-чень хорошо усатый придумал: нет человека - нет проблемы. Очень хорошо.
   Этот ядерный чемоданчик ему ночами снится. Вот где сила, которую кое-кто с Урала еще не может осознать. А уж он, Гриша, с этим чемоданчиком позабавляется...
   Одна, пожалуй, неувязочка в грядущей перспективе его смущает. Не настолько он глуп, чтобы не понять, что все эти тарелочки, летающие иногда над головами, не просто так летают... Отнюдь. Это только коммунисты, оплесневевшие апостолы казарменного борща, зашоривали глаза всем, и себе в том числе, старались внушить, что никаких-таких тарелочек в природе не существует, а есть только они, идиоты, истина в первой и последней инстанции, а все остальное - чертовщина.
   Теперь последнему барану ясно: что-то вынюхивают тарелки. Паленое разве чуют, досмотрщики? А откуда они прилетают, где базируются и кто их создал? Американцы что-то видели на Луне, но молчат. Хитрые...
   Когда ему по рации сообщили, что низко над ДК прошла тарелка, он, пожалуй, первый, исключая, конечно, толпу у Дворца, связал ее появление с сеансом экстрасенсши.
   А сообразив это, приказал:
   - Проведите дозиметрию. Я еду.
   Отказался даже от митинга на велосипедном заводе в Стригино.
   Дозиметр у Дворца почти зашкаливал, но он все равно поехал, и здесь, на месте, предположения его оправдались: экстрасенсша, как ведьма на помеле, прилетела именно на тарелке. Видели члены партии, врать не станут. Тарелка неожиданно исчезла, и через считанные секунды экстрасенсша и с нею долговязый с саквояжиком выступили из кустов парка. Мыс-Гордеевский немедленно поручил своим людям исследовать эти парковые кусты. Нашли алкашей, с пристрастием допросили их. Все верно: у алкашей у самих глаза на лоб полезли, когда эта странная барышня со спутником вывалились на них...
   Ох, не понравился ему этот долговязый спутник Чайки Адриатики. Глаза. Нехорошие, сомнительные глаза. Кто який? Альфонс? Ассистент? Муж? Срочно выяснить.
   Определенно, Григорию Харлампиевичу не поглянулся этот долговязый, но делать нечего - когда вернулись в Москву, в забитый зал «Арагви» вошли втроем. Свора телохранителей и соратников осталась у входа, разговор предстоял серьезный, не для многих ушей.
   Надо сказать, бакалавр оккультных наук была на седьмом небе. Героиня дня. Чудненько покаталась на тарелке, сеанс прошел успешно, и вот еще один подарочек судьбы - знаменитейший Мыс-Гордеевский пьет за нее шампанское на виду у всего улицегорьковского бомонда. В общем-то, ей начхать на этот а ля бомонд, а вот то, что у Григория Харлампиевича головка непроизвольно потряхивается, как у куличка, это важнее. Болезнь Паркинсона. Особенно заметно голова у скандального политика начинает встряхиваться, когда он речи говорит. Вверх-вниз, вверх-вниз, точно кивком непрестанно здоровается. Может сильно повредить имиджу. Тут же впала мысль бедовой бабе немедленно излечить гегемона, помочь ему. Два сеанса, всего два сеанса - и все будет приведено в норму. Напрочь лишенная комплекса стеснительности, прямая, как находка для шпиона, Вера Михайловна и бухнула об этом напрямик Григорию Харлампиевичу. Тот как ел говяжье мясо, так чуть им и не подавился. Бастурма предательски дрогнула на вилке. Он? Григорий Мыс-Гордеевский? Лидер партии «Демон»? Паркинсонизм? Дрожательный паралич?
   - Да, - выдала безжалостное сравнение паразитка Верка, - как овца траву в поле дергает, так и вы дергаете. Вот понаблюдайте. За овцой.
   Жиклер уронил бастурму в тарелку и крепко задумался.
   - Вам же лечиться надо, - продолжала наседать Верка. - Имидж же...
   - Ну так лечите! - вскинулся уязвленный политик.
   - Всего два сеанса, вот таких мало-малюсеньких сеансика. - Верка даже пальцами показала, каких.
   И понесло, понесло бакалавршу:
   - Надо бы вообще за вас женщине взяться. Чувствуется, женщины на вас не видно. Такие ужасные проколы делаете, я наблюдала по телевизору.
   - Что именно вы наблюдали? - раскрыл рот Григорий Харлампиевич.
   - Вот, вот: не надо рот-то так раскрывать - галка залетит. К тому же создается вид обдураченного...
   - Кого-кого?
   - Да Иванушки-дурачка, вот кого. И губы... Зачем вы так обметываете языком губы. Как та же овца. Неужели нельзя этот язык держать, где положено?
   - Можно, конечно.
   - Ну так что же! Вы же не горьковский босяк из романа «На дне».
   - Из пьесы...
   - Какая разница - роман, пьеса... - Верка говорила громко, как со сцены, как для публики, и бомонд, сидящий за ближайшим столиком, начал оглядываться, с любопытством прислушиваться.
   Славик толкнул Верку ногой, но это ничуть не смутило блистательную представительницу мира парапсихологии. Она завела речь о политике.
   - Вы знаете, - доверительно сообщила она Жиклеру, - у нас ведь общие взгляды есть.
   - На что? - поднял брови Григорий Харлампиевич.
   - Разумеется, на мировую политику, - важно начала Верка. - Я тоже поддерживаю мысль, что наша страна время от времени должна поигрывать мускулами... Да-а.
   Жиклер вытянул губы трубочкой, сделал крайне серьезный насупленный вид и спросил:
   - И как вы себе представляете это поигрывание?
   - Полторы-две маленькие наступательные операции в год... По освобождению наших моряков, заложников или еще кого... где-нибудь в Гвинее-Бисау или на Островах Зеленого Мыса - вот тебе и престиж. Американцы не дураки. Чтобы всякие там япошки и китайчики не лезли. Курилы им подавай? Хрен им пареный, а не Курилы, - быстро вошла в раж Верка, ожесточенно крест-накрест черкая вилкой по скатерти...
   Бомонд за ближайшими столиками в открытую вострил уши. Напрасно Славик пихал Верку в ноги, львицу отечественной экстрасенсорики понесло, как с горы.
   - Чтобы вот так, - Верка смачно почмокала губами, наглядно показывая, что нужно делать япошкам с предметом, рекомендованным вместо Курил. - И сопели бы в две дырочки, лупились бы в свои щелки. Палец дай - по локоть отхватят. Подумать только: три миллиона китайцев неучтенных у нас по Дальнему Востоку ходят, а нашему правительству хоть бы хны. Да гнать надо такое правительство, пока нас самих те же китайцы из собственной страны не выгнали.
   - Браво! - воскликнул Жиклер и хлопнул в ладоши. - Один к одному мыслим, Вера Михайловна. Вы будете достойным членом нашей партии. Вы еще выдвинитесь, честное слово.
   Чунасоцкий сидел молча, с мрачным видом. По правде говоря, он готов бил провалиться со стыда, смыться с глаз долой, улететь на той же тарелке, так не нравилась ему Верка со своей беспардонностью.
   - А вы что так мрачны, молодой человек? - наконец обратился к нему Мыс-Гордеевский. - Похоже, вы не согласны с Верой Михайловной?
   - Похоже. Отчасти.
   - Славик у нас ученый! - гордо вставила Верка и добавила отсебятину. - Эколог. Короче: эмэнэс, как он говорит. Младший научный сотрудник.
   - Ну что ж, в свое время я тоже был эмэнэсом, - отозвался Жиклер.
   «А теперь вона каково парю! Сокол!» - прочитывалось продолжение этой фразы. Однако в данный момент Мыса меньше всего интересовало собственное «я», собственное возвышение. Это ведь очевидный факт, нечего лишний раз бисер метать, не устраивала его и чухня, несомая собеседницей, с превеликим удовольствием распрощался бы он со столь странной парочкой, если не это. Если бы не НЛО.
   Царапая взглядом то бесцеремонную экстрасенсшу, то ее мрачноватого спутника, он не знал, как удобнее и ловчее начать, с какого бока подступиться, чтобы не вспугнуть, не вызвать подозрений.
   Все решилось проще.
   - Вы, наверное, Григорий Харлампиевич, все время спросить нас хотите? - сама начала прозорливица.
   - Насчет чего?
   Верка, приоткрыв роток, с загадочной интригующей улыбочкой уставилась на политика.
   - А насчет тарелки! - хохотнула она и хлопнула, как девчонка, в ладоши.
   - Ну да... И насчет тарелки хотелось бы узнать.
   - На которой будто бы мы прибыли в Нижний?
   - Почему «будто бы»? Вы на ней и прибыли. - Григорий Харлампиевич даже заерзал на стуле от нетерпения. Сейчас, сейчас все выяснится.
   - А никакой тарелки и не было! - огорошила между тем Кассандра.
   - Как не было! - подпрыгнул на стуле Жиклер. - Была тарелка.
   - Никакой тарелки не было! - раздельно и четко продиктовала Верка, глядя прямо в глава Жиклеру.
   Гриша Мыс-Гордеевский и сам умел гипнотизировать, манипулировать человеком. Не хуже, чем тезка его, кончивший дни свои в невской проруби. Биополе у него, по единодушному мнению знакомых экстрасенсов, было - ого-го! Не обхватишь. Он и сам мог бы быть экстрасенсом. Если бы не стал политиком. Поэтому потуги уважаемой Веры Михайловны встретили отпор.
   - Члены нашей партии, - жилкой не дрогнув, так же твердо и четко проговорил Мыс-Гордеевский, - видели. А это вполне проверенные люди, я не имею оснований не верить им, - напыщенно закончил он.
   Верка пожала плечами, посмотрела на спутника и принялась ковыряться в тарелке, видимо, сочтя разговор на эту тему вполне завершенным.
   Но не того хотелось Жиклеру. Он, недолго думая, провозгласил тост за НЛО и его светлое будущее. Бакалаврша змеино улыбнулась и выпила.
   «Они явно что-то скрывают. Значит, есть что скрывать. Значит, все-таки на тарелке они прилетели, а не иначе», - кусал Григорий Харлампиевич ногти. Попытался сделать еще один подход:
   - Вера Михайловна! Почему вы неискренни со мной? Я сгораю от любопытства, а вы не хотите его удовлетворить. Нехорошо, Верочка, я обижусь.
   - Ну ладно. Была тарелка, была. Но была она только в воображении людей. На самом же деле ее не было. Вот случай, как выразился один булгаковский герой, массового гипноза. Это часть моего сеанса. Люди видят чудеса в небе, связывают это с именем Чайки Адриатики и, заходя в зал, уже настроены на чудо, верят в него, воспринимают меня как настоящую волшебницу. И мне легче работать с залом: сила внушения возрастает во много крат.
   «Лепи горбушку кому-нибудь другому», - подосадовал Жиклер. Врет экстрасенсша, нагло причем. Пока эта лукавая дама вела свой паршивый сеанс, члены его партии времени, как уже было сказано выше, не теряли. Как она объяснит этот перепад в дозиметрии: фон в Нижнем был 8 микрорентген, а в кустах, в месте посадки, аж 60. Каким внушением?
   Ну, что ж. Не хочет говорить - не надо. Сейчас не хочет - потом скажет. Это уж как пить дать. Нужно собрать немедленно обстоятельное досье на эту милую дамочку, также и на спутника. Там будут на крючке. Посулить квартиру, гараж. С посулами у Мыса проблем не будет - дока. Следует, конечно, организовать слежку. С другой стороны, не находилось еще женщины, которая устояла бы перед мужским обаянием Григория Харлампиевича. «Мысочек!» - обычно зовут его дамы в интимной обстановке и нежным пальчиком любовно нажимают на кончик носа. И эта далеко но убежит.
   «А в постели она, должно быть, хороша-а!» - расплылся в томном желании Мыс-Гордеевский и немедленно послал эту мысль экстрасенсше.
   «Да уж, - кокетливо отпарировала сотрапезница, - да и ты партнер ничего». И обещающе улыбнулась.
   Что-то назревало...
   
В ПАСТИ КРОКОДИЛА
   
   - Тебе понравился наш герой Гриша? - томно спросила на другое утро Верка, жмурясь от яркого солнышка, сплошь заливавшего их наперсточную комнату.
   Они лежали валетиком на солдатской койке, распаренные, вальяжные, и, конечно, совершенно голые.
   - Кофейку не будете? - осторожно постучала в дверь Полина Семеновна.
   - Позднее, Полина Семеновна.
   Старушка удалилась.
   - Так спрашиваю, понравился наш политик?
   - Нравится, - буркнул лжеэколог, - с одной точки зрения.
   - Ты все насчет убийства? - запросто, буднично, как о чашечке утреннего кофе, уточнила Верунчик.
   - Ну не целоваться же мне с ним!
   - А я бы не против.
   - Да ты с кем против! - в сердцах выпалил Чунасоцкий.
   Сей пикантный разговорчик, разминочная пикировочка так бы и остались таковыми, если бы на другой день не прибыли посыльные от Мыса.
   - Ты им адрес давала? - спросил Славик, отзывая Верку. Она пожала плечами.
   - И не думала.
   - Как же они узнали?
   - Не знаю. Наверное, выследили. Всерьез этот Мыс уцепился за тарелку. Ты вот что, голубчик, ты посиди здесь, а я съезжу, разъясню. Я быстро.
   Верка начала собираться.
   Тупо соображая, Славик зло смотрел на эти сборы. Он и не подозревал, что ревность так схлестнет его. Очень хотелось, чтобы Верка передумала. Или, например, туфля у ней порвалась, или какая иная бытовая катастрофа случилась. К кому поехала? - к ненавистному Мыс-Гордеевскому. И ведь, заметьте же - с охотой, с удовольствием едет.
   - А Славика-то что не берешь? - вмешалась наблюдавшая за сборами Полина Семеновна.
   - А Славик у нас еще ма-аленький... Дома посидит! - Верка подвалила к зеркалу и начала краситься.
   - Побольше, побольше штукатурки-то клади! - зловеще посоветовал Чунасоцкий, по себе зная, какое отвращение вызывает практически у любого мужчины крашеная женщина. Ощущение несвежести, третьесортности, поддельности. Всегда при встречах с намакияженными бабами у Славика было неизменно одно и то же чувство: хотелось взять тряпку и с бензинчиком, с сильным моющим средством протереть лицо, довести до естества. Вот Галка у него никогда не красилась, и он это очень ценил.
   Верка чмокнула его в щечку и фальшиво помаячила ручкой.
   Тьфу. Надо теперь идти в ванную, с мылом отмывать щеку.
   Он вспомнил о Галке, присел на коечку и обнял руками пропащую свою головушку. Что они с Илюшкой поделывают теперь? Смотрят в окно на дорогу и бегают без конца к почтовому ящику? Или уже не смотрят и не бегают? Илюшка, конечно, особенно переживает его неожиданное отсутствие. Хнычет, наверное, днем и ночью. Ах, милый ребенок, он-то за что должен страдать? Ведь сказано же, отчетливо сказано, что ни одна революция, читай, любой другой поступок под благовидным предлогом, и слезы, единственной слезинки ребенка не стоят.
   Так чего же?..
   Скверно все получается.
   Голова болит, и саднит под мышкой против датчика. Образовалась какая-то припухловатость на месте вживления. Уж не канцер ли?.. За все ведь надобно платить, причем по большому счету.
   Тревожно на душе, тревожно. Тревоги, неясных опасений вчерашний день и сегодняшнее утро добавили еще больше. Ощущение такое, будто что-то роковое, неотвратимое нависло над ним, над его судьбой. Мало того - на ним, и над всей Россией - битой, мятой, штопанной и калеченной страной. Будто бы некая страшная биоплата, биоматрица нависла, как тогда, во время митинга, над Пушкинской... И нечем, и некому развести, рассеять эту биоплату. Ощущение беды, большой - на весь белый свет - беды...
   Стрелки часов показывали двенадцать дня, когда вернулась Верка. Для интимного свидания слишком рано. Славик, не таясь, обрадовался ее возвращению.
   - Ну что?.. Как они на нас вышли?
   - Все верно: выследили.
   - А ты им не сказала, что это нехорошо?
   - Как же, в первую очередь попеняла.
   - И что?
   - Все на смешочки свел. Понравилась, говорит, очень. Я. Лично. Но меня ведь обмануть трудно, как-никак бакалаврша... Тарелка его интересует, вот что... Прямо-таки места себе не находит этот Мыс, извините за выражение, Гордеевский. Вынь, милые, да положь ему эту самую тарелку. Квартиру тут, в центре Москвы, обещает.
   - Куда же ему наша кибитка так затребовалась?
   - Как куда? На службу партии. Свой извозчик. Скоро начнется предвыборная кампания, президентский марафон, летать надо. Из Воронежа в Кемерово, из Кемерова в Ярославль. А митинги проводить прямо из люка тарелки. Говорит, что это даст оглушительный эффект, и победа на президентских выборах ему будет обеспечена. А будет он президентом - осыплет нас царскими почестями. Визирями, пожалуй, сделает...
   - Кем, кем?...
   - Визирями.
   - Хорошенькая перспектива! - сжал кулаки Чунасоцкий. Голос его зазвенел, как у мальчишки, а лицо запылало. - Что еще умного сказал будущий президент?
   - Тут я, Славутич, повинюсь перед тобой. Я этому Мысу прямо сказала, что к тарелкам имею ровно такое же отношение, как и он.
   - А он?
   - О тебе спросил.
   - А ты?
   - Пожала плечами. Что я еще могла сделать? Но он ведь не дурак. Если не я, значит, ты. Так что будь готов. Возможно, скоро заявится к тебе с визитом. Ко мне он сразу всякий интерес потерял, начал свертывать встречу.
   - Тут мы его и встретим! - хлопнул в ладоши Чунасоцкий. Он возбужденно заходил по комнате.
   - На ловца и зверь. Дай-ка я тебя расцелую, Веруня, несмотря на штукатурные напластования. А что он там насчет квартиры-то бормотал?
   - На Зубовском бульваре. Но только пока комната. Зато большая. В другой комнате разместятся его люди...
   - И будут насиживать нас... Как яйца в инкубаторе.
   Верка рассмеялась.
   - Как только им бразды правления тарелкой передадим, так сразу вся квартира.
   - Что, он так откровенно и торговался?
   - Да-да, без комплексов. Как на базаре. Фу-у, устала я с ним общаться!.. Давай-ка на природу выберемся, куда-нибудь на Истру или Пахру.
   - Нюхать там презервативы и сележьи головы?
   - Купнуться хочу - сил нет. Ах, где ты мое Черное море, любимое море! Жить без него не могу!
   - А на Амазонку не хочешь?
   - Хочу, Славутич, хочу. И на Нил, где крокодил, и на Амазонку хочу, только бы поскорее из этого ущербного города выбраться. Купальник-то на твою Амазонку брать?
   - Лишние хлопоты. Там никакие купальники не нужны.
   ... Модуль завис за окном, когда уже повечерело. Верка только и успела отыскать в чемодане огромное мохеровое полотенце, которое с успехом можно было использовать и как простынку.
   Широкой просекой пробивала себе путь в могущественных первобытных лесах Амазонка. Река была широка, как море. Питоньи поблескивая, зеленоватая вода стремительно рыла берег, закручивалась в гигантские водовороты, несла на своей груди, как в весенний разлив, исполинские деревья, подмытые с корнями.
   Модуль завис над уютной песчаной площадкой, окаймленной девственной зеленью, и, высадив пассажиров, стремительно, зигзагообразными рывками исчез в голубизне неба.
   Тяжелая, как в парнике, тропическая жара встала над ними. Песок жег ступни, невозможно было присесть. Хорошо, что Верка захватила полотенце. Сквашенная, сброженная амазонская водица была теплее парного молока.
   Верка тут же сбросила с себя все, что могла. Славик последовал ее примеру. Совокупление их на жутчайшей жаре, среди дикого леса, было, однако, сладчайшим, прошло эффектно, как впервые.
   - Вот так всегда! - простодушно поделилась Верка. - В новой обстановке, как с новым мужичком.
   - Ты мне-то хоть этого не говори! - поморщился Славик. Ему уже хватало Веркиных откровений. Выше крыши.
   Он встал, отряхивая песчинки. Колени саднило, ободрал их о зернистый песок и обжег изрядно. Расплата за удовольствие.
   От джунглей наносило неведомыми ароматами. Мелькали в пышной листве оранжево-синие, зелено-алые птицы. Массивные, неуклюжие, они выламывались из тесноты леса и, завидев людей, рассаживались поближе, с любопытством разглядывали неведомых существ. Птицы кричали отвратительно, как наши лесные сойки. Одарил же Господь такими голосками за дивное оперение. Пичужки с ноготок - колибри - порхали меж этими гигантами, как комарье. Колибри зависали на одном месте, быстро-быстро трепеща игрушечными крылышками, вытягивая шильцами длинные клювики, и погружали их в чашечки орхидей. Орхидеи - красные, розовые, синие - несметными стадами выглядывали из зелени деревьев.
   Верка, осчастливленно оглаживая пупок, засмотрелась в небо. Глаза ее мечтательно остекленели. По всему было видно: создал ей кавалер уют, довольна бакалаврша по самую маковку.
   Славик вытянул из сумки солидный, поблескивающий, вороненый «макаров» и решил здесь, на безлюдьи, опробовать ствол. Он углубился в чащу, откуда неслись отчаянные, похоже, обезьяньи вопли.
   Обезьянок, крошечных существ, одетых в серебристую шерстку, было целое стадо. Обнаружив человека, мармизетки начали метаться над Славиком, восторженно крича, показывая на него пальчиками. Прыгая на вепсах, они чуть не задыхались от восхищения. Не стрелять же в этих детишек. Вообще стрелять расхотелось, казалось, оглуши эту райскую глушь выстрелом - и разом оборвется дивное яркое кино. Природа оскорбится и захлопнет свой удивительный ларчик.
   Он вернулся на поляну. И остолбенел. Картина, представшая взору, не поддавалась никакому описанию. Верка все так же, кверху пузом, лежала на песке, а к ней выбрался из водяных недр трехметровый крокодил. Толстенная, как бревно, рептилия в непромокаемой коже уже разверзла пасть с бульдожьими зубами, намереваясь почать экстрасенсшу с пяток, но... что-то не начинала. Мало того, Верка спокойно, как ни в чем не бывало, почесывала большим пальцем ноги крокодилу под челюстью.
   Аллигатор, раззявив пасть от удовольствия шире обычного, преданно балдел, глаза, похожие на сучковатые наросты, были мечтательно обращены к небу. Верка же продолжала невозмутимо ублажать кожгалантерейного кавалера, господина амазонских вод.
   В какое-то мгновение Славику сделалось одновременно и дурно, и жутко, лишь неимоверным волевым усилием он овладел собой. В следующую минуту волна неистовой, небывалой доселе ревности окатила, ослепила его и он, издав душераздирающий индейский вопль, раз за разом нажал на курок, выпалил в рептилию. К ужасу стрелка, выстрелов не последовало. То есть были какие-то невразумительные хлопки, как ладонью по фанере, и Славик отчетливо увидел: ствол исправно, одну за другой, выплюнул три пульки. Но пульки эти не имели ровным счетом никакой убойной силы - описав дуги, они тут же, в двух шагах, и зарылись в песок.
   «Порох подмочен!»
   Аллигатор прервал балдеж и со злорадным удовольствием воззрился на Славика. На секунду показалось, будто в сучковатых глазах мелькнула ехидца. Мелькнула и исчезла.
   Затем гнусное пресмыкающееся завалилось на спину, как дворовый бобик, поколотило хвостом о песок, еще раз кувыркнулось и таковым кульбитом плюхнулось в воду. Уже оттуда, из своей стихии, начало неотрывно наблюдать за Славиком, очевидно, тоже сгорая от ревности. Казалось, глаза крокодила говорили: эй, шельмец, ступай-ка сюда, я тебе тут живо уши-то оторву.
   Опомнившаяся от флирта Верка села и обиженно надула губы.
   - А я тут подружилась с Геной...
   - Нашла, с кем дружить! - буркнул Славик, озадаченный больше всего поведением «макарова». - Не вздумай прыгнуть к нему, он тебя там живо под корягу утащит...
   - Они что, под корягой это дело делают?
   - Вечно вам «это дело»! Чтобы слегка подошла, а потом уж позавтракает.
   - Фу! - задохнулась от омерзения бакалаврша.
   Надо было разбираться с «макаровым», дело серьезное. Чунасоцкий подобрал пульки и горстью запулил их в морду зубастому аборигену. Тот рыпнулся пастью, пытаясь изловить пульки, да промахнулся и ушел на дно, разыскивать их там.
   - Или это я во сне? - ущипнул Чунасоцкий себя за бедро. Щипок был взаправдашний. Тогда он достал из сумки перочинный нож, выколотил из рукояти пистолета недострелянную обойму и начал расковыривать патроны. Из всех оставшихся патронов ему высыпалось на ладонь вместо пороха по щепотке какого-то серого, похожего на папиросный пепел вещества. Чунасоцкий взял у Верки спички, посыпал вещество на пламя. Никакой вспышки. Пороховые заряды были испепелены каким-то дьявольским способом в самих патронах.
   Вот оказия! Только теперь Славик вспомнил... Дело было в модуле, сразу же после взлета. Каким образом Игорь узнал о «Макарове» - совершенно непонятно, но только сразу же потребовал пистолет. Он не стал цацкаться с ним: доставать обойму, вытряхивать патроны, выкидывать их за борт. Он просто-напросто взял из пилотского бардачка какую-то штучку, похожую на карандаш, и взад-вперед провел этим карандашом по рукоятке. Вот и все, пистолет разряжен. А он-то, дуралей, и забыл об этом эпизоде. Дорого бы могла стоить эта забывчивость, встань на пути зверь или лихой человек. А что было бы, если бы стрелял в Жиклера?.. И представить невозможно.
   Теперь надо доставать новую обойму.
   Верка заливисто хохотала, наблюдая за Славиком.
   Ведьма, натуральная ведьма.
   И тут Славик почувствовал: сзади кто-то есть. Изогнув шею, что конь ретивый, он с ужасом в шаге от себя увидел все того же несуразного кавалера с экономно, как канцелярский дырокол, раскрытой пастью, готовой стремительно захлопнуться, как только будет выбран момент. Кровь хлынула в голову. Он взвился и разъяренно начал носиться по поляне, отыскивая взглядом жердь, дрын, слегу, кол, вагу, подтоварину либо любой другой подобный предмет. Но ничего такого не было на первобытной поляне, выворотилась из песка лишь хилая обугленная коряжка, и с нею наперевес Славик пошел в атаку, дабы оглушить зубастое чудище.
   Увидев столь нешуточные намерения, крокодил позорно бежал. Раза два-три мелькнула в бурной Амазонке его шикарная кожаная спина с супермаркетовским узором и наконец исчезла. На этот раз навсегда.
   В изнеможении отшвырнув корягу, Славик как подкошенный рухнул на песок. Он и слова не мог сказать от потрясения. Пот капал с него, как в бане.
   Вот так погулеванили.
   Славик начал принимать меры, чтобы поскорее выбраться из джунглей.
   
СХВАТКА С ЭСТРАДНОЙ ЗВЕЗДОЙ
   
   Срочно надо было доставать новую обойму.
   Как только прибыли из Бразилии, Чунасоцкий немедленно этим и занялся, стал собираться на рынок.
   - Меня не берешь? - зачем-то спросила Верка.
   - Нет, пожалуй.
   - Ну-ну, - неопределенно хмыкнула она.
   Что бы значило это ее «ну-ну»? Раздумывать, однако, было некогда, скоро Славик уже толкался на старейшем рынке столицы - Даниловском. Ему, насколько он слышал краешком уха, нужно было выйти на кавказцев. После гибели тоталитарной империи Кавказ был забит оружием, он весь воевал, дымился. Араксом лилась горячая южная кровь, а с нею и русская. Львиная доля оружия, вплоть до минометов, переправлялась из дымящихся ущелий через горные тропы на российские просторы, туда, где в нем была нужда. А нужда в нем теперь была везде, а больше всего - в столице нашей Родины, в этом жутком, как бы подвешенном на дыбе городе...
   Кавказец кавказцу, понятно, рознь. Что, например, взять с этого феллаха-дагестанца в громадной кепке, с прокопченным, цвета крепкого чая лицом, озабоченно перекладывающего на прилавке алые помидоры? Или с тех вон джигитов, умело, по-русски пьющих за горками из мандаринов и яблок.
   - Девушка, падхады, дарагая. Тэбэ недорого прадам. «Тэбе». А мне?..
   Нет, это все не то.
   Они ведь, черноусые дети юга, только на первый взгляд одинаковые. Они очень и очень разные. Приглядчивые люди моментом вычислят: армянин ты, азербайджанец или грузин. Белая кость Кавказа - армяне, дети холодного ветреного плоскогорья среди чужих цветущих субтропиков. Вековечные заложники янычар, не раз купавших этот христианский народ в крови.
   О, страна розового туфа, взгляд твой печален и мудр.
   Рыночные армяне сидели на корточках, а в середине кружка шумел-гремел, блестел черным полированным жуком магнитофон. Жесткие, будто приклеенные кудряшки, воловьи, чисто выбритые шеи, модные пиджаки...
   Может, они?
   Славик приблизился к кружку и как можно кротче, проникновеннее спросил, подергав для наглядности указательным пальцем:
   - Ребята, пиф-паф поможете достать?
   Сидящие орлами меломаны поглядели все на одного. И тот, со сросшимися бровями, немедленно оттолкнулся, встал с корточек и отошел со Славиком в сторону.
   Не так, оказывается, просто купить боеприпас, это тебе не помидоры. Армянин повел Славика за территорию рынка, они пересекли трамвайные пути, вошли в подъезд обширного, расположенного подковой старинного здания со встроенным магазином. В подвал этого магазина и спустились. Далее проследовали узким, заставленным тарными ящиками коридором к другой лестнице, выходящей во двор. Выбравшись из подвала, армянин своим ключом запер двери за собой. Все. Хвосты, если таковые имеются, напрочь отрезаны. «Ловко придумано!» - подивился Чунасоцкий. Сросшиеся брови усадил его в иномарку с затемненными окнами и рванул с места. Недолго попетляв, машина остановилась возле ординарного подъезда пятиэтажной «хрущевки». Южанин достал из бардачка радиотелефон. Что-то наговорил в него по-своему, и минуту спустя из подъезда вышел другой черноволосый и уселся на переднее сиденье. Здесь и произошла сделка. Славику сунули новенькую плиточку с восемью пульками, он отслюнил обговоренные двести тысяч.
   - Россыпью не нужно? Четыре «зеленых» штука.
   - Думаю этими обойтись.
   - А автомат? Израильский. «Узи». Отличная вещь.
   - Нет! - И это предложение отверг Чунасоцкий тоном солидного покупателя, знающего, что ему нужно. - Думаю «Макаровым» обойтись.
   Он хотел выбраться из машины, но ребята не позволили. Они подкинули его до метро и даже проследили, как он скрылся в дверях станции.
   Дома Верки не было.
   На койке лежала небрежная писулька:
   «Уехала на фуршет. Твоя».
   Час от часу не легче!
   Вот оно, торжествующее Веркино «ну-ну». Вот оно чем завершилось. Она уже знала о фуршете. Улепетнула, скорее всего, к Мыс-Гордеевскому. Вероятно, как только за Славиком закрылась дверь, так и начала собираться.
   Конечно, на этот фуршет соберется столичный бомонд, женщины будут блистать нарядами, пахнуть и млеть под взглядами самцов-мужчин. Она, Чайка Адриатики, конечно, конечно же, затмит всех. Проделает пару своих дьявольских штучек и - успех обеспечен.
   Валяясь на койке, он старался не думать о Верке и этом злосчастном фуршете. Ревность, что ни говори, штука тяжелая. И противная.
   Он стал думать о Гагарине. В суматохе последних дней не было даже минуты хорошенько поразмышлять об этом. Теперь вот выдалась такая минута. В детстве он, как и все дети, любил сказки и, конечно же, в воображении перемещался в их заманчивый волшебный мир. Ой, как там было все заманчиво - печка у Емели была самой теплой, избушка у задворенки Бабушки-Яги самой комфортабельной, а уж песок под ногами горюющей Аленушки и вовсе золотым. Теперь ему казалось, что там, на далекой планете, с помощью стелющегося луча он заглянул именно в сказку. Живой Гагарин! И остро захотелось туда, на крылечко «Матрикарии», к Юрию Гагарину. Очень захотелось кое о чем порасспросить его. А уж с Олегом Далем они бы целые вечера говорили. Не исключено, что после вечерней беседы отправились бы к хрестоматийно поющим, наливным, как малороссийская черешня, жницам. Что, если и впрямь попроситься туда?
   Первый час ночи, а Верки все нет. Ну не стерва ли ? Нет и сна. Как ни ворочался на узенькой коечке, заснуть не мог.
   В этот поздний час пожаловал к Полине Семеновне Сокиро. Он что-то бубнил за стеной, судя по монотонности, читал стихи. Наверняка новые. Кто еще, как не благосклоннейшая Полина Семеновна, выслушает его. Выходить к гигиенисту и нарываться на пространнейшую беседу не хотелось.
   Наконец Катайгородский умолк и удалился с хозяйкой в спальню. В последнее время они плотски контактировали там. Впрочем, это их личное дело.
   Третий час ночи. Знакомо ли вам подобное мучительное ожидание?
   В переулке послышался шум автомашины. Славик кинулся к окну.
   Верка! Душа запела, все тело его запело.
   Верка что-то излишне громко выговаривала водителю, а под руку ее держал какой-то фраер. Верка громко и возмущенно, на весь двор ругалась. Даже не ругалась, а прямо-таки, что называется, базланила. Бесцеремонно отшила провожатого. Тот сел на заднее сиденье, и машина подалась со двора. Душа Славика возликовала.
   Бакалаврша была изрядно пьяна. Она навела шороху и в квартире. Как бы не случился клинч у Катайгородского!
   Верка кинулась Славику на шею, начала тискать, целовать, извозила в губной помаде.
   - Это что за чувак внизу был? - промеж бурных объятий спросил он.
   - А-а! - отмахнулась Верка. - Гришкин телохранитель. Приказано доставить меня в целости, вот и доставил...
   - А я уж хотел его с лестницы спустить.
   - Славутич! Славонька! Ты у меня хороший. Давай поженимся, а?..
   - Давай на завтра этот разговор...
   - Давай, милый. Один ты у меня хороший, а все остальные прямо-таки мразь. Да, мразь. Эта шкура барабанная, я ее напялю еще на барабан, это точно. И спляшу на ее шкуре. Ах, гнида, ах, сучища!..
   - Кто такая?
   - Да эта... как ее... по телевизору поет, сиповка!
   - Алла что ли?
   - Ага, она. Нет. Алла уехала, а эта, как ее, коротконожка...
   - Вероника?
   - Что-то похоже...
   - Алена?
   - Ну, эта прелесть, милка...
    - Тогда одно - Марья.
   - Может, и она. Очень даже может быть, я в них не разбираюсь. В общем, гада. Ходит там, вся из себя, как разряженная ворона. Я начала гостям показывать, как коробок биополем передвигаю, а она, сучка, все встревает, мешает. Ей отдайте внимание. Гриша меня под руку, и она тычется между нами. Что ты будешь делать!
   - Она пьяная, наверное, была?
   - Она и трезвая-то хуже пьяной, а тут еще изрядно добавила. Подходит ко мне и так вызывающе то одним, то другим плечиком подергивает, на поединок вызывает. Ну, вызови, думаю, вызови... С кем ты, милая, сцепилась!.. Я ведь лимита... профессионально размалюю, как потолки в Хорошево-Мневниках размалевывали. А она, дристунья, еще и прямым текстом, надо же набраться наглости. Я, говорит, как звезда, должна тут шишку держать, править балом, а не ты. Ну, и достала. «Кто, кто, - говорю, - милая дочка, ты?» «Звезда я». «П... ты, - говорю, - малосольная, а не звезда.» Вот тут и началось. Закричала она не своим голосом, в волосы мне вцепилась. А этого ни в коем случае делать не следовало.
   - И что же ты? - переведя дух, спросил Чунасоцкий. Верка захохотала.
   - А я ей под дых, да об стенку башкой. Потом на руки подняла, понесла к балкону, хотела вышвырнуть с этажа, ей-богу.
   - И что же?
   - Да ребята, ее телохранители, отняли. Унесли. Та ногами дрыгает, соплями захлебывается. Тьфу. Звезда она, видите ли!..
   - Успокойся, Веруня. Ты, кажется, тоже лишку приняла.
   - А это я уж потом... чтобы нервы успокоить. «Звезда»!..
   - Да-а, две львицы в одной клетке - не шутка.
   - Хорошо еще, что две, а не три. Хорошо, что Алка вовремя слизнула. Тоже задиралась. Я бы и ее под орех разделала.
   - Не сомневаюсь, - согласился Чунасоцкий, еле сдерживая смех. - А что же наш Григорий Харлампиевич?..
   - А он рядом стоял, наслаждался потасовкой...
   - Разделить ложе не предлагал?
   - У тебя одно на уме. Ему не до того. Григорий Харлампиевич, между прочим, завтра, то бишь уж сегодня, в гости обещал нагрянуть. С тобой хочет поближе знакомство свести.
   - Тарелка?
   - По-видимому.
   - Ну что ж. Пусть подъезжает, я готов! - холодно сузил глаза Чунасоцкий. Робес-пьеровская суровость читалась в его зрачках.
   - Кстати, - заметила Верка, раздеваясь, - квартира на Зубовском уже почти что наша.
   - Будет нам всем по квартире! - сатанински усмехнулся Славик.
   
УРОЧНЫЙ ЧАС
   
   Часам к десяти утра 2-й Обыденский переулок был оцеплен. Стоило только выглянуть в окно, чтобы убедиться в этом. Почти из-за каждого дома высовывались тупые рыла иномарок. Четверо плечистых, почти квадратных парней, встав в кружок, курили, поглядывая в сторону Остоженки, карауля прибытие шефа. В ожидании необычного шоу догадливый московский народец, в основном пенсионеры, поскорее выбрался на лавочки перед подъездами. И москвичи не ошиблись: скоротечное шоу состоялось.
   Ровно в десять во двор въехало несколько машин, и из передней выступил на асфальт сам Мыс-Гордеевский. Он был в зеленоватом клетчатом пиджаке и невиданно оранжерейных расцветок галстуке, широком, как обеденная салфетка. По обыкновению крутнувшись на каблуках, Григорий Харлампиевич поприветствовал все подъезды. Старушки, раскрыв рты, выжидающе пялились на известного в стране человека. Конечно же, такой человек не мог приехать с пустыми руками. Махнув рукой, он дал знак шоферу, и тот выволок из багажника открытую картонную коробку, с горкой наполненную всевозможными заманчивыми предметами от «Сникерсов» и пивных баночек до упаковок с лимонной эссенцией и презервативами. Видимо, тормознул где-то Харлампиевич у коммерческого киоска и смаху, без разбора, все закупил. Как истинный хлебосол, Жиклер поклонился народу и, заложив руку за пуговицы пиджака, отступил на шаг, предоставляя шоферу право оделять собравшихся. Глаза благодарных старушек преданно засветились. Озаботясь, всем ли хватило, Мыс-Гордеевский поднял руку и с нею, поднятой, как заправский шоумен, поразворачивался в разные стороны, требуя внимания. Внимания было сколько угодно. Речь Жиклера перед дворовыми старушками была столь же веской и внушительной, сколь и краткой:
   - Всем! Всем! Всем! Всем мой привет. Надеюсь увидеться с вами у урн. Нет-нет, не у тех урн, что в крематории, у избирательных. И вы отдадите каждый свой голос за того, кто вам нужен. Я не призываю вас голосовать за себя, но я призываю вас голосовать за тех, кто вам нужен, - искренне, проникновенно сообщил Мыс-Гордеевский, явно подразумевая, что это вот он и есть нужный человек.
   Обнародовав сей перл риторики, Мыс-Гордеевский аристократически наклонил головушку вперед и рысцой проследовал в Веркин подъезд. Челядь повалила за ним.
   Верка уже успела заготовить салатик. Вынесла какого-то вина. Дорезала колбаски. Была она с утра что-то угрюмовата, видимо, не выспалась.
   Усевшись во главе стола, Гришка попытался расшевелить ее, начал с анекдота:
   - Видите, ползет муха по столу. А как определить ее пол? Очень просто, ха-ха... Если муха сядет на горлышко бутылки, то мужик. А если на зеркало, то баба. Ха-ха-ха...
   Рассмеялся столь крутому анекдоту один Мыс-Гордеевский. Мало того, что рассмеялся, он тут же по-свойски, не дожидаясь никого, запил анекдотец стаканчиком вина. И сразу же обрел дружеское расположение к Славику Чунасоцкому, чокнулся с ним вторым стаканчиком. Придвинув стул к нему, откровенно сообщил:
   - Здесь что-то не то. Не так хорошо сидим. Я сам простор люблю. Предлагаю поехать ко мне на дачу. Да-да, прямо сейчас. На реке Пахре, в отличном месте.
   - Я пас! - без обиняков сообщила Верка. - У меня это дело началось.
   - Ну что ж, раз «это дело»... Ничего не поделаешь. А вы, молодой человек?
   - Готов хоть на край света! - не без внутренней дрожи произнес Чунасоцкий. Вот он, как говорит телевизионная передача, счастливый случай. Трудно и помыслить, как все удачно складывается. Не надо пробираться через толпу на митинге, цель рядом. Можно даже и сейчас, прямо здесь... Зайти в комнатушку, выдернуть пистолет и прямо из комнатушки, чтобы никто не успел помешать - всю обойму. Тут бы наверняка. И был, был такой соблазн, но как встретился он с невиннейшими, честнейшими глазами Полины Семеновны, так и отказался от замысла. Затаскают ведь старушку.
   Он пошел-таки в комнатушку. Экипироваться. Замкнувшись на крюк, напялил на себя теплый, не по майской погоде джемпер. Руки не дрожали, сомнений в голове никаких не витало. Неожиданно пришло успокоение, даже больше - равнодушие ко всему, как если бы принял сильный транквилизатор. Доставая «макаров» и затыкая его за пояс, под джемпер, он подумал, что такое охлаждение ко всему, такое тупое равнодушие к миру и себе бывает, вероятно, только у преступников, которых разбудили и повели на казнь...
   Уже выйдя из комнатушки, он понял, что малость сплоховал. Джемпер - не то прикрытие. Нужно было купить пиджак, да попросторнее, размера на два побольше. Вот как у жиклеровых телохранителей - у них там, пожалуй, и десантный «Калашников» запрятан, а ничего не видно. Джемпер облегает фигуру, и надо быть все время начеку, следить за собой, все время втягивать живот, чтобы рукоять неуклюжего полевого оружия не выпирала.
   Он, кажется, кожей почувствовал, как плечистые на улице ощупали его долговязую фигуру взглядами. Вот бы ему живот, как у Саньки Сизова, его давнего институтского дружка. Тот затыкал под рубаху по паре «огнетушителей», 0,8 литра и запросто проносил в общежитие мимо вахтеров, никто и не замечал...
   Однако предаваться сентиментальным воспоминаниям было не время. Совсе-ем не время. Кажется, охранники что-то заметили и вопросительно переглянулись. Да-да, они определенно заметили оружие. Этот пистолет прямо-таки жег кожу, когда, слегка придерживая его рукой, чтобы не выскользнул из-под ремня, он садился в жиклеров «Трабант» на заднее сиденье. Впереди сел Жиклер в темных очках, сзади в обе дверцы завалились охранники. Они сдвинули Славика к середине и так обжали массивными телами, что ни вздохнуть, ни повернуться. И этак галантно, по-дамски взяли под руки. Как арестованного. Нечего было и думать, чтобы по дороге продырявить затылок несчастного Жиклера. С ужасом почувствовал Славик, что все рушится, что его дилетантское предприятие построено на песке.
   Сейчас вот, за кольцевой, эти двое выйдут и...
   Однако до дачи доехали благополучно.
   Как бы сами собой раскрылись металлические ворота с красными звездами (маскировка под воинскую часть?), и кавалькада из трех либо четырех машин проследовала по асфальтовой дорожке в глубь соснового бора. По бокам дорожки, как в санатории, торчали декоративные светильники.
   Дача была трехэтажной, из красного кирпича, построенная скорее всего недавно. Масса балкончиков, переходов и прочих архитектурных штуковин. Теремок, ничего не скажешь, выполнен со вкусом, но не время, совсем не время разглядывать его.
   Как только Славика выпустили на воздух, его, опять же под руки, отвели в сторонку, тихонько советуя не шуметь, и один из мордоворотов бесцеремонно протянул ладонь:
   - Пушку!
   - Чего? - сделал вид, что не понял, Чунасоцкий.
   - Ствол! Чего там у тебя?.. «Макаров»?
   - Ага, «макаров», - глупо пробормотал Славик. - Для личной безопасности..
   - Понимаем, понимаем, - с ехидцей произнес мордоворот. Ледяной рукой Славик вытянул пистолет.
   - Больше ничего?
   - Можете обыскать.
   - Охотно верим! - иезуитски заметил охранник и авторитетно подчеркнул: - С твоей, брат, фигурой трудно в прятки играть. Все на виду. Нужно пиджачок, приятель, одевать. Вот этак! - Он похлопал себя слева. - Так-то, брат.
   Распотрошенного и подавленного, его подвели к Мыс-Гордеевскому, и тот, нисколько не обозленный, ни капельки не расстроенный случившимся - как будто ничего и не было - назидательно поднял палец, сделал и скрометный политический вывод:
   - Сейчас у каждого второго пушка под боком. При мне так не будет. При мне будет так: попался с оружием - из этого же оружия получай в лоб. За ноги и - в сторону. Чтобы не мешал остальным. Без лишних разбирательств. Десяточек-другой хлопнем, в масштабах государства это ничто, а там все сами пушки на помойку выбросят. Вот и вся проблема, все ее решение.
   По лестнице с фасонистыми перилами и пузатыми фигурными балясинами, крытыми черным лаком, они поднялись на второй этаж, где уже был накрыт стол.
   «Все кончено, все кончено» - молотом бухало в мозгу. Славика била дрожь. Так глупо вляпаться! Надо, н-надо было все в квартире решать.
   Он еще не знал, насколько капитально и свински вляпался. Пока Мыс-Гордеевский потчевал его коньяком и разрабатывал к нему подходы насчет тарелок, охранники во дворе скучились вокруг отобранного пистолета и что-то возбужденно обсуждали...
   Он сидел и оживленно беседовал со словоохотливым кандидатом в президенты на разные темы. Коньяк снял напряжение, размягченный им и убаюканный курлыканьем Жиклера, Славик уже начал подумывать, что все пронесло, что ничего страшного, как в комнату, где они вдвоем сидели, вошел озабоченный охранник, тот самый, который конфисковал пушку. Он прямиком направился к Жиклеру и что-то нашептал ему на ухо. Жиклер застыл с раскрытым ртом и поднесенной ко рту вилкой. Затем убийственно и как-то ядовито покосился на Славика.
   Охранник вышел вон, а Жиклер тотчас же бросил вилку в тарелку, вскочил и заходил по комнате. Останавливался напротив Славика, вперял в него ядовитый взгляд, как бы примериваясь, с чего начать, и шествовал далее. Психологическая обработка противника.
   - Что-то случилось? - спросил обеспокоенный Чунасоцкий
   - Да. Случилось. Пистолет, обнаруженный у вас, молодой человек, это штатное оружие нашего товарища, члена нашей партии майора Сердюка. Сердюк! Вам ничего не говорит эта фамилия?
   - Н-нет... - запинаясь, пролепетал Славик. - Ничего не говорит.
   - А если быть честнее? Если не дожидаться очной ставки?
   - Знать не знаю никаких Сердюков.
   - Напрасно запираешься, братец ты мой. Сердюк тебя еще в Нижнем Новгороде, после сеанса узнал. Правда, малость сомневался - ты ли это, а теперь, когда номерок пистолета-то совпал, никаких сомнений не остается.
   Жиклер возбужденно ходил по комнате, потирал руки.
   - Из-за вас наш товарищ лишился погон, едва под трибунал не угодил. Ай-я-яй! Нехорошо так делать, дюже нехорошо.
   - Я не знал, что это ваш... товарищ, - пискнул Славик.
   - Такие отговорки, милый мой, только в детском садике проходят, - насел Мыс-Гордеевский. - Когда манную кашку у другого мальчика съешь. Здесь не пройдет. Никак не пройдет. Тут дело посерьезнее. Хищение оружия у должностного лица. От трех до семи, кажется. Извольте получить. Сейчас мы отвезем пистолет и вас в соответствующие органы, и на этом, надеюсь, наше общение закончится.
   Здесь Григорий Мыс-Гордеевский, как опытный психолог, замолчал, дал передых своей жертве. Дал ей дозреть. Жертва подавленно молчала.
   Мыс-Гордеевский, нервно потирая руки, как бы умывая их одна в одной, сверху, с высоты своего роста разглядывал уткнувшегося в стол, боявшегося поднять глаза супротивника. Волен он, Григорий, сейчас казнить, но волен и помиловать. Этот украденный ствол - сама удача. «Торг уместен», как пишут в газетных объявлениях. Григорий Мыс-Гордеевский потихоньку возвращает пистолет хозяину, то бишь Сердюку, а Чунасоцкий сейчас же садится за стол и пишет все, что он знает о тарелках. Кем они созданы, где у них стационар и каким образом он с ними общается. Ну и все остальное прочее. Все, как на духу. Только при таком условии ему удастся избежать тюряги.
   Услышав такие требования, присмиревший было Чунасоцкий в момент раздул ноздри, как мустанг. Кровь закипятилась в нем. Всего он ожидал от Жиклера, но такой наглости не мог и представить. Чтобы в грязные руки Мыса достался модуль - да ни в жизнь! Уж лучше тюремной пайкой давиться. А впрочем, почему бы не поиграть в кошки-мышки. Учит ведь жизнь: из всякого положения есть выход. Да еще не один, а в бесчисленном количестве вариантов. Надо включиться в игру.
   - Вас, Григорий Харлампиевич, я думаю, сама технология, принцип полета этих тарелок интересует, так? - оправившись от шока, обстоятельно, как учитель средней школы, потягивая коньячок из рюмочки, удостоверился Чунасоцкий.
   - Да, конечно, - несколько подзамешкав, ответил Жиклер, - было бы желательно.
   - Н-да! - поцокал языком Славик и в такт прицокиваниям покачал головой, как старый степенный дед на завалинке. Сложна-де задача это выяснить, ох, сложна. Тем более, что он, Чунасоцкий В. И., и сам не знает этой технологии.
   Чуткое ухо, нюх и ум лидера влиятельной народной партии моментом усекли перемену в настроении допрашиваемого. Не исключено, типчик цокает языком с издевкой, определенно с ехидцей. Имеет какие-то виды на свое, откровенно говоря, архипаршивое положение? Козырь какой-то держит? Ну что ж, игра так игра.
   Чунасоцкий между тем смело встал, снял более не нужный джемпер, небрежно бросил его на стул. Закатал рукава у рубашки.
   - Согласен! - четко, по-военному сказал он. - Согласен познакомить вас с людьми, которые управляют модулем. А они уж... - Славик постарался проговорить это как можно беспечнее, - позаботятся обо всем прочем.
   Несмотря на беспечность в голосе, это «позаботятся» прозвучало довольно многозначительно и даже, пожалуй, угрожающе.
   Жиклер насторожился. Любопытство, однако, перебороло настороженность.
   - Вы сказали «с людьми»? Я не ослышался?
   - Да, с людьми. А вы что, думали, там обезьяны?
   Ничего не ответил Мыс-Гордеевский. Усевшись на край стола в позе роденовского мыслителя - подхватив рукой руку, уперевшись кулаком в подбородок - он погрузился в глубокое раздумье. Какие наполеоновские мысли одолевали его в сей миг? Кто бы взялся определить? Но можно было точно сказать: мысли его одолевали значительные, набег этих мыслей бороздил чело, морщил могучий лоб.
   Наконец Жиклер справился с внутренней заразой и опять заходил по комнате.
   - Каким образом мы осуществим эту встречу? - по-военному деловито спросил Жиклер, не имеющий привычки откладывать важные дела в долгий ящик.
   - А вот каким образом! - как умелый штабист, стал докладывать Славик. - Мы выйдем с вами в чистое поле и, там, в чистом поле, осуществим. Вы и я. Никаких причиндалов. Чтобы на пятьсот метров никого.
   - Согласен! - подумав некоторое время, сообщил Жиклер. - Но мои ребята могут наблюдать с опушки?..
   - Конечно, конечно. Сколько угодно.
   - А оружие... могу я взять личное оружие?..
   - Оно не понадобится, - поспешил заверить Славик, догадываясь, что Жиклер все-таки трусит, и сильно трусит.
   И хочется-то ему, и колется... Ох, Грицко, Грицко, колобок непропеченный, куда норовишь-торопишься закатиться?.. Впрочем, «хождение во власть» требует риска. Всегда.
   
НАПАДЕНИЕ ТОНКОГО МИРА
   
   Изрядно поколесили на машинах, прежде чем нашли в забитом дачами и всякими закрытыми объектами Подмосковье обширное поле, окруженное лесным массивом.
   Охранников оставили на березовой опушке играть в карты, а сами устремились по пахоте. Отошли на приличное расстояние, уже и лиц телохранителей не различишь.
   Шли молча, говорить было не о чем, к тому же Мыс-Гордеевский вел себя крайне нервозно, без конца спотыкался на пластах пахоты, все время крутил головой, озирался, точно ожидая подвоха или неожиданности. Ни к селу, ни к городу предупредил:
   - Я, между прочим, мастер спорта по джиу-джитсу.
   - А я, - отозвался Чунасоцкий, - между прочим, кандидат в мастера по бегу. На самые длинные дистанции.
   Жиклер натужно расхохотался, из чего Чунасоцкий сделал заключение, что «очко» у лидера-политика играет сильно.
   Однако хохотать, похоже, было рано. Им обоим. Они прошли еще какое-то расстояние и вдруг оба, как по команде, остановились. Как будто уперлись в невидимую изгородь. Сильнейшее беспокойство охватило обоих. Будто некая зловещая тень нависла над ними. Бывает так в солнечный денек: набегает нежданная тучка, и тревожно становится в природе, все как бы присмиревает, исполненное пантеистического трепета. Вот и сейчас даже не тревога исходила от окружающего мира, а больше - прямая угроза. Она, эта угроза, шла от дальнего перелеска, где играли в карты беспечные охранники, от блеклых небес, подернутых неестественными синеватыми облачками, сочилась из самой земли. Было такое ощущение, будто за ними кто-то следит. А откуда - непонятно.
   - Смотри! - крикнул Чунасоцкий.
   Над перелеском прямо перед ними восстал, колыхаясь, словно наполненный жидкостью изнутри, кроваво-красный, как солнце на закате, шар.
   Он колыхался над деревьями и, казалось, что именно он следит за нашими путниками, что именно от него исходит угроза.
   - Не может быть! - прошептал Чунасоцкий, холодея от страха. Он спешно полез под рубашку, нашарил припухловатость. Точка-тире-точка.
   Мыс-Гордеевского тоже трясло. Он давно уже цепко ухватил Славика за руку, видимо, боясь, как бы тот и вправду не рванул на длинную дистанцию, оставив его одного. Зубы лидера партии «Демон» чокались друг с другом, их колотило какой-то равномерной машинно-сепараторной тряской. Вот они, два брата-землянина, стоят в голом поле, совершенно беззащитные. Крепко обнялись, и вся былая неприязнь, несуразица в отношениях разом испепелилась, улетучилась, показалась обоим, наверное, не важнее грязи на ботинках. Они теперь истинные братья, братья по страху.
   А шар, будто гипнотизируя сцепившихся приятелей, немного помедлив, как бы подумав, вальяжно покачиваясь, неотвратимо поплыл на них.
   - У-у-у! - волком возопил Мыс-Гордеевский и еще крепче, теперь уже мертвой, замковой хваткой, вцепился в собрата.
   Отвлекусь. Видел я подобную хватку. На станции Доскино зажало стрелкой ногу старухе, и она так вцепилась в своего старика, поспешившего на помощь, что тот так и не смог вырваться - обоих накрыло поездом.
   Бессмысленно было, видимо, вырываться и Чунасоцкому. Он до боли закусил губу и оглянулся. Далеко на опушке поля мелькали кургузые, одинакового покроя шляпы ног под собой не чуящих телохранителей. Позорно бросив на растерзание своего сюзерена, аргусы попадали в шикарные машины, приткнувшиеся по кустам. Впоследствии выяснилось, что ни одна из машин не завелась: подвело электрооборудование.
   Славик паническим взглядом обшаривал небо: скорее, скорее бы появился модуль.
   - Ну где же, где же твоя тарелка?! - кричал, как глухому, Григорий Харлампиевич. Шар был уже близко. Вот он остановился и начал качаться из стороны в сторону, как кобра.
   - Не отходи от меня! - бешено вскричал Жиклер. - Это он меня, меня хочет уничтожить. Я знаю - меня. Он на меня смотрит. Гляди, у него глаза внутри, они меня хотят съесть... уничтожить. Меня, меня!.. Не отходи!.. - Жиклер начал подвывать, жалобно, как баба по покойнику.
   Жуткая, невероятная догадка посетила Чунасоцкого. Что, если Жиклер прав? Что, если это только за ним одним пришел тонкий мир, дабы уберечь Землю от кромешного будущего? И стоит ему теперь выворотить руку Жиклеру, оторваться от него, сделать рывок метров на сто, и столь желанная гибель незадачливого политикана обеспечена. Он умывает руки. Но тут же он понял, что никогда, ни в жизнь этого не сделает, не оставит одного умирающего от страха Гришу. Чего бы это не стоило ему самому.
   Между тем волосы на обеих головах вдруг зашевелились, затрещали, встали именно дыбом, притянутые вверх каким-то немыслимым магнитом. Густой, сочно-фиолетовый луч пробежал по пашне и наткнулся на шар. Был негромкий хлопок, как от лопнувшего детского шарика, и колыхающаяся возле них напасть разлетелась на тысячу малиновых брызг. Эти брызги, однако, не рассеялись в воздухе, а затолклись, затолклись, как столб мошкары, и буквально в следующую минуту сплотились, стянулись в призрачное облако, которое тотчас же переформировалось в веретенообразное тело. И это веретено поплыло прочь. Пронзив березняк по краю поля и даже ни капельки не пошевелив кроны, странное веретено исчезло с глаз.
   Модуль приземлился. У люка стоял Игорь и озабоченно озирал небо.
   - Вы чем это так насолили им? - полюбопытствовал он. - Пришлось защиту использовать.
   - Да мы ничего... шли себе... на встречу с тобой...
   - Мы... мы... мы... - промычал Мыс-Гордеевский.
   Он сидел на земле, вцепившись руками в пахоту, взгляд его был дик и блуждал. Неизвестно, в каких эмпиреях блуждал на сей раз наш герой, но волосы у Григория еще не опали после магнитной бури и делали его похожим на клоуна или дикобраза.
   Игорь, однако, даже не усмехнулся. Озабоченно глянув на эти лесом торчащие волосы, он вернулся в кабину и что-то выключил там. Космы тут же упали. Упали карикатурной челкой на лоб, и теперь Мыс-Гордеевский уж точно стал похож на фюрера в трактовке Кукрыниксов.
   Славик ехидно усмехнулся.
   Но Игорь был серьезен.
   
УКУСЫ ШАРОВОЙ МОЛНИИ
   
   Нечего и говорить, что явление незабываемого шара чрезвычайно потрясло нервную систему будущего президента. С горстями судорожно захваченного гумуса его подняли с пахоты и препроводили в модуль. Сбылась-таки мечта Жиклера!
   «Тарелка» немедленно взмыла ввысь. Только здесь, среди стерильной, сверкающей чистоты, в царстве кнопок и клавиш, под защитой всесильного фиолетового луча Жиклер ожил, слегка оправился от потрясения.
   Его, как наиболее напугавшегося, с почетом усадили во вращающееся кресло, передвигающееся вдоль всего пульта.
   - Это что за люди в расстегнутых пиджаках, человек шесть-семь, бежали там вдоль опушки? Ваши? - поинтересовался Игорь.
   - Мои мерзавцы! - скривился Мыс-Гордеевский. - Вернусь - всех вышвырну! Всех! - Наш герой грозным вскидом указательного пальца черкнул воздух. Из чего можно было заключить, что он приходит в себя. Ну да, опасность миновала, он снова стал самим собой, осмелел. Осмелел, однако, до такой степени, что, мало-мало погодя, стал приноравливаться, как бы ткнуть пальчиком в ту или иную клавишу, и вообще проявлять живейший интерес к управлению тарелкой.
   Пришлось пересадить его в другое кресло, подальше от пульта. Но законное чувство лидера и тут не оставило Гришу, оно требовало от него активных действий.
   - А вы, - спросил он, нимало не смутясь, - могли бы тем лучом наши ракеты уничтожить?
   - Запросто.
   - А шахту, ракетную шахту может эта штука зацепить?
   - Коли потребуется, в одну минуту.
   - В одну минуту? - испуганно переспросил Мыс-Гордеевский и надолго, всерьез задумался. М-да, н-да... Известие о том, что этот тщедушный модулек может истребить даже шахтные стволы, глубоко поразило будущего лидера одной шестой части суши. Было видно: обширный сонм чувств толчется в Грише Жиклере после полученной информации. Наконец он вспомнил о шаре.
   - А шар вы уничтожили? Там какое-то веретено образовалось.
   - Тонкий мир невозможно уничтожить нашими орудиями, - ответил Игорь. - Разве вы уничтожите туман или облако, стреляя в него, скажем, из пулемета? Так и тут.
   - Но шар, шар... Было такое впечатление, будто он наполнен жидкостью.
   - Концентрический взрыв. Коллапс наоборот. Схоже с явлением шаровой молнии. Мы пока не в силах объяснить это явление.
   - Шар мог причинить нам вред? - включился в ученый разговор Чунасоцкий.
   - И приличный. По крайней мере, агрессия по отношению к вам была налицо. Шар шел конкретно на вас.
   - И что же он мог нам сделать? - быстро спросил Мыс-Гордеевский. - Похитить нас, испепелить? Или на части разобрать?
   - Если по аналогии с шаровыми молниями, то не завидую вам. Большинство шаровых молний безвредны, полетают, полетают по комнате, как осы, и были таковы. Но если уж разозлились...
   - Вы говорите о них, как о живых существах...
   - А они и есть живые. Был такой случай: шаровая молния залетела в палатку альпинистов, разозлилась и искусала всех четырех по очереди.
   - Искусала?
   - Ну да. Прожигала спальный мешок и такие куски мяса вырывала! До костей. Шигин, Карпов и Башкиров укусами отделались, а Олега Коровина она закусала насмерть.
   - Почему его? - с живейшим любопытством спросил Мыс-Гордеевский. - Он ей что, особо крепко насолил?
   - У Олега единственного из четырех мешок был постлан на резиновый коврик. Молния эта долго и упорно, с изощренным садизмом издевалась над ребятами, а они лежали, как парализованные...
   - Господи!.. - в экстазе выдохнул Мыс-Гордеевский, вознес очи горе и истово перекрестился. Потом, как бы спохватившись, осенил себя крестом второй раз, третий.
   - Я не хочу на Землю! - наконец категорически заявил он, и скорбная складка легла от уголков его ораторского рта.
   - Почему?
   - Там шар... Я с вами хочу.
   - С нами?.. Но мы ведь очень далеко летим. На другую планету.
   - Вот-вот! - Жиклер вскочил с вращающегося сиденья и схватил Игоря за руку. - Хочу с вами на другую планету!
   - Вообще-то как правило в такой просьбе мы отказываем. Но вас... - Игорь вопросительно посмотрел на Славика.
   Тот кивнул.
   - Вас мы возьмем... Кстати, оружие у вас имеется?
   - О, да! - охотно засуетился Мыс-Гордеевский, нагнулся, заголил штанину и вытащил из-за носка ладненький, с шоколадной пластмассовой ручкой пистолетик. Не преминул похвастаться: - С двух шагов шейку рельса пробивает!
   «Обманул-таки, треклятый!» - ругнулся про себя Чунасоцкий, Игорь же недоверчиво повертел игрушечный пистолетик, затем достал из кармашка пульта штучку, похожую на карандаш, провел ею по рукоятке оружия и не глядя вернул пистолет хозяину.
   - Как? - вскинулся тот.
   - Ваш пистолет теперь муху не убьет! - поспешил сообщить хорошо осведомленный Чунасоцкий.
   Жиклер, щелкнув каблуками, всем туловищем, как офицер, повернулся в его сторону и, выпучив глаза, уставился, будто впервые увидел.
   - А вы что здесь делаете? - начал было Жиклер, но тут же спохватился, что не в своем офисе, и махнул рукой.
   Все засмеялись.
   Для дальнего путешествия Григория Харлампиевича попросили снять пиджак, потайную кобуру с ремнями. Облачили в серебристый облегающий комбинезон. Жиклер забавлялся, как ребенок, долго манипулировал кнопкой в правом боку, напротив печени, играл ею, то увеличивая размеры скафандра, то доводя его до степени облегания. Наконец, наигравшись, попросил зеркало. Вместо зеркала включили монитор, на котором лидер партии отразился во всей своей красе. Уж и повертелся же наш герой, выбирая позу! То делал ручкой, как танцор перед выходом, то книксенчик отвешивал, то гордо смотрел вдаль, как и подобает вождю. Скоро заглавная поза нашлась: оттопыренные губы, лоб в сердитых морщинах - задумчивое, глубокомысленное выражение. Вождь племени, старейшина рода, да и только. Нечего и догадываться, что Гриша тут же попросил сфотографировать его. Что тут же и было сделано. Ему моментально выдали несколько фотографий, и он долго морщил и тер лоб: какую выбрать для титульной обложки партийного журнала. Медальный профиль вождя, смотрящего несколько вправо и вдаль, больше всего подходил к боевому духу печатного органа, и эту фотографию Мыс-Гордеевский аккуратно отложил. Вкусно потер руки, предвкушая будущую сенсацию. Остальные снимки, сотворив автографы, с легкостью необыкновенной, почти хлестаковской, раздарил членам экипажа. Сувениры были с благодарностью приняты.
   Земля, между тем, отдалялась, была уже не больше глаза человеческого и, кажется, сквозь космическую жуть ободряюще подмигивала путникам. Командир корабля Игорь Меламедов достал тубу и выдавил по граммульке белого вещества - каждому на губы.
   Модуль сразу же набрал скорость до величин, уму непостижимых.
   Земля исчезла, как будто и не было ее.
   
ГАЛОП ЦИВИЛИЗАЦИИ
   
   - Не напрасно ли мы взяли его с собой? - высказал опасение Чунасоцкий.
   - Но ведь теперь он в твоих руках. Ты же страшно хотел расправиться с ним. Все бросил: семью, работу, погряз в невероятных историях. Так расправляйся. Пойди и убей. Я помогу тебе сделать это бескровно и аккуратно.
   - Ты серьезно, Игорь?
   - А разве такими вещами шутят?
   - Не поверю, что ты можешь быть сообщником в таком... таком грязном убийстве. Даже больше - подлой расправе.
   - Хорошо охарактеризовано. Но ведь ты же хотел! Все поставил на карту ради «спасения человечества». Неужели теперь дрогнешь? Раз - и концы в воду. А хочешь, альтернативу убийству найдем. Сделаем где-нибудь в «Матрикарии» звеньевым. По-моему, из него хороший звеньевой может получиться.. А то и бригадир. Не находишь? Будет в кепке и с кнутом за голенищем ходить по межам и девками командовать.
   - Нет! - покачал головой Славик. - Не надо никаких звеньевых. Я теперь раздумал его убивать. Вернее, не смогу его убить. Вернее, сомневаюсь...
   - В чем?
   - Что это убийство будет на благо человечеству. Тут дело не в одном человеке. Родись он, не родись, этот несчастный Жиклер, ничего не переменится, человечество так и будет катиться к своей роковой черте.
   - Браво!.. Сам до этого дошел или кто-то надоумил?
   - Сам! - мрачно ответил Чунасоцкий. - Знаешь, что... давай-ка вернем Жиклера на Землю в целости-сохранности, пусть там забавляется, на обложки себя наклеивает...
   - Вот это я и хотел от тебя услышать! - удовлетворенно ответил Игорь. - Скажи, а почему ты его Жиклером зовешь?
   - А! - невесело улыбнулся Славик. - Так, на ум впало. Заводной, моторный, деятельный. Мотоцикл!.. Слушай, а тебе не кажется, что после нападения шара Гришка другим стал?
   - Да я ведь не знал, каким он раньше был. Конечно, это потрясение не должно пройти просто так.
   - Особенно когда ты о ракетных шахтах так запросто сказал. По-моему, это его больше всяких шаров ошеломило...
   Они сидели в той самой каюте, где Чунасоцкого поселяли ранее. Окно-иллюминатор было открыто, с улицы доносилось рыканье львиц. Лев Горюн дважды показывал свою морду, он узнал Славика и вообще выказывал полное расположение к прилетевшим.
   Мыс-Гордеевский осваивался в соседней комнате. Неизвестно, какие бури чувств взметывались и бушевали в его забубённой головушке, что он там поделывал в новой обстановке. Ходил ли по новой квартире, как все тот же Хлестаков, мечтал ли о своих «ста тысячах курьеров», еще ли чего выметывал в расторопном мозгу, а только вскоре с улицы донесся отчаянно-шавочий визг Горюна, а из-за стенки - не менее панический вопль самого Гриши.
   Чунасоцкий и Игорь кинулись к нему.
   Мыс-Гордеевский стоял, прижавшись к стене, и с испугом смотрел в окно. На полу валялись выплюнутые капсюлем пульки. Все ясно: лев напал на орла, орел напал на льва. Квиты.
   Жиклера, как могли, успокоили, усадили, сели с ним беседовать.
   - Кто здесь главный? - вдруг по-инспекторски спросил Мыс-Гордеевский, и в тот же момент стало ясно, что ни шар, ни испепеление шахт фиолетовым лучом ничему разумному заводного политика не научили. Апломб одолевал лидера, как блохи дворового кобеля.
   Он повторил свой начальственный запрос настойчивее.
   - Хочу видеть самого главного по старшинству.
   - У нас здесь нет главных. Тем более по старшинству, - спокойно, как на лепет ребенка, ответил Игорь.
   - Как так нет? - У Мыс-Гордеевского даже челюсть отвалилась. - Кому же вы тогда подчинены?
   - Самим себе. И своей работе.
   - Быть того не может! - Жиклер забегал по комнате. - Чтобы не было начальства? В жизни не поверю!
   Бегая, Григорий открывал даже дверь и выглядывал в коридор, нет ли там начальства, не подслушивает ли?.. Коридор был пуст. Тогда Мыс-Гордеевский с хитрецой посмотрел на Игоря. И даже погрозил ему пальцем: по-онял, все теперь понял, ты и есть начальник.
    - И как же у вас с дисциплиной? - минуту спустя продолжал он добивать невыясненный вопрос. - Не жалуетесь?
   - Без дисциплины нам нельзя, - серьезно ответил Игорь. - Малейшее отклонение - и сразу вверх тормашками взлетишь.
   - О да, о да! С вашими-то возможностями! А у нас в партии трудновато с этим делом. Да-с, куцевато. Налево любят ребята ходить - хлебом не корми. Поучиться у вас, любезнейший, не мешало бы, а?..
   - Пожалуйста, учитесь! - охотно разрешил Игорь. - В таком благородном деле отказывать нет никакой возможности.
   Разрешения оказалось мало: непоседа потребовал свести его с коллективом. Дабы воочию убедиться насчет дисциплины.
   - А вот эту просьбу я не смогу выполнить, - ответил Игорь.
   - Почему? - искренне удивился Жиклер.
   В самом деле: почему? Что, коллектив не хочет встретиться с лидером землян и откровенно побеседовать о насущном? К великому изумлению Мыс-Гордеевского выяснилось, что коллектива на станции нет, не имеется как такового в наличности. Для чего? Кто его, коллектив, разбросанный по закоулкам Вселенной, стал бы собирать? Да и зачем? С какой целью? Люди трудятся каждый по отдельности, зачем им вместе-то собираться?
   Сей факт потряс до основ перегревшуюся от впечатлений натуру знаменитого землянина. Он попросил отдыха, попросил тайм-аут, чтобы обмозговать этот никак не укладывающийся в мозгу факт - отсутствие коллектива. Значит, все верно: нет коллектива - и руководить некем. Некому власть показывать. А из этого следует: на какую фигу тогда нужно начальство? Вот ведь какой велосипед изрисовывается, какой плюсквамперфектум получается. Сразу и не поймешь, что к чему. Но с другой стороны: где это видано, чтобы не было коллектива? Как так? Не зажим ли это демократии и так далее?
   С такими беспокойными, прямо-таки тревожными размышлениями и оставили отдыхать беспокойного аналитика.
   Опять вернулись в комнату Славика.
   - Он так ведь и не успокоится! - высказал опасение Чунасоцкий. - Таким же жупелом и вернется на Землю.
   - Да, натура сильная, увлекающаяся, - покачал головой Игорь. - Макарушка Нагульнов.
   - А нельзя ли хирургическим путем ему некоторые центры сместить? Чтобы спесь-то эту посбить. Ведь нормальный же человек, если без спеси...
   - Нейрохирургическое вмешательство? Этого мы никогда не будем делать. Не имеем права. Тот круг цивилизации, который над нами, не позволяет вмешиваться в жизнь землян. Все должно совершиться так, как должно совершиться.
   - Принцип муравейника?
   - Не понял?
   - Принцип зоолога, наблюдающего за муравейником.
   - Пожалуй, да. Я вот что надумал насчет нашего гостя. Надо вывести его на Контакт.
   - В ту самую башенку? - Ну да.
   - А мне нельзя?.. А то накопились вопросы.
   - Тебе что, мало головной боли?
   - Боль я готов терпеть. Гораздо важнее побывать там. Очень важно, понимаешь?
   - Хорошо.
   Они сидели у окна и смотрели на закат. Солнце на этой планете было похоже на земное. Закатываясь за горизонт, оно так же увеличивалось, тяжелело и гасло, приобретало насыщенный малиновый цвет - как остывающая кузнечная заготовка.
   И все же... Все же это был не земной закат. Пыль от тяжелых грузовиков и солдатских сапог, гарь от орудий, выбросы с самолетов, лисьи хвосты химических заводов, богатырские дымы ТЭЦ - ничего этого не было на удивительно тихой планете. Там, на Земле, атмосфера напоминала невымытую бутылку из-под прокисшего молока, а здесь она сверкала, как алмаз. Воздух был так чист, словно его, воздуха, и вовсе не было. Дышалось удивительно легко, так, наверное, дышали наши предки.
   Семейство львов, откушавши сухариков из колоды, мирно почивало под окном. Львицы веером расположились вокруг главы прайда.
   Была та самая минута сумерничанья, когда так и тянет на откровенные разговоры.
   - Давно хотел тебя опросить, Игорек... Откуда вы?
   - Я? С Земли, ты же знаешь.
   - А технология?.. Неслыханная ведь на Земле. На сотни порядков выше.
   - Открою тебе секрет. Можешь не верить, но к нашей технологии земляне могут подойти за одно-два поколения.
   - Каким образом?
   - А разве не видно?.. По-моему, невооруженным глазом видно, почему у людей так вяло идут дела.
   - Почему?
   - Да лентяи они, это во-первых, а во-вторых, слишком, даже чересчур, расточительны. Я имею в виду время. В-третьих, много глядят по сторонам, отвлекаются на разные шутовские представления, пустяки типа той же политики. Есть такой метод, метод беспрерывного мышления... Всего удивительнее то, что люди о нем прекрасно знают, но практически никогда не пользуются. Простой пример. Человек изобрел колесо еще при Аврааме, а возможно и ранее, а простейшую штуку - велосипед - освоил через тысячелетия. Тысячи лет дремотный человеческий ум додумывался до пустяка: поставить эти два колеса на раму... Ну хорошо, вот он, первый велосипед: два колеса, рама и седло. Ни педалей, ни цепной передачи еше нет, человек катается, отталкиваясь от земли ногами. Он отталкивается, и он доволен. А будь он знаком с методом беспрерывного мышления, он не стал бы тратить время на столь несовершенный агрегат, он просто проиграл бы его в голове и в голове бы дошел до принципа педалей на втулке. Но и педали проиграл бы в голове и придумал бы цепную передачу. А вот тогда бы уж и делал велосипед - с цепью, с педалями. Сколько времени сбереглось бы, а?.. Ведь нет же ничего быстрее человеческой мысли, это самая совершенная экспериментальная мастерская. Второе: принцип организации...
   - О, на эту тему я бы тебе тоже много наговорил, - вставил Славик.
   - На Земле, - продолжал Игорь, - технологии, как правило, создают кустари-одиночки. Типа Кулибина или Королева. А между тем этот процесс должен быть, как никакое другое дело, профессионализирован. Машинизация, компьютеризация, отбор и развитие будущих кулибиных, коллективный разум, самоотреченность - на Земле этим занимаются сумбурно и эпизодически. Все, абы как, все спустя рукава. Поэтому все так вяло и тянется.
   - Стоп-стоп, Игорь. С другой стороны, может быть, таким образом провидение и хранит человечество от скорой погибели.
   - Это уж точно. Дай-ка ему хотя бы нашу технологию... Такой фейерверк устроим, чертям станет тошно.
   - Полностью согласен. Скажи теперь насчет самоотреченности. У тебя есть семья?
   - А вот это как раз и лишнее. Отвлекает от дела.
   - А как же вы эти проблемы решаете? - Славик как бы дернул вожжами. Да еще присвистнул, как суслик.
   - А никак не решаем.
   - А-яй! - протянул Славик и надолго замолк, пораженный. Честно сказать, была у него мыслишка перейти в игореву веру, работать с ним. Но после такого сообщения он - пас. Твердо пас. Потерять одну из сладчайших утех - выше его сил. Моральных и физических.
   - А может, куда-нибудь все-таки ходите? К каким-нибудь жничкам-певичкам? Летаете? В какой-нибудь монастырек, а? - в последний раз, не теряя надежды, наудачу спросил Чунасоцкий.
   - Нет, не летаем! - твердо ответил Игорь, и щеки его незаметно, по-девичьи порозовели.
   
ЗАКОН КАРМЫ
   
   Утром, чуть свет, к Славику заявился Григорий Мыс-Гордеевский. Тих и благостен, умыт и одет в чистую рубаху, как перед причастием.
   И разговоры повел смиренные, богобоязненные, соответственные случаю:
   - Вернусь туда, - он потыкал пальцем вниз, - поведу всех членов партии креститься.
   - Как солдат в баню? - съязвил Чунасоцкий.
   - Да. А что тут такого?.. Какая может быть насмешка? По отдельности их никаким арканом не затащишь. Да и времени много потратишь.
   - Резонно. А людно у вас в партии-то?
   - Что значит «людно»?
   - Какое количество членов?
   - Большое количество членов! - раздул ноздри и отвлеченно посмотрел в окно Григорий Харлампиевич. - То и худо. Всякая шваль прет, в том числе и враги. Чистку! Чистку буду проводить! - Он так хватил кулаком по столу, что вся первоначальная благостность его осыпалась, как пыль с петровских ботфорт.
   Думно захватив кулаком подбородок в ожидании обещанного контакта, аудиенции с Высшими силами, он стал бегать по комнате из угла в угол. Остановившись, сверкнул глазами, выбросив вверх кулак в духе «но пасаран», обнадежил:
   - Контакт! Контакт нам поможет!
   Вошел Игорь.
   Он пригласил посмотреть, как идут полевые работы у Гагарина.
   - У Гагарина? - ошеломленно воскликнул Жиклер. - У Юрки?
   - Ну да, у Юрия Алексеевича.
   - Того самого?
   - Да, того.
   - Эх! - схватился Жиклер за левую половину груди. - Не зря мне всю ночь покойница-теща снилась...
   В «Матрикарии» было дождливое туманное утро.
   В тумане смутно вырисовывались фигурки людей, то тут, то там склонившиеся на картофельном поле. Помахивала хвостом чалая клячонка. Возле телеги, загруженной мешками, возились три мужика, в дождевиках с капюшонами похожих на куклуксклановцев, совершающих свой обряд. Или солдат химзащиты. Они вели лошадку по борозде и загружали телегу мешками. Мешки стояли часто, надо думать, урожай «второго хлеба» получился отменный. Слава Богу, с картошечкой будет «Матрикария»!
   Моросил, вызывая скуку, нудный мелкий дождь, на поле было сумрачно, и Игорь приблизил изображение. Из-под кокона дождевика лезвием бритвы полоснула знаменитая гагаринская улыбка, Григорий Мыс-Гордеевский потрясенно выдохнул:
   - Ах, мамочка!
   Гриша цепко, как тогда на пахоте, поймал рукав Славика и уже его не выпускал. Определенно, совершенно ясно: какая-то важная работа совершалась в черепной коробке этого бодрого человека.
   Второй грузчик был незнаком, нет, не Олег Даль, а вот фигура третьего человека... Высоченная, изрядно ссутуленная, обезьяньи длинные руки так знакомо, так складно жестикулируют. У Славика сладко заныло сердце.
   - Покажи, покажи того, высокого! - сдавленно попросил он.
   «Стелющийся луч» описал дугу вокруг телеги. Вот показался из-за края капюшона усадистый шнобель, лошадиные губы в вечной, никогда не проходящей улыбке, оголенные десны. О Боже! Настало время Славику хватать за колено своего соседа.
   - Санька! Это же Санька Саврилин!
   - Поэт?
   - Да-да, поэт. Как тут он у вас образовался?
   - Как и все.
   - Он умер, стоя в переполненном автобусе...
   - Он не умер! - жестко вставил Игорь. - Его взяли. Остановили сердце и взяли.
   - Кто?
   - Не мы, конечно.
   - Но зачем?
   - Вероятно, понравился. Вероятно, исчерпал себя на Земле, стал больше ей не нужен.
   - Нарушил карму?
   - Да. Могу точно сказать: нарушил. А парень-то интересный. Стихи так хлестко читает. Правда, стихи так себе, соцреалистические клипы, но читает здорово...
   - Читать он умел...
   В апельсиновом, будто вынесенном из цитрусовых садов вельветовом костюме, худой и длинный, импозантно ссутуленный, с задорным вихром способного пионера-кружковца, утопая в обаятельной услужливой улыбке, Саша поднимался из-за стола на поэтическом вечере и шел к микрофону, и зал предвкушенно замирал: этот выдаст. И зал не ошибался. Поэт представлялся слушателям, и голос его был обычен, буднично-ровен, но стоило перейти на стихи, как с подиума лился бархатный львиный рык. В недрах глотки, как ошпаренные банные камни, рокотали, выпрастывались наружу и катились на притихший зал звуки. Шаляпинский могучий рокот. Кажется, даже люстры начинали подрагивать, ознобный восторг охватывал слушателей. Отчаянно-сабельные замахи рук типа «режь последний огурец», бодливые вскиды кружковского вихра дополняли картину. Когда же поэт эффектно, как бокал об пол, отчекрыживал последнюю строку и ставил точку, в зале устанавливалась магнетическая тишина. Тишина, предшествующая обвалу. И обвал был. Люстры уже не дрожали, а вовсю раскачивались. Кажется, от неистовых аплодисментов пудрой покрашивалась кое-где штукатурка. Бисировали.
   Гордый собой и вполне довольный, с широкой счастливой улыбкой, Саша всеобещающе раскланивался, триумфаторски потряхивал сцепленными руками. Лавровая ветвь, кажется, уже шелестела над юношеским полубоксом, а у выхода за кулисы уже дежурила, витала коварно растворенная в воздухе звездная болезнь.
   Она готова была опуститься и со всей силой сграбастать жертву.
   И сграбастала-таки...
   Сами по себе стихи, предательски оторванные от могучего голоса, были так себе, среднего калибра, хорошо и правильно сделанные, но болезнь, однако, требовала императорских подношений. А их - увы! - не было. А трактирная стойка - вот она, рядом...
   И закон кармы свершился.
   - А так парень хороший, - точно угадывая угрюмые славиковы мысли, отозвался Игорь. - Весь светится от доброты, рад в любую минуту кому угодно услужить.
   - Выключи! - тихо попросил Славик.
   - Нет! - категорически вмешался оправившийся от шока Мыс-Гордеевский, - я еще хочу посмотреть! А вы, Вячеслав, выйдите в мою комнату и посидите там, если не нравится.
   Как видно, никакая важная работа в черепном чемодане политика-бодряка не совершилась.
   Игорь, однако, выключил изображение, объяснив надувшему губы Жиклеру, что подошло время контакта.
   - Ну да, контакт! - воспламенился Мыс-Гордеевский. - Идем немедленно! Пошли к Башне.
   
ВТОРОЙ КОНТАКТ С ВЫСШИМИ СИЛАМИ
   
   Умиление посетило голубые глазки народной бестии, когда подошли к Башне. Даже голубино склонил головку набок, как мадонна, сложил ладошки на груди наш орел. Видно было, крепенько подрастерялся Жиклер, не знал, как вести себя в подобной ситуации. Робко, как деревенский жених, подошел он к двери, виновато оглянулся на сопровождающих, искательно улыбнулся...
   Кажется, целую вечность прождал Чунасоцкий его выхода из Башни, чтобы зайти туда самому. Мысли его были в сумбуре.
   Ах, Саша, Саша!.. Саша был как пример, как яркое наглядное пособие, но дело, конечно, не в нем одном...
   Уж сколько раз твердили миру: «Смири, смири свою гордыню, человек! Смири, а то хуже будет!»
   Черта с два! «Все равно хуже некуда», - отвечает гордый человечек. И не смиряется.
   Ему бы, как разумному существу, усвоить, что жизнь его, само существование на свете - страшный и опасный лес, свирепые джунгли, через которые для каждого протоптана одна-единственная тропка - его карма. Только одна эта стежка и выведет человечка к свету - душевному равновесию и довольству, то есть к счастью, и упаси Бог ошибиться, свернуть...
   Однако человек - уникальное животное, ему, как блудливой козе, ведь обязательно надо свернуть с предначертанного. Обязательно надо, негодяю, поплутать в негодном лесу. Как же-с, без этого ведь и жизнь не в жизнь. Вот он, вот: всеми говенными соками хлипкого нутреца, воспаленной душонки он жаждет власти над другими, жаждет славы. Кроме того, он жаждет кресла, жены ближнего, швейцарских счетов, яхт, особняков, он раздувается от жажды, как клоп, и - опять жаждет. Кое-кто называет эту жажду двигателем прогресса - плюньте тому в лицо, немедленно плюньте!..
   Человек лишает жизни другого человека, ворует, насильничает, подсиживает и плутует, даже вкалывает нещадно, потому что жаждет. Он кушает бутерброд и опять же жаждет, чтобы масла было толще, чем хлеба - прямой путь к разрушению организма, к холециститу. Но он этого не понимает, он давно свернул с тропы...
   Многие свернули с тропы и теперь, чертыхаясь, блуждают по огромному человеческому лесу, аукают, натыкаются друг на друга, причиняя зло, и следуют с завязанными глазами далее. Весь человеческий бор, весь лес устлан костями и испражнениями, рвотой и гноем, весь лес - гигантская людская помойка - смердит и воняет, и даже тем редким личностям, которые со своих троп никуда не сворачивают, идти трудно и невыносимо.
   Зловещий столб смердящих био- и психоиспарений восходит от человеческого котла, копится до критической массы и гнусными зарядами улетает в запредел Вселенной, отравляя космические окрестности. Так ведь должен же найтись и санитар!..
   Наконец открылась дверь Башни, и в коридор вывалился Мыс-Гордеевский. Волосы его были всклокочены, торчали безобразными космами, будто в сене кувыркался. Видимо, здорово потискал их, истязая себя в космической исповедальне. На лбу набухали горошины пота, по лицу вместе с потом катились обильные слезы. Невиданное дело - Жиклер плачет. Поводив очумелыми глазами, он заметил Чунасоцкого и устремился к нему. Схватив за руки, по-братски ткнулся Славику в грудь. И так горячо и прочувственно это сделал, что в душе Чунасоцкого, как писали в сентиментальных романах, шевельнулось доброе чувство. Наконец Жиклер отлепился и взглядом, полным благостных слез, уставился на Славика. Все можно было прочесть в нем в эту минуту: детскую беспомощность и покаяние, монашеское смирение, сожаление, готовность сей же миг услужить чем угодно и в чем угодно. Беркут с померкнувшими глазами, сокол, ставший ласточкой.
   Чунасоцкому сделалось не по себе: человеческая слабость всегда смущает.
   Однако недолго взгляд Жиклера был покаянен, эта сопливая рассиропленность длилась минуту, не более. Скоро Жиклер взял себя в руки, тыльной стороной рукава утер пот и слезы, и весьма веско заявил:
   - Вернусь домой - всех перекрещу!.. До единого.
   Он подумал-подумал и, ткнув себя в грудь пальцем, добавил:
   - Но теперь! Теперь! Теперь я кое-что понял. Теперь я буду действовать по-другому.
   Четко щелкнув каблуками, он удалился по коридору. Что имел в виду Мыс-Гордеевский, собираясь «действовать по-другому» ? Размышлять на эту тему не было времени - настал черед Славика идти в Башню.
   Контакта некоторое время не было. Но он чувствовал - Они здесь. Они видят его, изучают. Иголочками легонько пощипывало в мозгу, и вот пошел, пошел диалог...
   Как будто угадывая главное, за чем зашел Чунасоцкий в Башню, последовало утверждение:
   - Человечество ждет беда.
   - От кого?
   - Человечество само ведет себя к беде.
   - Когда она случится?
   - Мы не можем сказать срок.
   - Нострадамус о ней предупреждал?
   - Нострадамус ошибался в сроках. Беда придет позднее. Скоро людям придет еще одно послание от звезд. Последнее.
   - А разве уже были?
   - Да. Но люди не реагировали. Будет еще одно. На это послание люди отреагируют. Через четыре месяца звезды пришлют своих посланцев. Они останутся среди вас. Они будут направлять вас.
   - Руководить?..
   - Нет, направлять.
   - Гибель человечества... Я доживу до нее?
   - Гибели человечества не будет. Будет большая беда. Многие погибнут. Но произойдет разделение. В 2030 году тысячи землян будут отправлены на другую звезду. Там они сохранят вашу цивилизацию.
   - А на Земле?.. Что будет на Земле?..
   - Мы не будем отвечать на этот вопрос. - Незримый голос неведомым образом проникал в мозг, был машинно-четок, фразы были рублено-краткие, как воинский приказ. Лишенный всякой витиеватости мысли, интонации и настроения неведомый этот голос был действительно похож на ответы компьютера, некоего робота из фантастического фильма. Может, компьютер и говорит?
   - Кто вы? - дерзнул спросить Чунасоцкий.
   - Мы не можем вам это объяснить.
   - Вы машина? Компьютер?
   - Мы - это мы. Мы не машина.
   - Вы всемогущи?
   - Для вас - да. Но есть силы, которые над нами. Там они повелевают.
   - В том числе и вами?
   - Да. Они направляют нас.
   Диалог продолжался, однако вопросы глобального характера у Славика были исчерпаны. Оставались личные. На Земле Славик за версту обходил цыганок и всяких доморощенных прорицателей. Даже Верке не доверил свою ладонь. Мало ли какой лапши навешают, ходи потом, как приговоренный. Здесь же он решил рискнуть:
   - Что будет со мной?
   - Мы этого вам не скажем.
   - Почему?
   - В ваших же интересах.
   - Но вы знаете мою судьбу? Когда я умру? В каком возрасте?
   Диалог внезапно прекратился. Удивительная связь прервалась. Туманное молоко в Башне в секунду рассеялось. Выступили голубоватые стены. Все.
   Все-то все, но почему не было ответа? Ответа, который в момент бы мог перевернуть всю его судьбу. Высшие силы не хотели пугать Славика? Близкой болезнью, внезапной гибелью? Или - именно не желали, чтобы он стал судьбу переворачивать? Неловко сравнивать, но ощущение было такое, будто поимел дело с женщиной и не до конца. Несколько не в своей тарелке выступил он из Башни. Теперь Славик хорошо понимал Жиклера. Тот, наверное, тоже залез в область, куда залезать не положено.
   Игорь уже ждал его.
   - Ну как?
   Чунасоцкий махнул рукой.
   - А в общем-то все в порядке. Они молодцы. Ничего мне не сказали.
   - У них своеобразные нравственные императивы. Табу на многие вопросы. Особенно личные.
   - Вот на личные вопросы они мне и не ответили.
   - Может быть, и лучше, что не ответили?
   - Скорее всего. На Землю хочу. Сейчас же, немедленно.
   - Вы что, сговорились с вашим попутчиком? Твой Жиклер туда же просится. Ни минуты не желает оставаться.
   - По партии соскучился...
   - Влада не хочешь посмотреть напоследок?
   - Влада! А он здесь?
   - Нет. В «Матрикарии». Направили на ответственный участок работы, как бы сказали на Земле.
   - И что же это за участок?
   - Заведует культурно-досуговой частью. Как бывший щукинец, то есть выпускник Щукинского училища.
   - Пустили же козла в огород!.. Да он там живо всех этих жниц перешерстит. Ни единой не пропустит.
   - Не скажи. После ранения и реинкарнации он шибко подшибся, охромел на это дело. Потому и пустили.
   - И что, приступил?
   - Не знаю! - озабоченно сказал Игорь. - Два раза искал его с помощью этой штуки. - Он кивнул на монитор...
   - И что?..
   - Как сквозь землю провалился. Нигде нет.
   - В копнах его ищи, Игорь, в копнах. Со жницами.
   - Искал и в копнах. Жницы все в наличии, на полосе... А его нет. Да куда же он мог деться-то?
   Тут Игорь вдруг остолбенел. Затем думчиво приложил кулак к губам, потер указательным пальцем висок. И с этим моментально извлек из кармашка на груди крохотный блестящий карандашик, некую блестящую же пластинку. Что-то коротко черкнул этим гвоздиком по пластинке.
   - Метод беспрерывного мышления? - съязвил Славик.
   - А?.. Чего?.. - рассеянно отозвался Игорь.
   Весь вечер с помощью стелющегося луча они искали Влада. Всю «Матрикарию» обшарили - нет нигде культурного затейника. Только к полуночи пришло случайное известие, что ловят где-то с Гагариным рыбу на озерах. Бреднем. Это успокоило друзей: ловит щурят, значит, все в порядке со щукинцем...
   
ТЮК С ДОЛЛАРАМИ
   
   В больницу тихого районного городка поступил странный пациент. Долговязый молодой человек сознался, что не имеет на данный момент постоянного места жительства. Однако на бомжа был не похож. Поступивший попросил посмотреть у него в подмышечной области распухший лимфоузел. После консультации хирурга с главным врачом было решено положить неизвестного на обследование, на гистологию.
   Хотя раковых клеток обнаружено не было, пациент настаивал на срочной операции, удалении твердоватой шишки.
   Что и было сделано. Оперирующих ошеломило извлеченное из недр опухоли инородное тело: металлический квадратик размером с тетрадную клеточку, со зловещим синеватым отливом и ловко скругленными уголками. Тонкая пластинка не гнулась, от напильника искрила. Этот небесный отлив позволял предположить наличие кобальта, радиоактивного материала, что уже само по себе опасно для организма. Загадочного пациента вместе с пластинкой решено было отправить в областной центр. О происшествии немедленно были уведомлены компетентные органы. Ждали прибытия с минуты на минуту.
   И в это время произошло событие, затмившее первоначальное и по важности, и по неожиданности. Прооперированный попросил посмотреть извлеченный предмет. Нет никаких сомнений, что он знал о нем. Сначала в просьбе отказали, но больной настаивал. Тогда квадратик был принесен в палату и показан пациенту. Лежащий на кровати больной попросил подержать таинственный предмет на ладони, и здесь главный врач допустил непростительную оплошность - дал находку в руки незнакомцу.
   Повозившись некоторое время с этим квадратиком, долговязый метнул его в рот, как таблетку, и проглотил.
   Предпринимать что-либо в такой ситуации было поздно.
   Сели ждать представителя службы безопасности. Здесь все и начинается: и пяти минут не прошло после проглатывания металлической штуки, как рассохшиеся створки окна, не закрытые на шпингалеты, как от порыва шквального ветра с треском распахнулись, в палате с единственным этим окном сделалось сумеречно - окно закрыла тень невиданного летательного аппарата, сверкающего, как никелированный судок. Без сомнения, это был неопознанный летающий объект. Объект этот свободно, как через пустое место, прошел через кроны берез, не опалив и не согнув их, и завис на уровне подоконника. Буквально в ту же секунду в борту посудины образовался люк, в проеме которого маячила человеческая фигура в блестящем комбинезоне.
   Все находящиеся в палате оцепенели. Все, кроме больного, который, кажется, только и ждал появления тарелки. Он пружинисто кинул свое тело по кроватям, прыгнул на подоконник и во мгновение ока сиганул в люк, который тотчас же и задраился.
   Аппарат еще какое-то время висел над окном, но сколько времени прошло, находившиеся как бы в столбняке главный врач, сестра-хозяйка и медсестры вряд ли могут сказать: у них не было сил ни подбежать к окну, ни выскочить из палаты. Все боялись пошевелиться.
   Наконец люк вторично приоткрылся, и из него вышвырнули увесистый тючок в черной бумаге, перетянутый, как почтовая бандероль, крест-накрест шпагатом. Кувыркнувшись по подоконнику, сверток шлепнулся на пол.
   - Ложись! - не своим голосом закричал главврач и, подавая пример, рухнул на пол.
   Всполошенно размахивая руками, с визгом попадали ниц женщины. Но взрыва не последовало. Полежав минуту-другую щекой на холодном линолеуме, главврач осторожно скосил глаз. Тарелки за окном не было. Тюк с лопнувшим от падения шпагатом распался, и из-под черной бумаги отчетливо выглянули уголки денежных пачек в банковских упаковках. Ого, похоже, доллары! Неведомая сила моментом кинула врача на ноги, и он, заворачивая повыше рукав халата, боком, боком начал прокрадываться к соблазнительному свертку, топыря вперед оголенную по локоть руку.
   Опомнившаяся раньше прочих женщин сестра-хозяйка тоже углядела доллары. Она отрывисто ойкнула и закусила платок. Дружно вспыхнувшие в палате солнечные лучи высветили тонкие ноздри главной кастелянши: они нервно ходили. Зеленые глаза уставились на подкрадывающегося к добыче главврача. Сестра-хозяйка, клешнями раскинув руки, стояла в позе вратаря, готового пантерой кинуться на мяч. То бишь на заброшенный в палату сверток.
   Под шпагатом белела записка: «Разделите, пожалуйста, эти деньги между медсестрами и санитарками. Благодарим за операцию».
   Главврач вертел записку и так, и сяк, пытаясь найти в ней еще какой-то смысл, какой-то подспудный намек, но, так ничего и не найдя, судорожно вобрал в себя воздух и обвел всех глазами.
   И тут в палату быстро и неслышно вошел сотрудник Федеральной Службы Безопасности.
   Мужчины бережно, как младенца, пронесли сверток мимо оторопевших медсестер в кабинет главврача. Сестра-хозяйка сунулась было следом, но ее решительно оттеснили и закрыли дверь на ключ.
   Главврач тотчас же закатал второй рукав и как перед операцией, воздел перед собой руки.
   Приступили к вскрытию. Когда размотали шпагат и содрали черную облатку, одно-, десяти- и стодолларовые пачки так и рассыпались по столу. Несметное для нормального человека богатство небрежной кучкой лежало на пластиковой столешнице. Никем не учтенное, не оприходованное. Протяни руку, сунь пару пачек в карман халата, и долго-долго не надо будет горбатиться за двести тысяч «деревянных».
   Врач жалобно посмотрел на эсбиста и даже младенчески всхлипнул. Оперативник криво усмехнулся. В мозгу обоих мужчин сейчас, вероятно, бушевала одна и та же буря, щелкали арифметические машинки, перемножая немыслимое количество «зелененьких» на пять тысяч - нынешний курс. Нули путались в голове, лезли друг на друга. Все равно выходило много, отчаянно много.
   - Мы здесь одни! - не своим, замороженным голосом выдавил наконец главврач.
   - Нет! - непреклонно ответил эсбист, по-волевому скрипнул зубами и закрыл пятернями расползшиеся пачки. - Не надо, Юрий Геннадьевич. Все сделаем чин по чину. Составим акт.
   Зеленоватый суп из долларовых пачек поплыл перед глазами эскулапа. Четко вырисовался среди этой зелени, как отчеканился, мраморный чернильный прибор. Тяжелый прибор. Но оперативно, купированно использовать его, обрушить на плешь ретивого сыскаря все-таки духу не хватило.
   Эсбист между тем выложил перед собой бланк, и уже прочищал перо, собираясь составить акт.
    В дверь отчаянно ломились. И не только ломились, но и сугубо официально, требовательно стучали. Надо было впускать понятых. Пошатываясь, как пьяный, главврач пошел открывать дверь, кося все же глазом на сыскаря - как бы тот не уворовал в карман пачку-другую. Никому так никому.
   В кабинет вместе с разозленной, как оса, взбудораженной главной кастеляншей скорым шагом вошел тучный, задыхающийся мэр со свитой. Увидев долларовые пачки, он побагровел и с ходу полез за валидолом.
   «Доллары, доллары!..» - почтительно зашелестело в свите.
   О «тарелке» как бы и забыли, она в данный момент интересовала меньше.
   Мэр, усевшись в кресло главврача, отпыхивался. И, отдышавшись, своей властью отстранил эсбиста от составления акта. Если доллары обнаружились на территории, подначальной мэрии, значит деньги его, мэровы. Чего ж тут непонятного?
   Деньги вместе с обрывками шпагата и черной, мышино шуршащей бумагой поклали в чей-то услужливо предложенный портфель и под строгим присмотром доставили к машине.
   Рванули на машинах, включая и главврача, в мэрию.
   Срочно была собрана головка района, вплоть до некоторых руководителей предприятий. Пока собирались да рассаживались, секретарь мэра Аделаида Аркадьевна уже успела пересчитать тучные пачечки, разложить их по стопочкам. Мгновенно пронеслась весть, что денег в бандерольном черном свертке без нескольких сот девять миллионов.
   Девять миллионов долларов!
   Было, было над чем подумать.
   В кабинете мэра воцарилась почтительная тишина.
   Шмыгал беспокойно носом, как обиженный малыш, главврач. Он не переставал сокрушенно покачивать головой. Рдяными пятнами пошли щеки у вице-мэра. Сам мэр кинул под язык еще одну таблетку валидола. Секретарша Аделаида Аркадьевна, встревоженно глянув на рассевшуюся компанию, вдруг выбежала из кабинета. Присутствующие проводили ее недоуменными взглядами, переглянулись и начали обсуждать, на что потратить свалившуюся манну небесную.
   - Сорок с лишним миллиардов на наши деньги! - воскликнул мэр. - Да мы с этими денжищами сразу все дыры заткнем...
   - Больницу новую построим.
   - Нет, в первую очередь надо расплатиться с коммунальщиками. Полтора миллиарда им должны.
   - Это теперь не деньги. Расплатимся в первую очередь.
   - Но ведь... - тускло пискнул главный врач. - В записке было сказано, что медперсоналу... разделить.
   - Не жирно ли, Юрий Геннадьевич?
   Мэр внушительно крякнул и с неудовольствием посмотрел на главврача. Но так как глава района был хватким борцом за социальную справедливость, был именно тем человеком, о котором в прежние времена говорили, что «горелой спички не возьмет», что если и есть настоящие коммунисты в районе, так это, конечно, Иван Михайлович Творогов, то он и успокоил Юрия Геннадьевича:
   - И медперсонал не забудем. Выпишем по окладу, а то и по два премии.
   Вдруг смутная тень пролегла по лицу мэра, он поугрюмел, скривился, как от кислой капусты.
   - А что это у нас главный счетовод Аделаида Аркадьевна так быстро выскочила? Где она?
   - Звонит по телефону в приемной, - сообщил кто-то.
   - Не брату?
   - Кажись, ему.
   Мэр скривился еще больше, бросил карандаш, которым вел подсчеты, стал смотреть в окно.
   Затем взял трубку параллельного с приемной телефона, послушал-послушал и шваркнул на рычаг.
   - Все. Жди гостей из области.
   - Что, с братом разговаривала?
   - Да, с Федором Аркадьевичем.
   Присутствующие приуныли. Деньги, которые можно было на свой страх и риск быстренько - в день-два - раскидать на счета, теперь скорее всего уплывут из района. Ах, Аделаида Аркадьевна, что наделала?
   - Мужики! - воскликнул начальник райотдела милиции. - Что вы какие быстрые? Надо еще узнать происхождение этих денежек, а уж потом и делить. В какой-такой небесной канцелярии их наштамповали? Не фальшивые ли?
   - Смотрел уже, - вставил эсбист. - Самые настоящие.
   - А где же лица, их доставившие? - спохватился глава районной администрации и тут же махнул рукой, давая знак, что не то спорол.
   Тем не менее присутствующие вспомнили наконец о таинственной «тарелке», о странном пациенте, и взгляды всех обратились на главного врача - единственного свидетеля происшествия.
   - А лица, доставившие их... - мстительно проговорил главврач, - пу-уф! - Он выпустил из себя воздух и прелестно, совсем по-мальчишески замахал ручками. - Нету этих лиц, испарились...
   - А этот ваш пациент, - повел строгий допрос представитель ФСБ, - нормальным представителем рода человеческого был?
   - Нормальным. Не с шестью пальцами, - огрызнулся врач.
   - А тарелка?.. Какова из себя была?
   - Как тульский самовар блестела.
   За такими вот расспросами и суждениями, догадками и спором прошло время. Выполнившая свое подлое дело Аделаида Аркадьевна как ни в чем не бывало вернулась в кабинет, присела с краешка, скромненько, как деревенская старушка, выложив ручки себе на колени. Мэр метнул в ее сторону угрожающий взгляд: поставил бы тебя, Алка, на горох, кабы не братец вице-губернатор.
   Коий со свитой не замедлил явиться. До смерти напугав гулявших по площади перед мэрией кур, на середину ее приземлился зеленый вертолет с сине-бело-красной нашлепкой на борту.
   Вице-губернатор по-свойски чмокнул сестрицу в щечку, и та сразу расцвела, засияла, потом демократически поручкался с каждым из сидящих, не исключая и женщин.
   Составили еще один акт, причем за понятых подписалась вся головка района. Сестрица вице-губернатора еще раз пересчитала деньги, на сей раз сумма оказалась больше, перевалила за девять миллионов. Впрочем, никто из районщиков не обратил на этот факт ни малейшего внимания: соблазнительные иностранные пачки теперь казались не более чем абсурдным хламом, резаной бумагой. Без всякого сожаления проследили районные руководители, как пачки одна за другой исчезают во вместительном саквояжике, похожем на инкассаторскую сумку. Ну что ж, чему быть, того не миновать. Возможно, область спустит какую-нибудь кроху из загадочной находки. Не скроем, вздох облегчения вырвался из груди мэра и других руководителей, когда областная команда забралась по железной лесенке в чрево вертолета. Аделаида Аркадьевна полетела в облцентр вместе с братом.
   А у остальных немедленно появилось желание после столь волнующей летучки порасслабиться, успокоить нервы. Практика в этом направлении была выработана прочная, дружно жила головка района, лишь разок переглянулись - и все, поняли друг друга. Вице-мэр тут же сел звонить на базу отдыха, расположенную в тенистом лесу на берегу чудесного озера. Скоро все расселись по машинам, рядовых сотрудников распустили «на сенокос», на дверь мэрии повесили замок. Сиротливо забелела на двери бумажка: «Приема не будет. Все уехали на презентацию». Верхи района не считали нужным скрывать что-либо от населения, даже попойку, прозванную с недавнего времени приятно тающим во рту, как халва, иностранным словом. Презентация так презентация. Все равно ведь население узнает, что пьянствовали. А тут ничего не скрыто от населения - нет и пересудов.
   Дальнейшая судьба девяти миллионов главной валюты мира столь же неясна и загадочна, как и факт их появления в районной больнице. Каким-то макаром о небесной бандерольке узнали столичные круги. В область срочно вылетели за нею спецрейсом. Нечего и говорить, что первых два акта были положены под сукно и составлен новый. Причем сумма находки уменьшилась ровно на двадцать тысяч долларов - те две пачечки стодолларовых бумажек, которые успела-таки положить в свой кармашек сестрица вице-губернатора - себе и братцу.
   Московская комиссия в тот же вечер увезла халявные денежки в аэропорт, и с тех пор о них ни слуху, ни духу. Много в нашей столице различных начальников, и все хотят жить хорошо.
   А в районе о тех денежках на той же презентации и забыли. С удовольствием вспоминала о них только Аделаида Аркадьевна. Грустный эпилог
   - Ты где взял эти деньги-то? Такую прорву? - спросил Чунасоцкий, как только поднялись.
   - Да понимаешь, - отозвался Игорь, - проходили как-то над Чикаго, низко шли, над самыми небоскребами, и вот гляжу: на крыше одного билдинга лежит этот самый сверток. Как младенец подкинутый. Из любопытства остановились. Горит огромная вывеска на билдинге «Чикаго фьюча бэнк». Ну раз банк да еще «фьюча», значит, надо взять. Ну вот и валялся в кабине до подходящего случая.
   - Не знал, не знал! - сокрушенно покачал головой Чунасоцкий. - Пачечку-другую бы прикарманил.
   - Почему бы и не прикарманить, - философски заметил Игорь. - какой-нибудь Акакий Акакиевич выносил по крохам на крышу, а потом, скажем, забыл. Впрочем... тамошнему капиталистическому Акакию Акакиевичу эти деньги совершенно ни к чему.
   - Полагаешь?..
   - Уверен. А что ты делал в больнице? Извини за вопрос.
   - Ты прости, Игорек!.. - Славик вытащил из-за щеки знаменитый пресловутый квадратик, - не хотел, чтобы попал в чужие руки...
   - Имеешь в виду - в руки государства?..
   - Ну да, они ведь, насколько я понимаю, не должны знать вашу технологию.
   - Этот маячок - пустяки. Они через него все равно ничего не откроют. Железяка...
   - Вполне понял.
   - Ну, что дальше?
   - Домой!
   - Я так и думал.
   Модуль приземлился в лесочке, в двух шагах от номерного городка.
   - До свидания, что ли? - Игорь, скрестив руки на груди, как капитан Немо, вроде как бы свысока, но и с некоторой грустью кивнул Славику.
   Почти навернулись слезы на глаза. Точно - навернулись: все расплылось, смазалось. Ничего не видя, Славик пошел от него прочь и через десяток шагов упал навзничь. Слезы душили его, рыдания спазматически вырывались из груди, его колотило по моховым кочкам соснового бора, в глуши которого виднелся забор с «путанкой» - номерная зона.
   Модуль давно исчез.
   Все.
   Он сел на кочку, прямо в кровавые капельки брусники, и дал наконец волю слезам. Плакал Славик долго и искренне. Жаль было всех: и дельфиниху Ирэн, и Влада, и татарина, и Саньку Саврилина, и неистовую в плотских утехах бакалавршу, к которой успел привыкнуть, жаль было Полину Семеновну, жаль, наконец, себя. Стыдиться было некого, и он плакал. Ему надо было выплакаться, чтобы, как в детстве, пришло облегчение...
   Удивительное дело: ворота в оборонный городок были растворены настежь. Дверь вахты подзаросла крапивой, никто, видимо, через нее не ходил, все шли через ворота. И на вахте никто не сидел. Прямо у ворот образовался стихийный рынок. Торговали и с машин, и с лотков. И чем только не торговали: от дубленок до апельсинов. И кто только не торговал: шустроглазые хохлушки и молдаванки, «лица кавказской национальности», цыгане, щелеглазые китайцы, а может, корейцы либо вьетнамцы. Кто бы их раньше допустил сюда, несколько месяцев назад, зимой, когда он сорвался отсюда. Ужаснулся и вместе с тем обрадовался Славик: что-то стронулось, изменилось в затхловатой, захлопнутой от мира жизни номерного городка. Уж плохо ли, хорошо ли это - не нам, как говорится, судить, но все-таки что-то наконец-то изменилось в этой, как выл и рычал Высоцкий, «державе, опухшей от сна» - это здорово.
   Разноязыкий базар у вахты гудел вовсю, только поэтому Славик и определил, что сегодня выходной, суббота или воскресенье. Значит, в институт не стоит торопиться, значит, Галина и Илюшка дома.
   Дверь ему открыла Галка. Она ойкнула, прижала руку к губам и ушла куда-то в глубь комнаты. Живым комочком подкатил к ногам Илюшка и...
   Тут бы могла последовать шолоховская концовка романа: «...это все, что осталось у него в жизни, что пока еще роднило его с землей...», но...
   Боюсь, что недосказанность в отношении других персонажей этой замысловатой истории оставит читателя в недоумении, он, по-солдатски выражаясь, «не кончит». А это, опять же виртуально выражаясь, не очень приятная штука, поверьте...
   Итак - далее...
   Легко отделался Славик: в институте просто не заметили пропажи этих ста - ста пятидесяти граммов платиновой проволоки, а провести какую-либо ревизию в хламе лаборатории было трудно.
   Да и некому было этим заниматься. А если бы и занялись, ничего бы не учли. Да и как могло быть иначе при всеобщем государственном раздрае, когда, например, тот же норильский никель, вольфрам и платину профукали каким-то иностранным проходимцам за копейки... При таких масштабах тотального грабежа кому могла потребоваться горстка технологических отходов, хотя бы и платиновых. Смешно даже говорить. Зря он волновался.
   Сложнее было объяснить астрономический трехмесячный прогул. Даже не совсем и прогул, а вообще отсутствие его, эмэнэса, как такового. Везде и всюду в городке.
   В отделе кадров института Славика посадили за стол, дали чистый листок и ручку, попросили написать объяснительную записку. Эта объяснительная записка могла бы составить целый роман, но... Славик, слава Богу, не был романистом. Расписать все, как есть, амурные и прочие похождения с Чайкой Адриатики на черноморских и амазонских берегах у младшего научного сотрудника, понятно, не хватило духу. А опиши он челночные рейсы на другую планету, Гагарина и его сыновей, ему сейчас же, выйти не успеешь, приложили бы руку ко лбу и вызвали бы карету. И опять - здравствуй, стольный град имени Кащенко или имени Сербского! Поэтому, напрягши творческую жилку, Славик разродился всего лишь парой строчек, которые, однако, по емкости и силе воздействия вполне бы могли претендовать еще на один роман:
   «Гостил у матери в Сибири. Ходил за брусникой и заблудился в тайге. Больной, валялся в таежном зимовье. Был спасен геологами и вывезен на вертолете в Новосибирск. Чунасоцкий».
   Вопреки ожиданиям, суровая таежная эпопея не произвела на сухаря-начальника отдела кадров ни малейшего впечатления. Он, даже глазом не моргнув, пробурчав что-то типа «ну теперь все в порядке», подколол объяснительную белиберду к другим бумагам. Чунасоцкого вернули в лабораторию, положили индексированную зарплату: 150 тысяч рублей. Прогулянные дни, естественно, не оплатили. Ну что ж, пока оставался солидный куш платиновых денег, полученных от московского академика, можно было существовать и на полтораста.
   Вкратце о других героях.
   Однажды в открытом для всех шпионов мира закрытом номерном городке появились полутораметровой высоты красочные афиши, извещавшие, что к оборонщикам приезжает с сеансами знаменитая Чайка Адриатики. На афишах Верка была изображена на манер русских красавиц типа Надежды Бабкиной - закутанной в цветастую, в пышущих здоровьем розах шаль. Слава бежала в народе поперед самой бакалаврши, каждый день Галка приносила с работы сногсшибательные толки о сеансерше, клянчила, чтобы Славик достал билеты. Наконец, не добившись от супруга ни пены, ни пузыря, побежала сама в ДК к знакомой добывать их и за бешеные деньги достала-таки два входных. С легкостью необыкновенной Славик уступил свой билет галкиной сослуживице - хрупкий мир, установившийся в семье, надо было бдительно охранять. Кто знает, пойди он на сеанс, как бы могло нарушиться это самое равновесие, зиждившееся даже не на граммах, а на аптекарских гранах. То есть, по сути дела, и не было этого равновесия, весы качались из стороны в сторону только так. Какой еще там фортель выкинет разлюбезная Веруня, столкнись, допустим, в антракте с ним? А посмотреть на «Веренку» очень хотелось.
   О втором персонаже.
   У всех на слуху было имя Григория Мыс-Гордеевского. В газетах и по телевидению упорно муссировалась мысль о связях Григория Харлампиевича с западными разведками и даже с НЛО. Сам Жиклер никак не мог объяснить толком журналистам свою двухдневную отлучку, исчезновение из поля зрения всех людей, включая самых близких, соратников и телохранителей. Повсеместно отмечалось, что после таинственного пропадания лидер партии «Демон» стал не тот, совсем не тот. Куда-то улетучилась его бойцовская дерзость, как промокашка в кислоте, растворилась без следа знаменитая ястребиная сущность. Он непоправимо, на глазах, становился голубем. Гаеры-газетчики нагло договаривались даже до того, что почли причиной двухдневной пропажи лидера целой партии неумение его жены вести себя в постели. Конечно, на всякий поганый роток не накинешь платок, но шуму было.
   Наконец нарыв, будоражащий общественное мнение страны, лопнул. В одно из утр, собираясь на работу, допивая из чашки чай, Чунасоцкий услышал по радио, что Григорий Мыс-Гордеевский сложил с себя полномочия лидера партии. Сам Жиклер объяснял свой уход с политической арены личными мотивами. Он, мол, целиком намерен отдаться служению Богу, для чего, не откладывая, едет в Зосимо-Савватиеву пустынь под Александров, где несет воинскую службу при монастыре верующая молодежь, будущие пастыри. Мыс-Гордеевский чает в мыслях сделаться командиром этого единственного в стране верующего подразделения, дабы таким образом влиять на предстоящих служителей культа. И тем самым направлять их мысли в нужном направлении - к Богу.
   Немало умилился при этом сообщении Славик Чунасоцкий: «Такими устами да мед бы пить».
   Но торжествовать было рано - «ты ловишь маленькую рыбку, а к тебе подбирается большой-большой крокодил».
   - Общественность сейчас волнует, - звучало по утреннему радио, - не мистическая эскапада бывшего лидера, но личность лидера восходящего. Кто возглавит после Мыс-Гордеевского партию «шутовского фашизма», не сулящую нашей стране ничего хорошего? Вот вопрос вопросов. Активно претендует на эту роль заместитель Мыса, так называемый министр обороны теневого правительства некий экс-майор Вольдемар Сердюк, разжалованный недавно до капитана и уволенный из Вооруженных Сил за утрату табельного оружия. Непонятным образом вышеупомянутый Сердюк нашел утраченный пистолет - согласитесь, грань фантастики, и теперь добивается восстановления себя в рядах ВС страны. Что несет выдвижение этого человека? Или страна опять на заклании у личности?.. Доколе...
   На полуфразе Славик выключил репродуктор. Что может принести вышеупомянутый человек, он отчасти знал... Угроза над человечеством не исчезала, не отодвинулась ни в какую сторону. Дело было не в Вольдемаре, не в Григории и не в Славике. Дело было в силах, которые необъяснимы для живущих на Земле.
   
   Декабрь 1994 - февраль 1996.
   

Текстовая версия для печати
в формате .doc для Word

© 2003-2004 Дизайн-студия "Sofronoff"