Александр Сизов (1949-1997) НА ВЕТЛУЖСКОМ УГОРЕ «Нижний Новгород» литературно-художественный журнал №19, 1998 год

   НАВЕРНОЕ, никто и никогда не объяснит толково, почему так дорого то место, где родился. Наверное, и не надо объяснять - только все испортишь. Ах, городок мой Варнавино - городок на Ветлуге-реке! От железнодорожной станции тридцать семь километров. Езды час с хвостиком, целая вечность. И автобус-то битком набит - значит, тихо поедем, и дорога-то с горки на горку. Стоишь, как журавль, на одной ноге, ухватясь, как на турнике, обеими руками за верхний поручень, висишь этаким окороком. Впрочем, можно и не висеть - все равно никуда не упадешь, впрессован в тела намертво. А как же, всем надо ехать, в тесноте, да не в обиде. Только и остается шутками перекидываться (а знакомых весь автобус) да усмешливо наблюдать, как некий молодой человек, на молодого артиста Рыбникова похожий, улещивает, обворковывает свою голубку, в очках, в вязаной шапочке и, кажется, уже при животе:
   - Вот еще потерпи, сейчас под горку съедем, потом на нее въедем. Опять съедем и снова въедем. Еще одна горка будет, а уж за той горкой и все - последняя горка.
   Завозная зазноба только очечки свои с цепочками на дужках манерно эдак поправляет:
   - Ой как инти-иресно...
   Усмешливость твоя понятна: сам возил подружку, сам про эти горки толковал.
   Однако с горки на горку - это тебе не шутка. А если гололед, а песком, как водится, посыпать забудут?.. Того и гляди, все вповалку в кювет. В гололед автобус остановится под Подушкинской горой и дальше не пойдет - добирайтесь, как знаете. И растянется по полю, аж до самого Фокинского поворота, вереница людей с портфелями и чемоданами, пока какой-нибудь бойкенький газик не подберет всех. Тогда, стоя в кузове, в обнимку, с песней, как в булгаковском романе, и поедем. Впрочем, так было раньше. Теперь гору под Подушкином срыли, в овраге насыпали земляную эстакаду - автобус махом влетает.
   И вот влетели, и уже с полевого бугра виден он, Варнавин. Летом это мускульно бугрящийся купами деревьев зеленый остров. Сквозь зелень курортно проглядывают белые дома. Полно, не к санаторному ли местечку подъезжаем?.. Нет, не к санаторному. Варнавино с 1961 года «пгт», рабочий поселок. А раньше было село, а еще раньше, со времен указов Екатерины, уездный город.
   «Последняя горка« - это Ульяновский овраг, rкоторый как бы кушаком охватывает городок, как бы подпоясывает его. По дну оврага едва-едва перебирается, пузырится лягушачьими бочагами речушка Красница. Здесь, в Ульянихе, проходили лыжные соревнования. Выше по оврагу, бесчисленными рукавами теряющемуся в полях, среди ельников растут первосортные рыжики, сохраняющие свой огненный, мальчишески-задорный цвет даже при засолке. Рубиново выглядывает из травы жирно-спелая земляника. Говорят, в этот Ульяновский овраг в гражданскую войну водили расстреливать всякую «контру».
   Если, например, Ленинград - город царских кровей, то Варнавино - чистейших уездных. Она, эта уездная старинность, раритетность, несмотря на новострой, все-таки, как трава из-под копыта, пробивается, ничем не вытравишь. Откуда же эти столетние тополевые аллеи, палисаднички на улицах и лужайки, кирпичные ограды с коваными решетками? От старых чеховских времен и особняки с мезонинами, утопающими в копнах сирени. Эти дома небогатой уездной знати, обшитые седым от старости тесом, непременно на высоком кирпичном фундаменте и непременно под железом. На углах фасонные, кренделями, проржавевшие водостоки, карниз в резьбе, кое-где обкрошившейся, массивные резные же наличники. Обязательно есть парадное крыльцо с двустворчатой дверью, на одной из половинок которой, того и гляди, блеснет медная плашечка с витиевато выгравированной фамилией «Докторъ Чеховъ» либо там «Докторъ Астровъ», либо «Земский врачь Капланъ». Последний, брат известной террористки, стрелявшей в Ленина, тоже эсер, действительно жил в Варнавине, имел здесь практику и одно время даже возглавлял санитарный совет. На групповой пожелтевшей фотографии в краеведческом музее изображен чернобородый симпатичный мужчина, это он. Кстати, на этой же фотографии в центре прорезь по силуэту - кто-то вырезал священника. Красноречивый исторический документ.
   Таких чеховских, поленовских особняков по Варнавину десятка полтора. Обстановку их комнат, неспешный провинциальный быт и уют очень хорошо описал, например, Паустовский. Возя из деревни на велосипеде - бидон на руле - молоко в один особняк, я еще застал осколки, островки этого быта. Крашеные полы и кадка с фикусом у окна, мерный, какой-то густо-медовый бой старинных часов, венские стулья с гнутыми спинками... В комоде блестят церковной позолотой старинные лафитнички, здесь же хрустальный графинчик с пробкой... Костяной веер валяется на канапе, обитом потемневшим, в полоску, как переплеты старых книг, штофом, черные перчатки. А на окнах какие-нибудь бальзамины...
   На самом деле это я видел, или литературные впечатления трафареткой легли на память?.. Но помню, помню: обитала в комнатах с фикусами одетая в черную кисею старушка, возможно, бывшая классная дама, возможно, вдова земского деятеля. Она, встречая меня с молоком, всегда угощала ландрином из жестяной красивой коробки, усаживала на венский стул и вежливо расспрашивала...
   Варнавино - селение историческое, ему никак не меньше пятисот лет. Полтысячелетия, чувствуете?.. Легенды рассказывают, что еще в доиваногрозновские времена приплыл на плотике с верхов беглый монах из Великого Устюга. Горка у впадения Красницы ему приглянулась, прозвал ее Красной. Построил здесь земляное логово, стал жить. Доверчивый окрестный люд за молитвы стал почитать отшельника. Стали селиться возле землянки Варнавы, возникло поселение. Церкви каждый такой миф об отшельнике - как сама святая вода. Канонизировали Варнаву, возвели в ранг святого. Прошла легенда об его мощах, о целебном источнике, бьющем из горы. На варнавинскую годину к этому источнику собирались тысячные толпы (сохранились фотографии) богомольцев, калек, нищих. А наверху, на самом срезе обрыва стояла деревянная церковь Варнавы. Еще Пришвин, скитаясь по здешним лесам в начале века, писал, что она вот-вот, «два-три аршина, две-три весны», и рухнет, упадет в Ветлугу.
   Рухнула-таки, упала.
   Но вот белокаменный, с купечески-дородными куполами собор на базарной площади не рухнул. Его взорвали, как, например, в Москве взорвали храм Христа Спасителя. Но если на месте московского храма вырыли огромную яму под названием бассейн «Москва», то в Варнавине на фундаменте собора возвели двухэтажную бревенчатую хоромину - Дом культуры. Видно, взрывателям не терпелось приобщиться к этой самой культуре, наглядный образец которой автор самолично получил где-то в начале шестидесятых.
   Однажды ваш покорный слуга, будучи десятилетним, шагал ясным морозным днем в библиотеку этого Дома культуры. Под мышкой книги, не помню какие. Возможно, «Тема и Жучка», возможно, «Гори, гори ясно», возможно, еще что-то. Гляжу: азартно что-то ребятишки пинают на площади. Поспешил и вижу: ага, книги пинают. Старые книги, с глухими обложками, без названий, ровно шпалерой темной оклеенные. Да много-то этих книг, вся площадь усеяна.
   - Откуда?..
   - Да вон из библиотеки, из клуба вывалили. Целую поленницу. Списанные они.
   Я поднял одну из книг. До сих пор помню титульную страницу: «Путь жизни. Сочинения графа Льва Толстого. 1907 год». Полистал-полистал страницы. Ни единой картинки. И текст чудной - с твердыми знаками на конце. Попробовал почитать - все рассуждения, рассуждения. И пахнет книга мышами, какой-то складской плесенью. Фу! Я смело запулил книгу в воздух, и она, трепеща листочками, как куропатица, опустилась на снег. Подбежал другой мальчишка и с недетским остервенением втоптал книгу в сугроб. Икнулось ли тогда тем взрывателям, вот бы, наверное, порадовались: ведь самого графа книги топчут, при царе печатанные.
   Не от ума, конечно, а по простой мальчишеской привычке тащить все в дом я все-таки ухватил одну книжку, сунул ее за пазуху. Дома, полистав-полистав, отнес в уборную. И вот, отрывая очередной листок, наслаждался чтивом. О том, как в каком-то пассаже произошел какой-то пассаж: какой-то крокодил проглотил какого-то господина. И этот господин из брюха крокодильева опять же рассуждал, рассуждал. Ничего себе, книжечка, в уборной ей только и место.
   Теперь сорокалетнему автору только и остается простонать, как дедушке Каширину свое знаменитое, неизвестно к кому обращенное:
   - Эх вы-ы!..
   - А ведь из ляпуновского, из ляпуновского кирпича церква-то была. Хорош кирпич был, то и взрывали. А как же!.. - говорил мне один старожил.
   Из ляпуновского кирпича (не от слова ли «ляпать» произошло название деревни Ляпуново, моей родной) много кое-чего понастроено в Варнавине: аптека, почта, бывшая тюрьма, бывшие женская и мужская гимназия...
   И конечно, самое красивое здание - трехэтажный универмаг на центральной площади. Со своими пилястрочками, карнизиками, кокошником наверху это здание смотрится, как городецкий пряник: кустодиевски нарядно, ярмарочно. Рассказывают, раньше на втором этаже были номера и трактир, которые содержала женщина очень красивая. Говорят, она задерживалась у постояльцев, и тогда летели над мостовой звуки оргий и кутежей: граммофон хрипел, выкрики раздавались. Говорят, супруг утешницы добровольно удалился в лес за Ветлугу, вырыл там на берегу старицы землянку и стал немилосердным богомольцем. Красавица наезжала к нему, привозила еду. Такая вот история, заставляющая вспомнить классические - толстовские, лесковские сюжеты...
   Универмаг смотрит окнами на Ленинский садик - уютный зеленый скверик на угоре. До страшной морозами зимы 1978-79 года он был засажен акациями, американским кленом, яблонями. Мужикам, выпивающим тут на скамейках, не надо было тратиться на закуску - тряхни любую яблоню, и насыплется. Яблоки валялись везде, никто на них и не смотрел, только козы иногда набегали, поедали...
   В конце садика, ближе к реке, почти на самом угоре, стоит скромная четырехгранная пирамидка с жестяной звездочкой наверху. Этот оштукатуренный кирпичный столбик, по бокам которого фамилии, фамилии, - братская могила варнавинских продотрядников. В 1918 году из-за реки, на телегах, их привозили сюда обугленными, исколотыми штыками, с распоротыми животами, набитыми зерном. Суровая быль продразверстки, святые мученики революции.
   Почему святые мученики?.. Да потому, что они, часто помимо воли своей и вопреки своему крестьянскому разумению, ехали на тощих клячонках за реку, в Урень - край, который был похлебнее нагорной части уезда, и там подчистую выгребали зерно из сусеков таких же крестьян, только названных зачем-то кулаками. Я представляю, как трудно им было это делать...
   Прямая, самая длинная улица в Варнавине, рассекающая поселок надвое, - улица Продотрядников.
   Фамилии их самые здешние, самые коренные: Сироткин, Виноградов, Ветошкин, Матасов, Брагин... Дочь начальника продотряда И. И. Матасова не лежит в братской могиле. Исколотая штыками и вилами (четырнадцать ран!), она чудом осталась живой среди груды трупов на страшной лесной поляне в починке Ларионовском Тонкинской волости. Когда мучители ушли, с трудом выползла на дорогу. Ее подобрали, укрыли в больнице. Выздоровела. Автор беседовал с Варварой Ивановной Матасовой в 1967 году в селе Лапшанга, где она проживала у сестры учительницы.
   - Выжить-то выжила, а здоровья-то так и не нажила, - говорила мне Варвара Ивановна, показывая отмороженную в ту ночь всю в черных, как порченая картофелина, пятнах кисть левой руки,- на правую-то руку варежка нашлась, а левую-то так и поморозила... Из-за здоровья-то и осталась вековухой... Пенсия-то?.. А двенадцать рублей, милок, да хватает, у сестры живу, кормит пока...
   А вот Вася Поташов. Пятнадцатилетний голубоглазый парнишка из Тарасова. Выписка из архива: «любил читать книги». Когда его, писаря продотряда, потащили на убоище, падал и хватался за кусты. Наверное, плакал. Вася Поташов - двоюродный мамин брат.
   Вот так - как земля и трава - и связаны мы, варнавинцы, с этой исторической пирамидкой на ветлужском угоре.
   История, вероятно, более щепетильно оценит те давние события, постарается объективнее выяснить, почему одни крестьяне убивали других, почему тысячная толпа крестьян заречных шла войной на крестьян нагорных, на красный Варнавин, Эта толпа наступала из-за реки тремя колоннами. Вместо пулеметов использовались «для опугу» трещотки, с которыми пасли коней. Как в эпоху Пугачева, воинство было вооружено вилами, косами - самыми раскрестьянскими орудиями. Вызванные войска Красной Армии и рабочие отряды разгромили крестьян, террором прошлись по мятежным уренским деревням. Вот когда пачками расстреливали в Ульяновском овраге.
   Любопытная деталь: предводители двух колонн - Кочетков и Вихарев - вскоре пришли в Красную Армию и стали видными военачальниками, один из них даже преподавал в академии. Третий командир - Москвин, - давно отсидевший свою десятку, по рассказам, еще в шестидесятых годах стучал кулаком по столу:
   - Зря мы тогда сразу через реку-то не переправились, зря... Ваших-то меньше было в Варнавине, чем наших...
   Вот так: «наших» и «ваших». Слава богу, начали разбираться, что тогда были не только «наши» и «ваши», что баррикады разделяли не только врагов...

Текстовая версия для печати
в формате .doc для Word

© 2003-2004 Дизайн-студия "Sofronoff"