ПРИВЯЗИХА

   Шубиха не знала, куда деть себя от радости, - сын приехал.
   Вчера увидела его из окошка - прямо по зеленому лугу, от реки шел ее сын широкими шагами. Кинулась из избы и только на самой горушке, что к реке идет, остановилась, опомнилась. Неподвижная в зное, река играла вдалеке радостным блеском. И блеск этот, искрясь, ударил Шубихе в глаза, заворожил, ослепил. Стояла Шубиха на горке, одной рукой закрываясь от солнца, другой неуверенно помахивая, и, робея, смотрела вниз. А сын уже на горку всходил. Поцеловал ее - зарделась Шубиха, сразу оглянулась: видали ли соседи? И как раз стояли у колодца с ведрами - видали.
   - Ой, дитятко, - всплеснула руками и пошла рядом с ним, любуясь и гордясь, подбивая пыль по дороге.
   Дома - в хлопоты. Из огорода, с ледника - на стол, из печи - на стол. Всем уставила скатерть, всякой закуской. Тут же домашнего пива графин, бутылочка водки. Отхлопотала и встала у печи, подпершись рукой. И сразу сменила радость на заботу - с тревогой, жалостно стала на сына смотреть, «Худю-ущ на городском-то хлебе... Цинга цингой. Уж не болезнь ли?.. Вот и не ест ничего. Даже поднесенную стопку отставил. И только волосы поправляет, только поправляет...»
   Шубиха вздохнула.
   - Ты чего, мать? - поднял глаза сын, и она вздрогнула. Ни разу не слыхивала от него такого - «мать».- Как здоровье-то?
   - Здоровье-то? - Шубиха платком промокнула глаза. - А так все... Сегодня на ногах, завтра - бог знает... Да ведь нам куда?.. Сам-от хоть как? Вон, гляжу, тени синие круг глаз-то... Поди, все думаешь, голову ломаешь, дак... Полегче бы жил.
   Шубиха опять вздохнула, глядя себе под ноги. Вот, отпустила учиться-то, а где он там, как? Жил бы у матери под боком, все бы побольше глазу за ним было...
   - В Антонихе чего нового? Никто... не женился?
   - Кого тебе надо? - упавшим голосом произнесла Шубиха. Ох, ожидала, что спросит это сын. И знала, к чему спрашивает.
   - Никто вроде, - ответила, - Колюшка Воробьев из армии пришел, так собирается. Тебя наказывал звать.
   - Съездить мне?..
   - Как хошь... Езжай, коли надо...
   - Велосипед где?
   - А в чулане, в чулане, - промолвила Шубиха, все больше падая сердцем, - как поставил, так и стоит.
   - Так поеду я.
   - Едь, едь.
    «Ишь, - обиженно подумала Шубиха, глядя на сына в окошко, - как-кой в городе-то стал. И с матерью не посидел. В Антониху... Знаем пошто... Завел там змею-то...»
    Шубиха глубоко вздохнула и оторвалась от окошка. Погремела в сенцах ведрами, затрусила к колодцу. На колодце уж бабы, как прилипчивые мухи, с аханьем, с расспросами:
   - Не женился ишо?..
   - К лешему.
   - Да, такому-то девку поискать надо... Не всякая подойдет, вот что!
   - Дуська-то! Поди, радешенька...
   - Чай, уж полюбезничали.
   - А что, что Дуська-то? - защищалась Шубиха.
   - А погоди, свет-Никодимовна, помяни мое слово, сношкой назовешь.
   - Ну уж, - возражала Шубиха, - жива буду - разженю брать не велю, - не велю да и все.
   - Полно, Никодимовна, полно! Много нонешние-то детки нас слушают... На все своя воля, так-то!..
   Разговоры баб еще больше расстроили Шубиху, опять больное место задели. Дуська-то эта, продавщица антонихинская, провалилась бы в тартарары. Что привязался к ней? Ровно мед. Девок вон табуны. Любую выбирай. А то - к бабе!.. Одно слово - баба, разженя!.. Тьфу!
   Шубиха в досаде сплюнула на дорогу.
   - Слышь, Никодимовна, - подначивая, весело прокричали ей вдогонку бабы, - сказывают, крупу дешевую в Антониху привезли. Чай, и на нас невестка-то даст.
   - И ведь как ни приедет - все так, - не слушая баб, отчаивалась Шубиха, - и у матери не поспит! Куда там - не любо. Ну и чадушко уродилось.
   Пришла домой, бессильно развязала платок. Глянула на уставленный стол. Нет, не усидеть. И голова как на грех разболелась. Добежать до Антонихи, поразгуляться. В сельсовет страховку унести. «Грех, - размышляла Шубиха, - себе вру, не в сельсовет, сынка приглядеть решила. Взять там обоих да и пристыдить как следует принародно».
   И сорвалась было с лавки. Ан нет, остановилась, прикусила губы. Поди, так-то сама скоро и насмешишь людей, и сына опозоришь. Нет уж, сидеть лучше...
   Ползли по небушку чистому, как по подметенному, два веселых кудрявых облака. И глядючи в окошко на них, задумалась Шубиха, замечталась. Возьмет сын городскую, ученую, повезет ее, Шубиху, в город, на большую квартиру. Что там не жить: кран отвернул - вода пошла. Опять же дров не запасай - газ. И будет Шубиха барыней жить, по базарам расхаживать.
   Облака доползли до солнца и уронили широкую тень на Шубихин двор. И сразу пролился, прибил пыль на дороге легонький дождик. Ополоснул лужайку - ярче зазеленела молодая трава перед домом.
    «Маленько пролило, а хорошо!» - думала Шубиха, выходя на двор посмотреть кадку под желобом. Кадка полна, с рябинки у огорода падают капли. И стоит под рябинкой, лижет мокрое прясло Шубихина шоколадно-чистого цвета коровка.
   - Ой, Доченька-то пришла, - встрепенулась Шубиха, - неужели уже вечер? Вечер, а его все нет.
   Выбежала из проулка, глянула на дорогу - нет и не видно.
   И потом доила Шубиха в темном хлеву коровку, а сама чутко прислушивалась - не хлопнет ли дверь на мосту. Хлопнула - придержала Шубиха подойник, застыла, - нет, не он, не слышно шагов. Должно быть, почтальон хлопнул дверью, бросил в сени газетку районную. Нет ли и письма?..
   Оводы, влетевшие во двор вместе с коровой, страшно гудели в темноте, садились на лицо. Сердитыми шлепками глушила их Шубиха, ругалась. И Дочка вся изнервничалась - сучила ногами без конца, махала хвостом. «Стой, Дочка, стой», - всю глотку изорвала, пока доила. С облегчением вышла из хлева.
   Небо все красно от заката, и, как сеткой, покрыло его много-много галок. Летают, каркают... «Должно, дождя жди к ночи, - отметила Шубиха, - надо рассаду покрыть».
   Покрывала рассаду, стучала досками, злая, расстроенная, - тут еще прилипла к забору, завела разговор соседка Грибнова.
   - Говорили вон бабы даве - крупу в Антонихе дают. Бают, дешевая больно.
    «Глупая, - подумала Шубиха, - глупая и есть. Бабы смеялись даве, а она за правду поняла. Чего обижаться?»
   И словечка не отродила, не поддержала разговора.
   Пришла домой и будто ношу с плеч сбросила - сидел сын на лавке и пил молоко. Радостно кинулась к печи, никакого зла: опять яичницу разогрела, метнула на стол, разваренные щи с курицей, пшенник подала. Подсвеченное вечерним солнцем, янтарем переливалось пиво.
   И уж тогда к сыну с надеждой, трепетом:
   - Чай, к ночи уж никуда не поедешь?
   - Ну, мама, нет, поеду... звали меня, - скрывая смущение и отворачиваясь, проговорил сын.
   - Звали тебя, - вдруг распалясь в сердце, повысила голос Шубиха, - кто звал? Ета Дуська... И на порог не води. Так ли турну... - Шубиха, не помня, что говорила, задышала часто и тяжело.
   - Что ты, мама, мама, о чем говоришь? - отговаривался сын.
   - Вот тебе и мама. Не мама я тебе, раз не слушаешься, дак... И не называй меня так, - распаленная ходила по избе, не находя места, Шубиха. И так грохнула крышкой кадки в упечи, что вздрогнул сын, побледнел. Зло тоже что-то буркнул, засобирался.
   - Поезжай, поезжай, батюшко, - руки в бока проводила его Шубиха. И бессильно опустилась на лавку.
   Сумерки мягким клубком накатились на окна. Везде по деревне зажглись огни. Одна Шубиха сидела без света. Полчаса прошло, как уехал сын. Убираться бы надо - и руки ни к какому делу не лежат. И сердце зашлось, не вздохнуть - до того расстроилась. Прошлась по темной избе раз, другой. Как он там, чего - думай теперь всю ночь. Казалось Шубихе, что крепко в чем-то обворовывают, обманывают ее сына, а вот в чем, убей бог, сказать не могла. И вдруг заегозила, будто что-то вспомнила. Выбежала в сени, в чулан, суконную жакетку достала, платок теплый искать начала.
    «Погоди-ко я... Сделаю ему... Отъездит скоро... Устрою», - негодовала Шубиха. Платок завязала низко, по самые брови, пошла.
   Думала незаметно деревней пройти, - нет, опять та же Грибнова, как полуночная ворона, сидела на крыльце, крикнула:
   - Куда это ты, Никодимовна, на ночь глядя?
   Запнулась Шубиха, хотела пройти, да нет, подумает еще что... И выпалила первое попавшееся:
   - А по соломку, по, соломку, Анна! Одна грязь на дворе...
   - Дак солома-то еще зелена. На корню стоит.
   - А по прошлогоднюю. Остатки, чай, не все прижгли! Вот и иду.
   - Сходи, сходи ино...
   Чертыхаясь на Грибнову, вышла Шубиха за деревню. Низом, речкой решила идти - авось никто и не встретится.
   От речки дохнуло сыростью, донесся и пропал скрип дергача.
    «Эк... дерьгает... - подумала она, - ну, все окошки к черту перебью... Весь народ взбулгачу! Смотрите, люди добрые, что они делают. Каково ей завтра-то за прилавком будет стоять».
   Она шла и в такт своим мыслям громко, воинственно стучала башмаками о дорогу. Пыль фонтанчиками брызгала из-под подошв.
   А дорога косогором опускалась все ниже и ниже. В самой низинке плотно густел туман. Было совсем сыро в этой низинке, Шубиха пошевелила плечами - не легко ли оделась. Прохватывает насквозь, как бы не заболеть... Сплошь заросла низинка белыми высокими цветами. Жесткие такие цветы, да и не цветы вовсе - так, трава какая-то. И запах... Укропный такой, крепкий. Шубиха даже остановилась. Вздохнула всей грудью. Эк, разит... Хоть в похлебку добавляй.
   Белая поляна стоит, будто крупой манной обсыпанная, - осторожно, чтобы не замочить юбку, прошагала Шубиха низинку. И когда вышла наверх - опять теплее стало. И диво - увязался за ней этот запах от белой травы. Пахнет и пахнет. Уткнулась Шубиха в рукав жакетки - пахнет, прижала платок к носу - тоже. «Прилипчивая трава, - подумала Шубиха, - привязиха, одно названье».
   Стала видна огоньками Антониха.
   Задами, огородами вышла Шубиха к избе Дуськи Матвеевой, продавщицы. Прислушалась. Было тихо, только в хлеву стучала о стенку рогами коза да сладко взвизгивал во сне поросенок.
   - Смотри ты, - удивилась Шубиха, - еще и хозяйство держит. Шал-лява!..
   Как тать, она прокралась вдоль стены. Честно говоря, надеялась Шубиха, что не здесь ее сын, где-нибудь у ребят сидит. Коли бы так, успокоилась бы она сердцем. И вдруг - точно громом поразило - увидела у забора сынов велосипед. Точно, его... Вот и зеркальце, в то лето еще наладил. Сунула Шубиха руку под жакетку - сильно сердце затрепетало. Здесь он... Опешила, не зная, что делать: или оставить в покое, черт да и с ним, или вставать, булгачить народ. И хотела повернуться да уйти, как вдруг уловила знакомый запах. Той белой травой, привязихой пахло. Раздув ноздри и вертя головой, шагнула Шубиха и тут увидела эту привязиху. Большой белый пук лежал на перильцах крыльца.
   - Ишь, цветов нарвал... - Точно бес толкнул Шубиху подойти к крыльцу. Хотела ухватить цветы - стукнуло что-то на крыльце. От неожиданности присела Шубиха.
   Послышался смешок, оборвался. На крыльце затаились.
   - Нет, я слышала, кто-то подошел, - говорила Дуська.
   - Что ты, - засмеялся сын. - Эй! - шутливо крикнул он, - коли добрый человек, так выходи, коли злой, так сгинь, сгинь... Ну вот и все...
   - Нет, правда. Слышишь!..
   Шубиха затаила дыхание. Почувствовала, будто в уксус окунулась, дерет лицо - стыдобушка. Отчаянно завертела головой, высматривая, куда бы сунуться. Сунулась прямо под крыльцо, за какую-то кадку. Пошуршала юбкой - громко показалось.
   Опять зашептались на крыльце.
   Как тетерка на яйцах, обхватив кадку руками, сидела Шубиха под крыльцом. И стыдно и страшно ей было. Краска заливала лицо - Шубиха дрожала. Приложилась щекой к холодному обручу кадки - жгло щеку. Как завтра сыну в глаза глядеть будет?..
   Хорошо - на крыльце успокоились. Опять донесся до Шубихи тихий разговор. Насторожила ухо, прислушалась...
   - Город, город, - это Дуська говорила, - по-моему, так везде одно. Везде хорошо, где нас нет...
   - Нет, серьезно, приезжай, - это сын сказал.
   - Ой, не знаю, что и делать, Митя... Нажилась я с Касьяновым в городе-то, век бы не жить...
   - Это художник?.. Ты что-то не рассказывала мне о нем.
   - Чего рассказывать!.. Одно слово - художник. Вот художества разные надо мной и вытворял. И сам заработка не имел, и мне работать не велел.
   - Ну и что дальше?
   - А дальше... Слушала я, слушала его морали, на кислой капусте сидючи, собрала шмотки да поехала домой...
   - И все?
   - Все... чего еще?..
   - Но ведь, - Шубиха ясно услышала волнение сына, - разные люди все... Я люблю тебя!..
   - Вот именно, что разные, - грустно ответила Дуська, - и он любил, всегда был добрый, ласковый, а вот... Нет уж. Разным, видно, птицам нечего одно зерно клевать... Ты вон ученый, а я?..
    «Молодец, баба, не лезет к парню, не набивается», - отметила про себя Шубиха и, уж незнамо как, почувствовала симпатию к Дуське, И вдруг услышала:
   - Мать-то твоя из-за меня, поди, волосы рвет...
   Вся так и вспыхнула Шубиха от стыда. «А что, что мать-то?», - хотелось выбежать и крикнуть, но так и сидела Шубиха оцепенело, ухватившись за кадку.
   - У матери-то, - как из-под земли услышала она голос сына, - своих забот полно - скотина, огород. Не .до меня. А здоровье - какое здоровье?
   - Мать-то твоя, - перебила его Дуська, - не то, что все. Другие бабы придут - ну точно присохнут к прилавку. Час, другой проторчат. Тары-бары.... Из пустого в порожнее. Даже голова заболит. А она - нет. Придет, возьмет, что надо, и домой.
    «Эдак, эдак», - закивала головой Шубиха. Вдруг овладело ею великое любопытство - захотелось посмотреть на Дуську. Приподнявшись, приложилась глазом к щели.
   Дуська сидела на пороге в креповой кофте с воланами. Виднелись под юбкой полные крепкие ноги. «Ишь, - шмыгнула носом Шубиха, - точно точеные». Пошебаршила у щели, пытаясь разглядеть Дуськино лицо. Лица не было видно, загораживалась Дуська пучком той белой травы. «Будто девка себя держит», - подумала Шубиха, но ходу своим мыслям не дала.
    «И чего захаяли бабенку, - удивилась она через минуту,- бабенка что - ладная».
   Подумала о Дуське, как о невестке, и ничего, не испугалась своей мысли. «Он горяч, а она - вон какая, пшеничненькая, мягкая. Такие-то и уживаются».
    «И в магазин ходи - опять же блат, выгода», - расписывала себе Шубиха.
   Вдруг захотелось ей посмотреть и сына, сличить обоих... Начала вертеть шеей, егозиться.
   - Кто-то возится, - донесся до нее Дуськин голос, и, мысленно ахнув, присела Шубиха, замерла...
   - Это на дворе... хряк, - сказал сын.
   - Ой ли!..
   Вот так, замерев, просидела Шубиха до рассвета. Продрогла вся, зато весь, весь разговор сына с Дуськой слышала. И полегчало после него на душе, как в бане вымылась. «Захаяли бабенку незнамо с чего, а я, дура, поверила...» Загадывала себе Шубиха теперь одно - пойдет завтра в Антониху, посмотрит хорошенько на невестку, а там видно будет.
   Бессонно моргая, смотрела она в щель крыльца на бледное небушко. Бледно, бледно небо, а ясное - хороший день обещается. Засмотрелась и не слышала, как домой поехал сын, звоночком забрякал.
   Выбралась из-под крыльца, порскнула домой.
   Домой пришла поздно, уже красный уголок солнца намечался над заречным лесом. Велосипед сынов стоял в заулке. Заглянула на поветь - там сын, спит, разметавшись по сену. Видно, в избу не заходил - и хорошо. И радостно незнамо отчего сделалось Шубихе, всю ее наполнило силой, энергией. И не гляди, что ночь не спала, бодро стучала потом Шубиха ухватами, покормила скотину, постряпала - все дела, кажись, за пять минут обделала. Пришел сын умываться - глянула на него весело, задорно.
   - Ты чего это, мам, такая?.. Праздник, что ли?.. - спросил сын.
   - Праздник, праздник, - закивала радостная Шубиха.
   Ждала она заждалась одного - девяти часов, когда магазин в Антонихе откроют. Уж при свете, на людях разглядит невестку. Показали часы девять - надела нарядную кофту, горошком, ненадеванную, сумочку под бок и запылила в Антониху.
   В магазине уже толпились бабы.
   - Го, Никодимовна! - и потеснились сразу. А что потеснились - встала Шубиха в очередь.
   - Беги, беги, - подмигивая друг дружке, толкали ее бабы к прилавку. От радости и смущения не знала, куда деть себя Шубиха. И глаз не спускала с Дуськи-продавщицы. Как бойко та товар отпускала - черпнет совочком манку или сахар, стрельнет взглядом по шкале, бросит совочек. И так ловко ручкой махнет. Волосы завитые, лицо белее снега. Загляделась Шубиха на продавщицу и заметила - раза два та тоже ее глазами обласкала. Бабы, те под бок толкают, дьяволы. Дождалась Шубиха очереди, набрала продуктов - и не надо бы, а все брала - любо!.. Взяла печенья, повидла...
   - Подсчитай, Дусь! - и скромно глаза к прилавку.
   - Четырнадцать рублей шесть копеек, - выдохнула Дуся.
   - Ну так еще - те вон рубахи зелененькие почем?
   - Бери, бери, Никодимовна, как раз на Митрея, - опять ребра буровят бабы.
   - Заверни ино, Дусь!..
   Совсем счастливая вышла Шубиха из магазина. Дожидаться никого не стала - одна побежала домой. Вышла в поле, прошла лесочек из молодых елок, спустилась в низинку. Тут опять попала в море белого цвета, утонула в нем. Цветы густо обступили дорогу, стояли, не качаясь, чистые, терпко пахнущие. И опять остановилась Шубиха и, истово, как за молитвой, нагибаясь, сорвала один цветок, поднесла его к лицу.
   Пряный, ни с чем не сравнимый запах защекотал ноздри. «Окаянная трава какая, привязиха, - прикрыв глаза, подумала Шубиха, - привязиха - одно названье».
   Кажется, к вечеру тмин пах еще сильнее.

ВВЕРХ

© 2003-2004 Дизайн-студия "Sofronoff"