ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
   
   Живописна местность, где расположен наш поселок! С южной стороны, под горой, течет река. За рекой - пойма, за поймой бор сосновый на многие километры.
   С запада, севера и востока поселок обступают поля колхозные. Сам он утопает летом в зелени садов.
   И хочется ли тебе побывать в лесу или прогуляться в полях, покататься на лодке по реке или пройтись по скверам поселка и полюбоваться с горы на заречные просторы, - все к твоим услугам!
   Охотники и рыболовы приезжают в наши места даже из других районов области. А в урожайные годы из собственных садов варнавинцы сдают яблоки во многие сельские кооперативы, что делает честь нашим садоводам.
   За годы Советской власти поселок разросся почти вдвое, - построено много коммунальных и частных домов, возникли новые улицы; электрификация, радио, телевидение стали теперь такими спутниками быта варнавинцев, что без них уже не мыслится полнокровная жизнь в любой семье.
   В поселке - трехэтажный каменный универмаг и с десяток магазинов сельпо, две школы, два детдома, дом пионеров, детсад и ясли. Проведен водопровод.
   В доме культуры размещены две библиотеки, зал для собраний и кино, комната отдыха и несколько комнат для кружков самодеятельности.
   Выходящая три раза в неделю районная газета освещает труд и быт населения района, рассказывает о достижениях и критикует недостатки. Да и весь Варнавинский район имеет немало культурных достижений.
   Возьмем, к примеру, народное образование. Сравним прошлое с настоящим. В 1905-1906 годах в Варнавинском уезде обучалось в школах 700 человек. Это - в уезде, составляющем пять нынешних районов.
   А в 1967 году в одном только Варнавинском районе в имеющихся 29 начальных школах,4 средних и 11 интернатах училось 3773 ученика, которых обслуживали 303 учителя. Умножьте количество учащихся и учителей, имеющихся в нашем районе на 4 - (если считать, что и в других районах, входивших раньше в состав Варнавинского уезда, учащихся и учителей не меньше) и вам будет понятно, какими темпами вообще после Октябрьской революция растет и ширится у нас школьное образование - основа для умственного развития человека, и как наше Варнавино шагает в ногу со всей нашей страной.
   Безусловно, на все перечисленное иной читатель может сделать и такое замечание:
   - Ну и что же во всем этом особенного? - Варнавино ваше - обыкновенный советский поселок, каких тысячи в нашей стране. Разве только в том у него отличие от других промышленных поселков, что это центр сельскохозяйственного района, что воздух чище и река не загрязняется из водосточных труб фабрик и заводов.
   Замечание правильное. Но ведь наша цель в этой повести - не восхваление Варнавина за какие-то заслуги, а показать, какими путями шел он в своей истории. Через какие этапы пришел к тому, что сегодня имеет.
   Возникновение поселка Варнавино связано с именем некоего попа Варнавы. Церковные записи излагают эту историю так:
   «Во время нашествия Батыя на Русь и разорения земли татарами запустела от пленения и сия страна на берегу реки Ветлуги и была пуста 253 года. И там, где было прежде жилище людей, земля поросла великими лесами и названа была Ветлужской пустыней.
   После победы Дмитрия Донского над татарами русские люди стали свободно расселяться по пустынным местам. В это самое время в пределы по берегу реки Ветлуги и пришел Варнава с севера из города Великого Устюга и поселился на Красной горе».
    Временем прихода Варнавы на берега Ветлуги местные краеведы определяют 1464 год, хотя церковная запись ссылается на 1417 год. Правда, эта разница не играет особой роли в истории нашего поселка, важнее знать, какое это было время на Руси.
   История рассказывает, что ХV век был веком образования централизованного российского государства, и это сопровождалось борьбой между русскими княжествами.
   Это был также век, когда еще продолжалась борьба с татарскими набегами, приносившими русскому народу разорение.
   В ХV веке против официальной церкви выступали секты так называемых «стригольников», а за тем «жидовствующих». Учения этих сект имели влияние и на некоторых церковных служителей. Церковное начальство жестоко боролось с сектантами, - их сажали в тюрьмы, казнили. Многие из них разбегались в леса.
   Во второй четверти ХV века Русь охватила страшная эпидемия, в результате которой погибло много трудового народа, городского и сельского.
   Такими событиями отмечен ХV век. Это кроме того, что ввиду непосильного феодального гнета в этом веке нередко вспыхивали среди крестьянства глухое недовольство и восстания. Все эти события говорят о том, что бегство людей в леса в этот период, по разным причинам, было обычным явлением, и кто знает, не послужило ли и для попа Варнавы какое-либо из этих событий поводом к уходу из Устюга в далекое Поветлужье.
   В первой половине ХVI века на Красной горе возник мужской монастырь. Поветлужье к этому времени было снова заселено, а землями и лесами завладели здесь многие помещики и лесопромышленники.
   Закрепощение крестьян и их феодальная зависимость к концу века усилились. Оброки выросли вдвое и втрое. Лучшие земли и покосы отбирались у крестьян, отчего происходило немало волнения среди них.
   Волнения крестьян происходили и в вотчинах монастырских, где беспощадная эксплуатация «паствы христовой» свирепствовала не в меньшей мере, чем в поместьях любого крепостника-помещика. О богатстве монастырей этого периода можно сделать выводы из таких фактов. Крупный Троицко-Сергиевский монастырь к концу ХVI века владел 214 тысячами десятин земли. Кириллов-Белозерский имел земли в 13 уездах, в его вотчинах насчитывалось 399 поселений, а позднее он приобрел еще 284 новых поселений. Большое количество земель имели также Московский Симонов монастырь, Московский Чудов монастырь, Соловецкий и десятки других, которые держали крестьян в кабале. Поэтому, при всем своем уважении к святыне, крестьяне часто не только спорили и судились с монастырями, но и поджигали, уничтожали их скот, прогоняли монахов. Ненависти крестьян иногда подвергались лица, которых церковь впоследствии причисляла к лику святых.
   Так, утоплен был крестьянами «угодник» Агапит, основатель монастыря на реке Маркуше. Арсений Комельский и Симон Воломский тоже были убиты крестьянами, как «покушающиеся на их земли». Есть «сказание о старце Даниле Переяславском», где рассказывается, как окрестные жители с оружием драколием приходящие в ограду у монастыря и глаголяши: почто на нашей земле построил монастырь? или хотел землями и селами нашими обладати».
   Впоследствии это сбылось. Крестьян согнали с насиженных ими земель и передали их монастырю, а сами крестьяне стали кабальными.
   В связи с волнениями крестьян, патриаршей власти пришлось по линии монастырских повинностей даже установить новую форму налогов, меньшую, чем была раньше. Но на сколько повинности на крестьян в пользу монастырей были велики и после этого облегчения, видно из следующего документа.
   В патриаршей грамоте от 26 августа 1602 года указывалось: «А пашню крестьянам на монастырь пахать на выть по десятина и с тех десятин хлеб жати и в монастырское гумно возите и окласти и молотить и в житницы сыпать. А навоз возити крестьянам на монастырскую пашню с конюшенного и с коровья и с гостина двора на выть по 80 телег. А сена косить крестьянам на монастырский обиход по 30 копен волоковых на выть и грести и метать то сено им же. А оброку им в монастырскую казну за сыры, за масла и за яйца, и за пшеницу, и за коноплю, и за овчину имети по полтина с выти. А крупы и толокно делати крестьянам в монастырском хлебе по 4 четверти на выть из овса и гречи. А лес им для монаштырского строения ронити и в монастырь возити и тем лесом коли потребуется монастырь городити и кельи из него ставити, и конюшанной, и коровий, и гостии двор делати, и огороды монастырские городити.
   А дрова возити монастырю по сажани на выть. Да приказчику имати со крестьян в осень по куряти да по поярку с дыму»
   Таковы были «облагчены» оброки и повинности, налагаемые на крестьян, проживающих на монастырских землях, удельный вес которых составлял около одной трети годной к обработке земли в стране.
   Монастырь на Красной горе владел тоже и участками земли, лесными массивами. Стада рогатого скота и табуны коней паслись на лесных вырубках и на заречных лугах. Монастырские церкви обросли многими жилыми домами и корпусами. Монастырь вел торговлю мукой, мясом, овощами и другими продуктами своего производства в специально построенных для этого лабазах и амбарах.
   Население слободы, возникшей рядом с монастырем, в большинстве занято было работами на монастырь. Кроме того, на монастырь работали крестьяне близлежащих деревнь, арендующие под пашни монастырские земли.
   С монастырского периода, с жизни монахов на Красной горе мы и начнем нашу повесть.
   
ОБИТЕЛЬ ИНОКОВ
   
   Настоятель монастыря, игумен Петр, позвал к себе казначея Власия и завел с ним разговор о доходах.
   - Мне все же кажется, что обитель наша очень бедна. Имея слухи о жизни других монастырей, я завидую им. Какое ваше мнение будет, брат Власий, об источниках приумножения казны нашей?
   Власий предложил:
   - Необходимо, ваше преподобие, и пора уже иметь мощи своего местного святого. Помните, я Вам говорил однажды, что иерей Варнава, живший здесь около ста сорока лет тому назад, может быть вполне объявлен святым угодником.
   - А какие данные имеются для этого?
   - Данные добыть очень легко. Пусть каждый из монахов, живущих в нашем монастыре, всюду по окружающим селениям разнесет слух о чудесах, творимых на могиле Варнавы по молитвам верующих. Слухи эти сделают свое дело. Народ повалит валом в наш монастырь и одно уже это даст нам немалые дополнительные доходы. А затем Вы объявите «о чудесах» самому патриарху и монастырь «мощами» Варнавы, несомненно, будет обеспечен.
   - А вы знаете место, где похоронен был Варнава?
   - Это неважно, где он был похоронен. Разроем какую-нибудь старую могилу и соберем кости. А затем будет все так, как это делается всюду, где открываются «мощи святых».
   Игумен с минуту подумал, а затем сказал:
   - Поручаю тебе, брат Власий, начать это дело. Вижу твой ум и считаю, что ты сумеешь убедить монахов в необходимости иметь нам мощи. Действуй без промедления. Но я все же предупреждаю, будь весьма осмотрителен. Казначей ответил:
   - Не извольте сомневаться, ваше преподобие! Будет и наш монастырь с мощами.
   Дальше все шло по намеченному игуменом и казначеем плану. Уже через год паломников к гробу Варнавы было очень много. Большое стечение богомольцев, приходивших за сотню и более верст, давало немалый денежный доход не только монастырю, но и слободянам, торгующим обедами, квасом, сбитнем, молоком, яйцами.
   Особо ощутимый доход монастырь и слободяне получали в дни Варнавьевой годины - престольного праздника. Жители слободы готовились к этому празднику недели за две. Монастырский гостиный двор в эти дни был заполнен знатными богомольцами из соседних сел и городов.
   В 1638 году, по случаю освидетельствования «мощей» Варнавы, дни годины были проведены монастырем весьма торжественно. Как отмечает летопись: Игумен и вся братия монастыря со множеством народа совершили накануне все ночное бдение; ночь провели в пениях псалмов и духовных песен, а на другой день служили литургию, пели молебное пение и ходили крестным ходом вокруг монастыря.
   По окончании церковной службы была прочитана запись исцелений, совершенных по молитвам Варнавы.
   Крестьянин Парфен Сухих и его жена Секлетея пришли на этот праздник пешком за 120 верст. Парфен был бедняк - ни земли, ни скота не имел. Работал он, как вольноотпущенный холоп, батраком в своей деревне у мельника. Платил ему мельник за труд хлебом, на это Парфен и существовал. Детей у них с Секлетеей не было, якобы по причине ее болезненного состояния. И вот, когда они услышали, что в Варнавьевом монастыре будут «мощи вскрывать» и великое стечение народа там будет, муж и жена насушили котомку сухарей и отправились в путь. Чего хотели просить Варнаву у бога Парфен и Секлетея, никому они не сказали.
   Два дня шли наши паломники до Красной горы и только на третий день, в канун годины, они увидели в зелени деревьев главы монастырских церквей.
   Уже с начала возникновения монастыря повелось здесь так, что в Варнавьеву годину устраивалась ярмарка. Поэтому, когда к трехдневному торжицу присовокуплено было освидетельствование «мощей» Варнавы, народу на Красную гору уже накануне праздника стекалось особенно много.
   Проживая все время в деревне и не бывая никуда дальше своего поля да ближайшего леса, Парфен и Секлетея много удивлялись и ахали, откуда столько народа понабралось? Вначале они только останавливались у лабазов и палаток, разглядывая товары издали. Затем, осмелев, хотя в кармане у Парфена и лежали всего два семишника, он стал прицениваться к товарам и узнавать «что и почем». Это доставляло ему большое удовольствие. Правда, многие торговцы, прежде чем сказать цену, пристально оглядывали Парфена, как бы соображая: «А следует ли с этим лапотником, в измятой и продырявленной войлочной шапчонке, разговаривать? У него, наверно, за душой и полушки нет». Однако, хотя и цедя сквозь зубы, торговцы сказывали цену. А один бойкий и словоохотливый даже снял с Парфена его неказистую шапчонку и надел на него новую, поярковую.
   - Вот теперь и ты настоящий муж жены. А то гляди, баба у тебя хоть и видно, что давно мяса не ела, а все же смазливая. Ну разве можно с такой бабой в такой шапке по ярмарке ходить? Давай, давай, вынимай четыре гривенника! Так и быть, уступлю тебе эту шапку, коли сумел такую бабу за себя захороводить.
   Парфен испуганно посмотрел на торговца, быстро снял с себя новую шапку, надел свою и отошел от палатки. Вдогонку ему послышался громкий смех. - Хватит бродить здесь, - сказал Парфен жене. И они оба направились с ярмарочной площадки к церковной ограде.
   Длинен июньский день. А в Варнавьеву годину он чуть ли не самый длинный в году. Паломники, осмотрев в ограде церкви, спустились по горной дорожке вниз к реке. Здесь они покушали захваченных из дома сухарей, запивая их водой. После этого Парфен и Секлетея долго отдыхали у реки, обмениваясь впечатлениями.
   К вечеру муж и жена возвратились в ограду и увидели, что вся она заполнена богомольцами. Одни из них сидели или лежали на траве, другие переходили с одного места на другое, как бы наблюдая общую картину стечения людей. Большая вереница богомольцев ползала на коленях вокруг церкви, построенной в честь Варнавы. Ползание богомольцев в канун годины установилось давно, и можно было ежегодно наблюдать этот обычай.
   Парфен и Секлетея тоже присоединились к ползающим и проползли три раза. Затем в церкви началось пение псалмов. Церковь была небольшая с невысоким сводчатым потолком, и, хотя двери широко были раскрыты, здесь от наплыва людей было душно. Парфен с женой, постояв в церкви немного, выбрались опять на свежий воздух и сели под липки.
   По окончании пения монахи группами стали расходиться по своим кельям. Двое из них прошли как раз у липок, где сидел Парфен с женой.
   Один из монахов, с пышной шевелюрой черных волос и крючковатым носом, посмотрел на обоих богомольцев и шепнул рядом идущему собрату:
   - Гляди, Ананий, а бабенка-то ничего себе.
   Вскоре этот монах воротился и завел с Парфеном и Секлетеей разговор: откуда они и какую помощь хотели бы получить через молитвы свои к преподобному Варнаве?
   Парфен, поощряемый ласковым взглядом монаха, разговорился. - Бездетные мы. Здоровье у обоих с женой неважное. Вот и горюем, кто в старости кормить нас будет? Может, и не доживем до старых лет, а все же.
   Глаза монаха сделались как будто еще добрее.
   - Много чудес творится у гроба преподобного. Если крепко пожелаете оба с женой иметь чадо, уверяю вас, желание ваше исполнится,- заметил монах.
   -Но мы люди несмышленые, не знаем даже слова молитвы, как просить о том святого угодника, - вступила в разговор и Секлетея.
   - Да молитву к преподобному тебе знать надо. Я могу обучить тебя этой молитве.
   И монах пригласил Парфена и Секлетею к себе в келью.

2.

   Когда на другой день Парфен проснулся под теми же липками, откуда они с женой отправились вчера по приглашению пышноволосого монаха, людей в ограде опять было полно; все ожидали крестного хода.
   Парфен осмотрелся кругом и поискал глазами Секлетею, но жены не было нигде вблизи. Он стал припоминать вчерашние события. Когда монах привел их в келью, он усадил обоих с женой за стол. На столе появились водка и вкусная закуска Монах очень любезно пригласил мужа и жену попробовать разной снеди. И Парфен, много удивляясь доброте монаха, с огромным удовольствием поедал предлагаемое. Он помнил, что за первой чаркой последовали вторая и третья. Секлетея тоже выпила чарку водки и разомлела. Она пыталась рассказать доброму монаху свое сиротскую девическую долю и как она затем полюбила Парфена и вышла за него замуж. Однако доля ее по-прежнему горькая и теперь. Кроме дымной хаты ничего она с Парфеном не имеет.
   Монах плохо слушал Секлетею и все пытался уговорить ее, чтобы она по примеру мужа еще выпила водки.
   Но Секлетея отказывалась. Пила ли она еще водку после первой чарки, Парфен не знает. Впрочем, он не помнил ничего уже, что с ним было после третьей чарки, как не помнит того, как снова попал из кельи под липки.
   На паперти одной из церквей появились люди с хоругвями и иконами, за ними вышли монахи в ризах, с игуменом во главе, и крестный ход начался. Толпа, оторвав Парфена от мыслей, подхватила его и увлекла вслед за хоругвеносцами и монахами. Он не сопротивлялся, да это было бы и бесполезно, так как выйти из толпы было невозможно, настолько люди были прижаты друг к другу.
   По окончании крестного хода игумен и монахи опять вошли на паперть и один из них, развернув грамоту, стал перечислять, какие произошли в разное время чудеса у гроба Варнавы и в домах тех, кто обращался к угоднику.
   Закончив чтение длинного списка якобы совершенных чудес, монах поклонился игумену и отошел в сторону. Теперь к толпе обратился сам игумен, седой старик, среднего роста, облаченный в сверкающие позолотой ризы. Он говорил о жизни Варнавы, о том, как Варнава, поселившись в глухом лесу, жил один среди зверей.
   Голос игумена был тихий и расслышать, что он говорит, можно было только вблизи. Закончил игумен свое выступление словами:
   - Нет ли кого из вас, братие, ощущающих по молитвам преподобному исцеление от недуга, или от тоски, или от иного прочего, приносящего беспокойство душе вашей?
   В толпе кто-то вскричал:
   -Я! Я!
   Пробиваясь сквозь толпу, к паперти спешил человек. Он поднялся на половину ступенек и повернулся лицом к массе стоящих внизу богомольцев. Это был небольшого роста, тщедушный, в одежде мастерового мужчина. Он ткнул себя пальцем в грудь.
   - Видели, вот она где была, злодейка! А теперь нет.
   И в толпе кто-то спросил:
   - Чего нет?
   Мастеровой как бы удивился вопросу.
   - Известно, чего. Тоски нет. Сгинула проклятущая! Пять лет мучился. Жену у меня барский повар отбил, с этого и началось. И вот сгинула!
   Послышался смех.
   - Сегодня сгинула, а завтра навалит.
   -Да он пьяный.
   - Ясно, выпил, вот и тоски нет.
   Мастеровой повернулся к игумену. - Вот, ваше преподобие. Запишите. Зовут меня Петром, а по прозвищу Буйный. И отец писался Буйным. Сейчас пойду еще выпью.
   Нетвердыми шагами мастеровой сошел со ступенек и скрылся среди богомольцев.
   Монах, который читал список «чудес», что-то шепнул игумену. Затем в руку игумена подали кропило из конского волоса, а с левой стороны около него встал молодой монашек с чашкой воды. Игумен покропил толпу прямо, направо и налево.
   Монахи что-то запели, и все они вместе с игуменом направились в церковь. Народ стал расходиться.
   Парфен повернулся назад и увидел теперь неподолеку стоящую от него Секлетею. Он подошел к ней.
   - Конец, значит?
   Секлетея отвела взгляд в сторону и ответила:
   - Должно, конец.
   Всю дорогу на обратном пути в деревню Секлетея шла молча. Казалось, что она о чем-то глубоко размышляла. Парфен старался заглянуть жене в глаза, как будто хотел о чем-то спросить ее, но Секлетея снова отводила их, или смотрела вниз, точно сознавая какую-то вину перед мужем. А когда пришли домой, и Парфен занялся своим делом, он как бы забыл о своем недавнем хождении на богомолье и обращался к Секлетее по-прежнему ласково. Однако с течением времени замечая, что с женой творится что-то необычное, Парфен как-то спросил:
   - Ты чего?
   Секлетея попыталась снова отвести глаза, но Парфен взял ее за подбородок и повернул лицом к себе:
   - Говори!
   Секлетея, утирая глаза концом повязанного на голову платка, негромко сказала:
   - Забрюхатела я.
   Ровно в срок со дня Варнавьевой годины, Секлетея родила сына. Соседи и соседки поздравляли Парфена и Секлетею с новорожденным и смотрели на них, как на «сподобившихся благодати божьей», после ряда лет бесплодия получивших ребенка.
   Но Парфен вдруг стал увлекаться вином, чего с ним раньше не случалось. Подвыпивший, он приходил домой, раскрывал колыбельку, где лежал ребенок, и всматривался в него. Секлетея отстраняла мужа и говорила:
   - Ну, чего тебе? Напугаешь еще. Видишь, спит.
   Однажды он пришел домой в сильном опьянении. Секлетея сидела у стола и кормила грудью ребенка. Парфен сел рядом на лавку. Некоторое время он смотрел на жену и ребенка, казалось, ничего невидящими глазами, а затем попросил:
   - А ну, дай его сюда!
   - Не вяжись! Иди спать! - сказала Секлетея.
   Но Парфен продолжал рассматривать ребенка.
   - В кого он? - волосы черные, нос горбатый. А мы с тобой оба курносые и немного рыжие.
   Секлетея поднялась с лавки и отошла в угол хаты. Парфен зло посмотрел на нее и хотел выйти на улицу, но, перешагивая порог, пошатнулся и упал. Плечи его вздрагивали, похоже было, что Парфен плакал.
   Но возвратимся к делам монастырским. Казначей Власий и келарь Симон были настроены после подсчета денежной выручки, полученной от освидетельствования «мощей» Варнавы, особо душевно. Торговля на ярмарке принесла монастырю тоже немалые барыши. Правда, в церковной летописи о доходах монастыря по случае освидетельствования мощей упоминается скромно, что «окрестные жители во множестве пришли в монастырь и каждый принес от имени своего, кто что мог: иные свечи, иные фимиам, а некоторые приношения от плодов земных».
   Но Власий потирал руки и называл общую прибыль в кругленькой цифре серебром. Поэтому-де казна монастыря приумножилась и можно теперь для всей монастырской братии улучшить еще столование, сшить новые подрясники и выдать по паре новых сапог. Деньги патриаршему двору, положенные с монастыря, можно выслать за год тоже до срока.
   Вечером того же дня отец игумен, обсуждая вместе с Власием и Симоном доходы монастыря, пришли к выводу, что все угодники и преподобные являются для монастыря вообще хорошей доходной статьей. Не будь их, веру в народе подогревать было бы во много раз труднее.
   - Скажите, отец игумен, а что случилось бы, если верующие когда-нибудь захотели вскрыть все эти «мощи» разных святителей ? - спросил казначей.
   - Откуда у тебя такие страшные слова к ночи, отец казначей? Это означало бы гибель религии.
   Власий засмеялся.
   - Я знал, что вы непуганый человек, ваше преподобие. Поэтому я задал такой вопрос. Но кроме того, люблю я заглядывать в будущее. Не считаете ли вы, вместе с заботами о хороших доходах, которые украшают жизнь монашескую, следует нам еще кое о чем думать.
   - А именно?
   - Мне кажется, что веру в бога следует поддерживать не только мощами угодников и преподобных, но и приспособлением веры к знаниям различным. Народ наш в массе еще очень темный, но мы же должны надеяться, что он всегда будет оставаться таковым. Сказка о сотворении мира в шесть дней и басни про Иисуса, пожалуй, скоро будут опровергнуты. Поэтому надо уметь предупреждать события.
   В разговор вмешался келарь.
   - Послушай, брат Власий, а сколько лет ты жить собираешься?
   - Ты хочешь сказать, брат Симон, что на наш век дураков хватит, а после нас хоть потоп?
   - А хоть бы и так, - согласился отец эконом.
   - Нет, я не хочу подражать страусу, чтобы, когда застигнет буря, спрятать голову под крыло. Я считаю более разумным искать способ спасения религии еще на тысячелетия.
   - Мудрый ты у нас, отец казначей, - вставил игумен. - Однако я тоже согласен с братом Симоном, что при жизни нашей жизни простой народ знаниями еще не просветится. А новые поколения монахов и церковников пусть сами заботятся о себе.
   Во время этого разговора, происходившего в келье игумена, вошел монашек небольшого роста с клинообразной седеющей бородкой и доложил, что он не знает, как быть: игуменом возложено на него следить за поступкамм братии, но многие монахи, по случаю проводов праздника «годины», из келей своих отсутствуют, а некоторые лежат сейчас в постелях во всей верхней одежде и сапогах, зело упившись вином.
   Игумен предложил:
   - О всех отсутствующих и в каком часе возвратятся в кельи, дай мне завтра знать. А упившихся оставь в покое.
   Монашек с клинообразной 6opoдкой поклонился и вышел. Когда казначей и келарь тоже ушли из кельи игумена, он раскрыл окно и посмотрел на небо. Оно было темно-голубое. На северо-востоке потухла вечерняя заря.
   Вскоре должна была появиться утренняя зорька. Игумен позевнул и позвал из передней послушника, чтобы помог ему раздеться. Лежа в мягкой постели он подумал, что отец казначей, безусловно, прав, заботясь о сохранении религии на будущие времена. Дальновидный, недаром он много читает светских книг. С ним, бывает, и спорить трудно по некоторым радикальным вопросам.
   Утренняя зорька уже бросала свой свет на окна кельи игумена, когда раздался его негромкий храп. Игумен безмятежно cпал.
   В это время через деревянную стену, окружающую монастырь, перелезали с наружной стороны трое монахов. Когда монахи соскочили со стены, перед ними точно из земли вырос монашек в клинообразной седеющей бородкой. - Стоп, братие!- негромко приказал он. Монахи остановились.
   Вглядываясь в их лица, монашек перечислял: - Брат Антон, брат Мефодий, брат Василий. А время скоро два часа до полуночи. Ну, идите, братия по кельям.
   Один из монахов спросил: - Опять будешь игумену доносить? - Нет, буду молиться за вас, чтобы всемогущий простил грехи ваши, - ответил монашек.
   Второй монах, высокого роста, наклонился к лицу клинобородого.
   - А сам давно ли перестал лазать через эту стену, брат Агафон?
   - Идите, идите спать, братие! - сказал опять клинобородый и отошел в сторону.
   Когда трое монахов скрылись, на стене, с другой стороны, показался еще человек. Клинобородый бросился туда. Человек грузно перевалился через стену и присел.
   - А ну, вставай! - вдруг раздался над сидящим голос монашка.
   Человек быстро поднялся и размахнувшись, ударил стража. Монашек охнул и покатился по земле.
   Человек, тоже в одежде монаха, подобрал полы подрясника и пустился бежать.
   Монашек поднялся с земли не сразу. Он схватился рукой за щеку и тихими шагами побрел по направлению, где находилась его келья.
   Утром между монахами в трапезной шел разговор: - А где брат Агафон, что его не видно? - Говорят, у него зубы разболелись, всю скулу разворотило.
   - Это бывает при иной зубной боли, что и скулу разворачивает, сказал один монах.
   Виновника «зубной боли» брата Агафона в тот день искали, но не нашли. Скула у монашка болела долго, потому что за щекой с того времени, он не досчитывал трех зубов.
   Когда об этом происшествии дошло до игумена, он собрал всех монахов и обратился к ним со словом. Игумен призывал монахов осознать грех пьянства и блуда и покаяться. -
    А кто ударил брата Агафона, прошу сказать здесь открыто и не уподобляться сатане, творящем пакости скрытно от бога, - закончил игумен.
   Монахи переглядывались между собой и молчали. Игумен повторил вопрос.
   - Так кто же ударил брата Агафона?
   - Я ударил, - послышался голос из угла комнаты, где собрались монахи.
   Все оглянулись на голос. В углу стоял молодой монах атлетического сложения, русые вьющиеся волосы спадали из под скуфьи на воротник его черной одежды. Это был воспитанник монастыря, взятый сюда еще ребенком, как сирота без отца и матери. Монастырское имя этого монаха было Серафим.
   Игумен устремил свой взор на молодого монаха и долго не сводил с него взгляда. Казалось,он был поражен, как мог Серафим совершить такой поступок? Ведь он воспитывался все время под его наблюдением и был среди других воспитанников монастыря любимцем игумена. Но Серафим спокойно смотрел на своего воспитателя, как будто никакой вины он за собой не чувствовал.
   После некоторого напряженного молчания и состязания взглядами молодого и старого монахов, игумен задал вопрос:
   - За что, брат Серафим, ударил ты брата Агафона? И откуда, как вор, пробирался через стену в эту ночь?
   Молодой монах все также спокойно ответил: - Ударил я его за способность к фискальству и лицемерию, а шел я к себе в келью от любимой девушки, на котоpoй хочу жениться. Безусловно, любовью к женщине я нарушаю монастырские каноны и после женитьбы вы исключите меня из монастыря, но я не могу заниматься блудом, как это делают многие из стоящих здесь, и решил честно связать свою жизнь с любимой.
   Игумен на момент как будто потерял дар речи. Но скоро овладел собой.
   - Ты был пьян, брат Серафим, когда лез через стену?
   - Отец игумен, вы же знаете, что я совсем не употребляю вина. Если вы думаете, что я мог только в пьяном виде ударить эту старую лису, брата Агафона, то я вам сказал правду, что ударил его, фискала и лицемера. Разве вы не знаете, что когда он был моложе, совратил трех девушек, одна из которых удавилась от срама своей беременности, а две другие родили детей и живут среди соседей своих в осмеянии?
   Серафим осмотрел ряды монахов и продолжал:
   - Вот вы, отец игумен, старый и достопочтенный человек, поэтому должны знать окружающих больше, чем я. Но почему вы закрываете глаза и на многиое другое. Известно ли вам, что наш казначей и наш келарь - эти попечители о монастырской казне и хозяйстве, воруют деньги из монастырских доходов и имеют немалые личные капиталы?
   Взоры монахов оживились, глаза их устремились на стоящих возле игумена завхоза и казначея.
   -Ты клевещешь на брата Власия и брата Симона! Ты будешь отвечать за клевету на них и за строптивость свою! - закричал задыхаясь игумен. - Мы будем тебя судить. И обращаясь к монахам, срывающимся голосом сказал:
   - Братие, отвратите лицо и уши свои от нечестивца и не верьте ему. А на хулителя сего до суда я накладываю епитимью: стоять семь дней и семь ночей на церковной паперти на коленях.
   Монахи расходились, перешептываясь и бросая одобрительные взгляды на Серафима. А он, как будто выжидая еще чего-то, смотрел в окно трапезной на лес за рекой, и взор его по-прежнему был спокойный.
   Новое совещание игумена с казначеем и келарем происходило на второй день после того, как наложена была епитимия на Серафима. Игумен был не в духе и смотрел на обоих своих подчиненных строгими глазами.
   - Где ты держишь свои деньги? - задал вопрос игумен казначею.
   - В своей келье под половицей, - отвечал казначей. - А ты? - обратился игумен к келарю. - Я прячу их в одном из лабазов.
   - Как же мог Серафим догадаться об этом?
   - Не знаю. Это очень хитрый человек, и, кажется, что видит на сажень в землю.
   - Вот видите, я же не раз говорил вам, что приносите свои деньги ко мне. Тогда никто бы не знал о ваших капиталах. А вы, как видно, боитесь, что я ваши деньги присвою.
   Казначей и келарь переглянулись, и во взглядах их можно было прочесть, что они игумену, действительно, не доверяют.
   Игумен уловил мысль монахов и продолжал: - Дело ваше, храните свои деньги, где знаете, но я возлагаю на вас вину за слова Серафима. А поэтому сообразите, что надо сделать, чтобы Серафим в глазах братии считался порочным человеком. Иначе сей скандал может донестись и до митрополита.
   Отбывание наказания, наложенного игуменом на Серафима, началось с этого же дня. В черном подряснике, коленопреклоненный, с открытой головой стоял он на паперти церкви. Богомольцы, посещающие монастырь, проходили мимо и с недоумением смотрели на молодого красивого монаха с вьющимися волосами. Временами на паперти появлялся монашек с клинообразной бородкой и выкрикивал перед богомольцами, что сей молодой монах совершил преступление перед богом и всей монастырской братией, оклеветал честных монахов, а сам занимается блудом и пьянством.
   Но Серафим на злоязычие Агафона не обращал внимания и не произносил в защиту ни слова. Он стоял не шевеля ни одним мускулом, как будто это было изваяние, сделанное искусным художником.
   Отбыв епитимью, Серафим спросил игумена, когда он разрешит ему покинуть монастырь.
   - А разве ты не знаешь, что над тобой предстоит еще монашеский суд, что ты можешь уйти из монастыря лишь тогда, когда вся братия оплюет тебя? - ответил игумен.
   - Хорошо, я наберусь терпения и приму все, что в злобе своей вы надумаете еще против меня, - сказал Серафим и приступил к обычным своим работам, какие выполнял в монастыре.
   Однажды к Серафиму подошел монах по имени Клавдий и тихо произнес:
   - Брат Серафим, большинство честных монахов, невзирая на наущения монастырского начальства, относятся к тебе с глубоким уважением и, если ты захочешь обо всех плутнях келаря и казначея довести до сведения даже самого патриарха, мы поддержим тебя, чтобы эту шайку убрали от нас. Серафим подумал и сказал:
   - Знаешь, брат Клавдий, я в своем сознании иду дальше стены нашего монастырского начальства; мне противны и сами монастырские каноны. Я прожил в монастыре двадцать лет и понял, что здесь могут жить только лицемеры или люди, способные подавлять в себе человеческое естество. Поэтому я должен покинуть монастырь.
   Суд над Серафимом состоялся вскоре. Казначей и келарь заручились от многих монахов в поддержке их измышлений, что якобы Серафим наклеветал на них, говоря о воровстве из монастырской казны, и что сам он действительно вор и прелюбодей.
   Молодой монах был присужден к изгнанию из монастыря.

***

   В 1670 году Варнавинский монастырь пережил событие, которое связано было с походам казаков Степана Разина в Поветлужье. Как утверждают исторические записи, разницы сожгли монастырь, - это была, несомненно, месть за притеснения монастырем здешних крестьян.
   Поход разинцев в Поветлужье имел то основание, что к тому времени народные волнения против помещиков на Ветлуге тоже имели место в помещичьих вотчинах. Прибытие казаков Разина активизировало эти волнения.
   Когда весть о прибытии разинцев дошла и до Сергия Осташкова - бывшего монаха Серафима - он оседлал немудрую лошаденку, которую имел его тесть - бедный мужик Евсей Иванов, у которого Сергей и проживал, женившись на его дочери, - и поскакал в Баки, что за сорок верст, чтобы все разузнать. В Баках в это время и находились разинцы.
   Увидев молодого крестьянина атлетического сложения, Долгопалов заметил:
   - Вот бы таких молодцев набрать нам тысячу да вооружить, - дали бы мы жару, кто здесь мужику жить мешает.
   Затем Долгополов спросил Сергея:
   - Значит, не побоишься воевать против всех тех, против кого Степан Разин воюет?
   - Не боюсь! - твердо ответил Сергей.
   - А если за это придется головой отвечать?
   - И головы не пожалею.
   - А что ты делал до сих пор?
   - Что делают все наши крестьяне. Но я недавно из монастыря. Монахом был.
   Долгополов негромко присвистнул.
   - Какой же ты есть воин для нашего дела? Тебя, наверно, к нам из монастыря соглядатаем прислали, чтобы доносить на нас.
   - Из монастыря меня выгнали в прошлом году. Я там воров назвал ворами,а прелюбодеев прелюбодеями.
   - Это верно?
   - Могу побожиться.
   Долгополов рассмеялся.
   - Можешь не божиться. По глазам вижу, что честный парень. Долгополов зачислил Сергея в свой отряд. В этот же отряд вскоре был принят и его тесть Eвсей Иванов.
   Поход разинцев в Поветлужье вызвал в ряде мест крестьянские восстания против помещиков. Эта история о восстаниях в Поветлужье ждет своего летописания.
   В царствование Екатерины Второй монастырь на Красной горе был закрыт вместе с рядом других монастырей, имевшихся в России. Земли закрытых монастырей Екатерина раздала своим приближенным, часть отошла в «казну».
   
II. НA ДВУХ ПОЛЮСАХ
   
   В 1778 году во время открытия костромского наместничества возникший на Красной Горе около монастыря поселок Слобода, имевший около 300 жителей, получил название - город Варнавин.
   О темпах развития культурной жизни нашего края в этот период красноречиво говорят следующие цифры.
   По статистике за 1857 год, то есть через 79 лет после того, как образовался Варнавинский уезд, в нем было 16 церквей; в них попов - 19, дьяконов - 9, дьячков и пономарей - 32. А школ была одна - церковно-приходская одноклассная, в самом Варнавине. Училось у школе в этом году 20 мальчиков, - девочек в школе не было. На школьное просвещение в течение года было затрачено 67 рублей. Это на оплату дьячку учителю и на книжки для учеников, а также на отопление школы.
   Мельников-Печерский в одном из своих произведений рассказывает, как некий аферист прельщает богатого купца золотыми россыпями, якобы имеющимися близь Варнавина. Афериста разоблачает знакомый купца, и афера срывается.
   Да, золотых россыпей около Варнавина и до сих пор не обнаружено. А жаль! Золотые россыпи, вероятно, уже в прошлом сделали бы Варнавино «бойким местом». А то издавна Варнавин являлся «медвежьим углом» да и «тихой пристанью».
   Правда, есть поговорка, что в тихом омуте черти водятся. Однако о варнавинских чертях сказок не написано. А вот о людях старого Варнавина следует кое-что рассказать.
   Кто был знаменит в старом Варнавине - сытый мещанин, торгаш, перекупщик, лесопромышленник. Сытый мещанин гордился, что он живет не как многие прочие, а в достатке, как якобы «отмеченный перстом божьим». О «персте», отмечающем людей, говорили тогда и попы с амвона, а также печатались многие «душеспасительные» книжки. Любой богач считал себя отмеченным перстом, а бедняк был человеком, как говорили, за что-то наказанный богом, за свои ли собственные «грехи» или «за грехи родителей». Такая идеология распространилась широко в народе и вбивалась в головы людей со дня рождения.
   Этих «отмеченных перстом» называли еще иногда «отцами города» и «сливками общества». Что это были за «отцы» и что за «сливки», я и приведу несколько примеров из жизни варнавимских торгашей, конца XIX века и начала XХ.

***

   Иван Попов в молодости служил ямщиком на земской станции; почту возил да чиновников разных. И надо сказать, удалой ямщик он был, нравился и хозяину ямщины, и седокам. На тройке никто лучше Ивана здесь не ездил. Из себя рослый, осанистый. А гаркнет: - Эй, голубчики! - Вихрем кони неслись от его окриков.
   До двадцати пяти лет в ямщиках Иван служил. И так угодил хозяину, что тот женил его на своей дочери. А когда хозяин-старик помер, досталось Ивану все наследство после тестя - и дом, и лошади, и деньги, какие были скоплены.
   Однако, ставши хозяином ямщины, Иван решил оставить это дело. Надоело оно ему. Но чем заняться? И надумал Иван погребок винный открыть, водкой да вином разными торговать.
   Торговал он несколько лет; на барыши поставил в центре Варнавина хороший новый дом и развернул свое дело так, что поставщикам водочных изделий во многие питьевые заведения всего Варнавинского уезда сделался.
   И потекла жизнь Ивана Попова ручейком журчащим. A люди, видавшие это, говорили:
   - Ай да Ваня! Ай, да ямщик лихой! - Гляди, в люди выбился.
   Тихо ранним утром в Варнавине, на улицах ни души. Собак и тех не видно, прячутся на дворах. А если пройдешь мимо, тявкнут из подворотни - и опять тишина и безлюдие.
   Иван Попов вставал рано. Одевшись, выходил на широкий двор и осматривал хозяйство. На конюшне у него стояли вороной жеребец для выездов и рабочая лошадь. В коровнике помещалась пара откормленных буренок. Между конюшней и коровником находился птичник: куры, гуси, утки. На цепи, подвешенной на веревке, по двору бегал большой пес. Когда хозяин выходил на двор, пес вилял хвостом, егозил и старался показать свою преданность.
   Попов заходил сначала в конюшню и осматривал, есть ли сено в кормушках. Затем по очереди заглядывал в коровник и в птичник.
   Если все было в порядке, Попов шел в комнаты пить чай. Кухарка всегда должна была успеть поставить самовар к тому времени, когда хозяин вставал с постели. Если же Попов замечал какой-либо недостаток на дворе, то вызывал дворника, Никиту, служившего одновременно и за конюха, и распекал его. А распекал Попов Никиту часто, редкий день проходил без этого. Выходец из крестьян, и сам испытавший окрики хозяев, Попов требовал от прислуживающих у него людей всегда точности в исполнении всех его приказаний. Попову нравилось, когда люди низко кланялись перед ним и заискивали, считали его выше себя. А когда он со своей женой купчихой разъезжал по городу в коляске или красивых санях и встречные засматривались на его вороного жеребца, в глазах Ивана Попова заметна была какая-то особая восторженность и напыщенность.
   Сегодня, обойдя утром весь двор, Попов нашел все в порядке. Стоял август месяц, воздух был уже свеж. Попов посмотрел на ясное, не задернутое нигде тучами небо, и хотел направиться обратно в комнату, как вдруг в запертую калитку кто-то постучал.
   Попов отодвинул засов, и дверь калитки отворилась; перед ним стоял знакомый крестьянин из соседней деревни.
   Крестьянин снял шапку.
   - Я до вашей милости, Иван Гаврилыч. Дровец не соизволите ли опять у меня купить? Дрова первосортные, березовые. Ну, есть немного и осинички сухой, но только самая малость. Небось, за прошлые-то дрова спасибо мне сказываете.
   Попов неодобрительно посмотрел на крестьянина.
   - Это за что же спасибо-то? Рубль с четвертаком спорол за сажень, да еще спасибо тебе сказывать?!
   - А дрова-то, дрова-то какие я вам поставил, Иван Гаврилыч! Ведь только до огня, что сухи, что ядрены, - заметил крестьянин.
   - Всяк свой товар хвалит, - сквозь зубы процедил Попов. И, подумав немного, сказал:
   - Вези одни березовые, осину не возьму. Цена рубль двадцать.
   Крестьянин взмолился.
    - Иван Гаврилыч! Добродетель наш!
   Зачем же пяточек-то из меня выжимаете? Везде береговые дрова по рубль с четвертаком, да еще по рубль тридцать возят.
   Попов стал закрывать калитку.
   - Куда возят, туда и вози. А я больше не прибавлю. Он захлопнул калитку, но не отходил от нее.
   По ту сторону послышался знакомый голос крестьянина.
   - Прибавь пяточек, Иван Гаврилыч!
   - Не прибавлю, - ответил Попов.
   - А сколько сажень примешь?
   - Вози хоть пять, хоть десять.
   - Может, чаем с белым ситником еще напоишь, когда дрова представлю?
   - Ладно, скажу кухарке, чтоб напоила.
   За калиткой слышны были удаляющиеся шаги. Попов задвинул засов и пошел в комнаты.
   Из дворецкой вышел Никита.
   - Доброе утро, Иван Гаврилыч!
   - Дрыхнешь до сих пор, а я за тебя калитку должен людям открывать, - был ответ Попова.
   - Извиняюсь, Иван Гаврилыч! Кого это нелегкая так рано принесла.
   - Алешка Дубов из Карасихи, с дровами набивается.
   - Купили?'
   - Сказал уенц, пусть везет. Да гляди, чтобы одни березовые были, и выкладывал сполна, а то не приму.
   - Слушаю, Иван Гаврилыч. А почем дали за дрова?
   - Рубль тридцать. Дорого или нет?
   - Нельзя сказать, что дорого, Иван Гаврилыч. Намедни становому приставу даже по рубль тридцать пять коленовские мужики доставляли.
   - Дурак! - резко выпалил Попов.
   Никита с недоумением поглядел на хозяина.
   - Почему, дурак? Я своими ушами слышал, что по рубль тридцать пять.
   - Я не тебя дураком назвал, а станового. У Алешки-то по рубль двадцать я купил.
   Никита развел руками.
   - Ну и вы! Умеете покупать. Значит, возить будет Дубов?
   - Ясно, будет. Небось, деньги я не задержу, не чиновник какой. Это чиновники набивают цену на дрова, а после за деньгами по три месяца возчики к ним ходят.
   Попов отвернулся от Никиты и пошел к крыльцу дома. Но у порога остановился.
   - Дрова утаптывай, чтоб полено к полену было. Никита опять посмотрел на хозяина.
   - Да разве их утопчешь, дрова-то?
   - А ты слушай, что говорят, если своего ума нет, - огрызнулся Попов.
   - Ладно, топтать будем, Иван Гаврилыч, - поспешил успокоить хозяина Никита.
   Когда дрова черев несколько дней были привезены, Попов с тросточкой в руке вышел принимать их. Он тыкал концом тросточки в поленицу и укорял возчика:
   - Это, что же; тут дыра, здесь дыра? Почему везде дырья между поленьями?
   Возчик оправдывался.
   - Иван Гаврилыч, помилуйте! Ну, разве можно дрова в поленицу сложить, чтоб безо всяких дыр?
   - На дырья, полнита скидки, а то перекладывай или вези обратно, - настаивал Попов на своем. Крестьянин чесал затылок.
   - Выходит, за дрова-то по рубль десять изволите мне заплатить, за пять сажен по гривеннику с каждой еще сброску делаете.
   - А деньги разом получаешь или нет?
   - Оно так, разом. А только уговор ведь был у нас.
   Попов уплатил за дрова по рубль десять и сказал:
   - Будут лишние, привози еще. А теперь пойдем, чаем напою, как обещал.
   Он привел возчика на кухню и дал кухарке наказ:
   - Напой его чаем с сахаром и отрежь ломоть ситного, пусть знает нашу доброту.
   Когда Попов ушел из кухни, возчик заметил:
   - Ну и добр наш бобер; гривенник с сажени так еще и зажулил у меня!
   Кухарка вздохнула, но ничего не ответила, а лишь махнула рукой.
   Торговля водкой и вином хотя и приносила Попову большую прибыль, он начал подумывать, однако, о постройке своего винного завода. Но случилось событие - у Попова умерла жена. Он закрыл на время винный погребок и ходил опечаленный.
   Но уже через три месяца после смерти первой жены Попов женился снова. Жена ему попалась богомольная и посоветовала, что прежде, чем строить винный завод, надо построить церковь, чтобы успех в новом деле был обеспечен от «всевышнего».
   Попов так и сделал. Построил небольшую деревянную церковь и нанял для службы в ней попа и дьячка, обеспечив жалованье вложением определенной суммы в банк.
   Затем стал строить винный завод - большое каменное здание. Винный погребок тоже начал снова функционировать.
   Завод строился два года. Попов уже мечтал, что вот-вот скоро побежит от котлов к чанам веселящая душу влага, как вдруг новое событие: нагрянула правительственная комиссия и запретила открывать в новом здании какое-либо предприятие. Оказалось, что при возведении здания не были соблюдены технические правила; необходимы были дополнительные скрепления, что вызывало новые денежные затраты. Попов обругал членов комиссии и прогнал их, а двери и окна здания заколотил досками, оставив здание пустовать.
   Теперь Попов серьезно заскучал. Он проявлял какую-то странную задумчивость или ругался со своей новой женой, укоряя ее в том, что она вырвала у него несколько тысяч рублей на постройку церкви, тогда как, добавив эти деньги, он мог возвести здание завода, не жалея затрат, и под наблюдением более опытного техника.
   - Удружила ты мне, Анна Львовна, своими добродетельными советами, нечего сказать! Обеспечила успех от всевышнего! Два года предприятие строил, и вот любуйся, стоит оно мертвым. А я, старый дурак, слушал тебя, от завода деньги отрывал и тратил незнамо на что. Трех церквей мало в Варнавине было, давай свою четвертую строить.
   - Господь тебя накажет, Ваня, за такие слова! - увещевала мужа Анна Львовна.
   - Да и наказал, чего еще больше? Сколько тысяч в трубу у меня вылетело!
   Богомольная жена встревожилась. Начались советы с докторами; не случилось ли что с рассудком у мужа на почве неудачи с заводом, если он так богохульствует.
   Около Анны Львовны появились монашки и какие-то приезжие старушки. Одни предлагали повозить заскучавшего и расстройчивого Попова по «святым местам». Другие советовали отчитывать его в церкви перед иконостасом и поить «крещенской водой». Одна старушка велела даже Анне Львовне накормить больного собачьей печенкой, уверяя, что после этого всю печаль с него рукой снимет.
   А Попов, когда заметил, что жена окружила себя синклитом разных знахарок, пользующихся подаяниями добродетельной купчихи, изругал ее пуще прежнего.
   - Увижу, что еще около тебя разная шушера увивается, как мухи вокруг лакомового блюда, и тебе, и им всем по шее надаю! Вы, что хоронить меня собираетесь или в сумашедший дом хотите отправить? Сама бездельничаешь, и вокруг себя бездельников собрала. Лучше бы за хозяйством побольше следила и чистоту в доме наблюдала. А то черт знает чем в комнатах пахнет, не то ладаном, не то вонью после твоих старух и монашек.
   После этого разговора с женой Попов вскоре собрался и куда-то уехал. А через две недели он прибыл в Варнавин на собственном пароходе, купленном у знакомого казанского купца. Было как раз время навигации, и пароход начал свое плавание по реке Ветлуге.
   Этот пароход, впоследствии Попов передал своему сыну (от первой жены), который и являлся владельцем несколько лет.
   Винный погребок Попов открыл снова и торговал в нем до последних лет своей жизни. Поповым в Варнавине построено было пять домов, церковь, здание, предназначенное для винного завода.
   Когда Попов умирал, он позвал к себе жену и сказал:
   - Имение мое не мотай, а передай городу, пусть хоть память какая-то останется обо мне. А черничек разных гони от себя, а то они и впрямь все у тебя на монастыри, да на церкви выманят.
   Анна Львовна сделала по-своему. Один дом она проиграла в карты доктору Н. Другой продала, и деньги, действительно, отдала монастырю «Новый Афон». Дом оставила за собой. В остальных двух домах жил причт построенной Поповым церкви. Здание винного завода продолжало оставаться пустующим.
   Таков был один из «отцов города».

***

   Петр Яковлевич Островский свое первоначальное накопление сделал будучи «шестеркой». Он служил тогда в большом ресторане одного большого города и уличен был в краже денег у какого-то загулявшегося купца, за что и сидел некоторое время в тюрьме.
   Отбыв наказание, Петр Яковлевич прибыл в свой родной городок Варнавин, и вскоре сам стал хозяином винного заведения.
   К пятидесяти годам своей жизни он имел в Варнавине большой трехэтажный каменный дом с вывеской: «Трактир и номера П.Я. Островского».
   Варнавинцы и жители окружающих селений ходили в этот дом долгие годы и несли, что можно, «от трудов своих».
   За буфетом стоял сам хозяин и приветствовал знакомых. Впрочем, если быть более точным, то следует заметить, что за буфетом находилась иногда и хозяйка, - жена Островского. Это было тогда, когда «сам» запивал. Пил Островский три и четыре дня подряд, а иногда и целую неделю и «до положения риз».
   Но хозяйку за буфетом нередко приходилось тоже сменять, ее сменял зять Островских - Федя Бирючев. Смена хозяйки происходила по той же причине, что и хозяина. Жена Островского не уступала мужу «в забвении от горестей житейских» и прибегала к этому почти каждый раз, когда прибегал муж.
   Когда посетители трактира видели за буфетом Бирючева, то безошибочно определяли, что чета Островских нагрузилась сегодня опять «до полного».
   Если по Варнавину разносились слухи, что Островские «опять загуляли», к ним приходили в гости некоторые местные купчики. Они знали, что Островские во хмелю добрые и угощали гостей лучшими винами, а трактирный повар готовил для хозяев хорошие закуски, и можно было бесплатно хорошо выпить и закусить.
   Но когда Островские, муж и жена, протрезвлялись, они оба были злые и раздражительные. Прислуга трактира получала от хозяев затрещины и оплеухи. Так было в течение двух или трех дней, пока чета не приходила в нормальное состояние. А затем начинались подсчеты, сколько на этот раз стоил запой.
   Очевидцы рассказывали, что Островский после запоя старался покрыть расходы, подливал в вино воду, ухудшал закуску, подававшуюся к вину, и даже занимался спаиванием знакомых, предварительно угощая их стаканчиком вина бесплатно. Это он делал с теми посетителями, о которых знал, что если хмель завладеет ими, люди могут пропить все «до нитки».
   По этому поводу в еженедельной газете «Сельский вестник» один крестьянин писал следующее:
    «Говорят, что невинно вино, а виновато пьянство. Возможно, что это истина. Но я хочу рассказать один случай, происшедший со мной, из которого делаю вывод, что и вино, само по себе, шутит с человеком плохие шутки.
   Недавно, в базарный день, я вывез в Варнавин для продажи несколько мешков овса. Когда овес был продан, я зашел в трактир Островского попить чайку. Уселся за столик против буфетной стойки и сделал половому заказ:
   - Пару чая!
   За стойкой сидел хозяин трактира. Увидев меня, он кивнул головой в мою сторону и спросил:
   - Базарить приехал, Андреич?
   Я рассказал, что приезжал с торгом. Теперь хочу сделать кое-какие закупки для хозяйства и ехать обратно.
   - Так почему же с продажей не выпьешь винца? - задал мне вопрос Островский.
   Я ответил, что берегу деньги, так как предстоят большие расходы на домашние нужды.
   Тогда Островский налил стакан вина и, протягивая мне, сказал:
   - Мужик ты хороший, выпей за мое здоровье.
   Я не посмел отказаться. Ведь угощает меня сам Островский, как чуждаться будешь?
   Выпив вина, я стал пить чай. Но винная влага забудоражила меня, хмель легонько ударил в голову, и мне захотелось выпить еще стаканчик. Когда я выпил второй, уже на свои деньги, меня усиленно потянуло к третьему...
   На другой день я проснулся дома в сильном похмелии. Прежде всего, я схватился за карман и стал считать деньги - больше половины базарной выручки в кармане не оказалось, хотя никаких закупок я не сделал. Жена мне рассказала, что домой меня без сознания привезли пьяные же однодеревенские приятели, которых я, как после узнал, уже сам угощал водкой.
   Спрашивается, кто виноват здесь, вино или пьянство? Ведь если бы хозяин трактира не поднес мне первый стакан, я был бы трезвым; из дома на базар я поехал именно с таким намерением.
   Копошиться у меня и такая мыслишка: не с поганой ли целью споить человека поднес мне Островский первый стаканчик?»
   Эта корреспонденция крестьянина наделала много шума по Варнавину. Очевидцы подтверждали, что случаи спаивания Островским наблюдались ими, а некоторые были сами тоже его жертвами.
   Предприятие Островского «Трактир и номера» приносило ему вполне достаточную прибыль, чтобы считаться среди первых варнавинских богачей, а назначение этого предприятия делало имя Островского известным среди населения всего Варнавинского уезда.
   Таково было знамение времени.

***

   Невысокого роста, юркий, с лицом, обрамленным небольшой бородкой, Филипп Мутовкин (многие называли его Филей) начал свое торговое дело чуть ли не коробейником. А затем «расторговался», открыл в Варнавине свой магазин и поставил два дома.
   Купцом Филя был предприимчивым; в его магазине продавалась мануфактура, галантерея, бакалея, обувь, посуда и многое другое. Это был лучший купеческий магазин в Варнавине с «торговлей без запроса». Вышколенные мутовкинские приказчики, всегда чисто выбритые и прилично одетые, умели всучить покупателю третьесортную вещь за первосортную и отпускали его с поклоном:
   - До свидания! Заходите.
   Или:
   - Если вам тяжело нести, мы пришлем товар на дом, с мальчиком.
   Любезное обхождение приносило Мутовкину славу лучшего варнавинского купца, а быстрота торговых оборотов давала ему хорошие прибыли.
   Как-то один из молодых купчиков попросил Филю научить его, как добиться такого же успеха в торговле, какой имеет он, Мутовкин.
   Филя погладил бородку и усмехнулся.
   - Приходи в магазин, постой у прилавка и понаблюдай, как мы торгуем. Тогда узнаешь, что надо для торговца во-первых, что во-вторых и что - в-третьих. Чего не поймешь, объясню.
   Купчик так и сделал.
   - Ну, что заметил? - спросил Мутовкин.
   - Многое заметил, Филипп Тимофеевич, - ответил купчик. - Главное, мне кажется, в том, что вы торгуете всех дешевле, а товары у вас даже лучше других.
   - Это не все, - сказал Филя. - Ведь не в убыток же я себе продаю хорошие товары дешевле всех.
   - Тогда что же еще?
   Филя повел купчика в сад и показал на цветущие яблони.
   - Как думаешь, приятнее здесь быть, чем на мусорной свалке?
   - Безусловно, приятнее, - ответил гость.
   - Так вот, заведи в своем магазине чистоту, порядок, красивость и самое хорошее отношение к покупателям. Не гонись «спороть» лишнее на товаре, а делай так, что другие продают за месяц, у тебя чтобы разобрали за неделю. Тогда и покупателю будет во всех отношениях приятно и тебе прибыльно, если четыре оборота сделаешь вместо одного. И слава торогая и деньги придут к тебе через это.
   Затем, уже на ухо купчику, Филя негромко добавил:
   - А когда покупателя завоюешь, его можно и надувать помаленьку. Он тебе верить будет. Третий сорт за первый возьмет.
   Мутовкин состоял членом земской управы.
   Известно, что в состав уездного земского собрания попадали лишь дворяне-помещики, купцы и кулаки. Но царское правительство боялось и такого земства, и крайне ограничивало его права.
   Председатель уездного земского собрания не выбирался земским гласным. Эту должность исполнял местный предводитель дворянства. Губернатор имел право отменить любое решение земского собрания. Сами же либерально-дворянские земские деятели испытывали склонность лишь к красивым фразам и жестам, а как доходило до дела, то куда девалась их прыть.
   Как-то Варнавинское уездное земское собрание на одном из своих заседаний обсуждало вопрос о внешкольном образовании. Сущность заключалось в том, чтобы утвердить план санитарных лекций, предназначенных для чтения среди населения Варнавинского уезда, и отпустить 300 рублей на покупку волшебных фонарей и на оплату лекторов. Решение земского собрания было кратким:
   - Вопрос отклонить.
   Мутовкин присутствовал на этом собрании, не высказывался ни «за», ни «против» по вопросу. А когда собрание окочилось, он отвел председателя в сторону и сказал:
   - А вопрос этот, все же, надо будет пересмотреть.
   - Почему пересмотреть?
   - У меня четыре штуки этих самых волшебных фонарей на полке в магазине давно лежат. Куда я их сбуду.
   Председатель засмеялся.
   - Во, чудак! Почему же ты раньше не сказал мне об этом? Обязательно протащили бы. Ну, если не 300 рублей, то хотя бы ту сумму, какую стоят твои фонари.
   В следующее собрание так и было сделано. Фонари у Мутовкина были куплены, но лекции с ними не читались, денег на оплату лектору выделено не было.

***

   Иван Смирнов (он же Ваня Черненький) был по Варнавину купцом перворазрядным. В молодости Смирнов работал портным и жил среди соседей, как говорится, - середка на половину. «Портной на дому», он, может быть, так и был бы портным на дому всю жизнь, если бы Черненькому однажды не принесли деньги тоже на дом, как заказ. Принесли и сказали:
   - Спрячь, Ваня, подальше.
   Дело было так. Жил в Варнавине некто Влас Сергеевич. Служил Влас у одного вдового барина лакеем. Барин был уже старый. И кое-что из деньжонок хранил дома про запас. А когда стал умирать, он хотел свои деньги послать дочери в Москву, и попросил Власа позвать к себе почтаря, чтобы тот взял деньги и отправил их по адресу, который он, барин, даст.
   - Давайте, ваше степенство, я сам деньги почтарю снесу, и расписку с почты вам представлю, - предложил Влас.
   Барин поверил своему лакею и вручил ему тысячу рублей. А черев два часа барин умер.
   Жила в барском доме еще кухарка Анфиса. Она слышала разговор барина с Власом, и, выждав удобный момент, спросила:
   - Послал, Влас, бариновы денежки дочке в Москву?
   - Знамо, послал.
   - А расписочка есть?
   - У меня. Где же ей быть!
   - Вот дочка приедет на бариновые похороны, ей и отдашь расписочку. Увидит она, что ты баринов приказ точно выполнил, и наградит тебя.
   Влас опешил. Деньги-то он в Москву не послал, да и посылать не собирается. Шутка ли - тысяча рублей в руки попались. Дочка, наверно, и без этих денег богатая, а ему, Власу, тысячи на всю жизнь хватит.
   А кухарка будто читала мысли Власа, подошла к нему, взяла за локоть и говорит:
   - Ну, что задумался? Дели деньги пополам, и все будет шито-крыто; ведь только одна я свидетельница, что барин тысячу рублей тебе перед смертью вручил для посылки дочери.
   Так и пришлось Власу пятьсот рублей Анфисе отдать, чтобы молчала. Остальные пятьсот у себя оставил.
   Однако после этого охватила Власа новая тревога, а вдруг дочка баринова догадается, что у отца деньги были, - искать их начнет, полицию в дом позовет. Гляди, и Власа с Анфисой станут трясти.
   Задумался Влас, куда девать деньги? Закопать где-нибудь в землю, так, пожалуй, подглядят да украдут.
   И решил Влас эти пятьсот рублей на хранение своему старому приятелю Ване Черненькому отдать.
   А когда барина похоронили, и Влас остался не у дел, потому что служить в барском доме некому было, он пришёл к портному и попросил возвратить деньги.
   Черненький сделал ничего не понимающий взгляд.
   - Какие деньги?
   - Пятьсот рублей.
   - А ты мне давал?
   - Давал.
   - А где их взял?
   - Это мое дело.
   Отвернулся Черненький от Власа и резонно сказал:
   - Если не хочешь в тюрьме сидеть, уходи скорей отсюда и ни о каких деньгах никогда больше не говори.
   Ушел Влас от Вани Черненького и ходил по улицам города три дня и три ночи, не замечая, где ходит.
   Что было после с Власом, рассказывать долго. Скажем только, что с тех пор Ваня Черненький открыл на базарной площади города небольшой лабаз, а портновское ремесло оставил. А через несколько лет сломал старый дом и построил новый, в котором открыл бакалейную лавку.
   Так и стал Ваня Черненький из портняжки расторопным купчиком.
   Некоторые жители Варнавина, знавшие историю с бариновыми деньгами и не питавшие особого уважения к купцу Ивану Смирнову, спрашивали его при встречах:
   - Как, Иван Васильевич, Власу должок не уплатил еще? А пора бы.
   Черненький фыркал и говорил:
   - Катись ты! Не твоего ума дело...
   
   К 1900 году в городе было три трактира, два винных погребка, две пивных и четыре церкви. Поэтому, говоря об «отцах города», не лишним будет кое-что сказать и о варнавинских «служителях бога».
   Попу Павлу шел уже 65 год, когда его вражда с попом Семеном достигла своего апогея, и они не могли даже встречаться друг с другом. А вражда двух попов началась со следующего события. В Варнавине жил один богатый старик. Жена, старуха, у этого старика умерла, и богач решил жениться на молодой. Факт сам по себе не имеет ничего оригинального, но богач решил, что венчать его будет поп Павел, тогда как город Варнавин входил в приход попа Семена. По существующим правилам поп Павел должен был отказаться от венчания богача и напомнить ему, что его духовником является поп Семен, а поэтому и венчать его должен он.
   Но Павел соблазнился тем, что богач за венчание может хорошо заплатить, поэтому решил перебить заработок у своего коллеги. Поп Семен реагировал на это тем, что сочинил саркастические стихи, будучи законоучителем городской школы, разбросал экземпляры стихов по коридорам школьного здания. Через два-три дня все варнавинские школьники распевали на улице и у себя дома песенку, в которой говорилось, как богач пришел к попу и высказал, мысль, что он хотел бы жениться на молодой, но смущается, не является ли это желанием предосудительным. Однако поп одобряет намерение богача и успокаивает его:
   
   Подсобить тебе готов
   Делом и советом,
   И помехою никто
   Нам не будет в этом.
   Попадья пред гостем стала
   Тоже увивается:
   - Благодетель ты ведь наш,
   Надо постараться.
   
   Когда поп Павел узнал, что автором песенки является поп Семен, он закатал ему однажды оплеуху в алтаре церкви. Семен дал сдачу, и дьякону пришлось разнимать распетушившихся батюшек. Это было перед началом какого-то богослужения, многие прихожане, находившиеся в церкви, заметили схватку попов, и история эта была «притчей во языцех».
   Таковы были «знатные люди» Варнавина.
   Но большинство населения города состояло из мастеровщины, мелких чиновников и обывателей, живущих в постоянной нужде. Кое-кто из обывателей вел небольшое хозяйство, - имел клочек земли под садом или с огородом, батрачили по людям более состоятельным и тем жили.
   Дровокол Матвей Плохов жил с женой и тремя детьми в покосившейся набок хате, оставшейся в наследство от отца. При хате имелся крохотный участок усадебной земли, -это и было все богатство Матвея.
   Всю жизнь Плахов ходил по чужим дворам и колол хозяйские дрова. Покормят, дадут двугривенный денег за день, а работал он с утра до вечера так, что гул и треск разносился кругом от разлетающихся под ударами его тяжелого колуна поленьев.
   Приустанет Матвей за день так, что и спину заломит. Придет домой, бросит колун в сенях и выйдет посидеть на ступенечки крыльца своей старенькой избенки. Набегут ребятишки из дома, жена появится тут же, но Матвею хотелось бы посидеть одному, подумать о жизни, или с человеком поговорить, который бы ему рассказал, почему так мир устроен, что вот сколько бы он Матвей Плохов ни работал, а из нужды ему никак не выбиться. Иногда ему удавалось порассуждать об этом с людом. Но странное дело, ничего путного из разговоров не выходило. Наставлений и поучений «как жить» Матвей слышал от людей много: советовали ему и богу усердней молиться, и зависть в себе всякую подавлять к живущим лучше его, тогда и душа-де тоскавать по сытой жизни не будет.
   Находились наставники, которые предлагали еще больше работать, не лениться. Однако Матвей, пожалуй, не умом, а как-то больше нутром своим чувствовал, что все эти наставления - пустые слова, и говорили эти слова люди тоже не от своего ума, а потому, что слышали их от других людей.
   Плоховат знали горожане как честного и непьющего человека, но говорили, что у него «не все дома», иначе, мол, зачем человек будет задумываться над подобными вопросами и других спрашивать, почему жизнь для иных хороша, а для иных мучительна. Не подобает умному человеку ни думать об этом, ни рассуждать. Ведь и пословица есть: «Не так живи, как хочется, а как бог велит».
   Жена Матвея часто напоминала ему эту пословицу и, замечая его задумчивый вид, говорила:
   - Брось хмуриться! Все равно ничего не выдумаешь лучше, чем есть. Богатыми не быть нам, а с голоду, может, не сдохнем.
   Когда случилась, что в доме не было ни куска хлеба, а ребятишки плакали и просили кушать, Матвей уходил куда-нибудь из дома, а жена шла с ребятами в овражки на бочаги (если это было летнее время) и ловила решетом пискарей. Затем варила из наловленной рыбешки уху и утоляли свой голод. Совершались также походы в лес за грибами, за ягодами. Под осень собирали кое-какие овощи с огорода. Осенью и в начале зимы семья Плоховых голодала не так много, как весной и в первой половине лета, когда иссякали все запасы, подаренные благодатной природой.
   Однажды Матвей, идя с работы, нашел на дороге кошелек с деньгами. Впереди него по этой же дороге шел местный богатый горожанин, который оборонил этот кошелек. Матвей догнал человека и спросил, не оборонил ли он чего-нибудь? Богач ощупал карман своей одежды и с тревогой сказал:
   - Ой, деньги потерял!
   Матвей протянул горожанину кошелек. Когда Плохов пришел домой и сообщил об этом случае жене, та укоризненно посмотрела на мужа.
   - И впрямь люди говорят, что у тебя не «все дома» Деньги в руки попали, и то не сумел до дому донести.
   На другой день по всему городу было известно, что Матвей Плохов нашел сто рублей и возвратил их уверявшему, что эти деньги его.
   - Ну и чудак ты, Матвей! Ведь кому ты деньги возвратил - и без этих ста рублей проживет. А тебе на бедность как paз пригодились бы, - говорили ему люди.
   И Матвей опять долго ходил в раздумьи. Он никак не понимал, почему люди удивляются его честному поступку?
   Так и жил Матвей Плохов среди людей, - ни он не понимал их, ни они его. Помер Матвей пятидесяти лет от роду. Простудился однажды зимой и заболел, а через две недели закончил он свое земное существование.
   Жизнь Матвея Плохова - это один из противоположных фактов, какие мы рассказали о «знатных людях» Варнавина. А Плоховых в городе было много. Разнились они друг от друга, пожалуй, только тем, что маялись от нужды каждый по-своему. Были они людьми честными и, должно быть, поэтому редко уважались. И жили люди как бы на двух полюсах - на полюсе «отмеченных перстом» и на полюсе маявшихся будто за какие-то «грехи». А водоразделом здесь служили деньги. Даже пословица такая была: «Деньги - не бог, а полбога есть».

***

   Первые годы двадцатого столетия ознаменовались подъемом в стране революционного движения. В Варнавинском уезде дыхание революции стало чувствоваться вполне ощутимо после поражения царских войск в русско-японской войне, когда царизм обнаружил свою гнилость перед широкими народными массами. Началось это со следующего.
   Жители Варнавина и близлежащих селений в одно время стали находить наклеенные на заборах листовки, написанные от руки и содержащие призывы не платить подати и оброки. В листовках указывалось также, что народ должен требовать от царя конституции, обеспечивающей свободу слова, печати, собраний, восьмичасовой рабочий день для работающих на предприятиях, а также наделения крестьян землей.
   Это небывалое для населения уезда явление (листовки против царя и правительства), привело сначала многих простых людей к недоумению: откуда сие? А затем, когда по утрам жители снова и снова находили листовки, они стали собираться группами и обсуждать их содержание.
   После 9 января 1905 года в листовках, напечатанных уже на шапипографе, появились лозунги: «Долой царя, кровопийцу!», « Крестьяне, поднимайтесь все на борьбу против царя и его правительства!», «Да здравствует революция!».
   В Варнавине стали устраиваться лекции для населения. Лекции были, казалось, на самые безобидные и даже скучные темы, например: «Как бороться с клопами», «Уничтожайте грызунов и иных вредителей»,«О паразитах, вредящие здоровью человека ». Но для аудитории не хватало места в помещении, где устраивались лекции, хотя для этого и служил обычно очень обширный военный барак. Секрет заключался в том, что, говоря о клопах, грызунах и прочих паразитах, лектор умело вставлял едкие фразы о паразитах общественных: министрах, чиновниках, разных тунеядцах. Лекции стали сразу очень популярными. Читал лекции санитарный врач (впоследствии высланный из Варнавина полицией). Около него группировалась часть варнавинской молодежи.
   Осенью 1905 года по решению Костромской боевой дружины в Варнавин было направлено несколько человек дружинников с заданием: выявить количество имевшегося оружия и боеприпасов на складах Варнавинской этапной команды, чтобы в случае широкого народного восстания захватить эти склады. Другая группа из Костромы, немного позднее, вела здесь некоторое время революционную работу: собирали тайные собрания, печатали на шапирографе и распространяли прокламации.
   Интересны для варнавинцев были проводившиеся собрания по поводу выборов в Государственную Думу. Каждый раз эти выборы оживляли общественность, разгоралась полемика. Правда, присутствие на собраниях полицейских чиновников внушало каждому сугубую осторожность при высказывании своих мыслей. Но критика в адрес правительства все же прорывалась сквозь полицейские рогатки, и это революционизировало массы.
   Ярким периодом в работе Костромской большевистской группы в уезде было время, когда социал-демократическая фракция во второй Государственной Думе, используя последнюю для разоблачения с трибуны пороков царского самодержавия, давала в своих выступлениях богатый материал для раскрытия истинного положения дел в стране. Члены группы передавали информацию в массы думских депутатов, и это проводилось среди широкого слоя населения. Работа большевиков в Варнавине в годы первой революции имела тот результат, когда многие, более передовые люди уезда практически приобщались к первой русской революции, поняв значение народной борьбы для своего освобождения. И если мало чего давали народу Госудаственные Думы, то думские речи большевиков, которые широко распространялись на местах, это было то новое авторитетное слово, которое возбуждало огромный интерес самых широких масс к вопросам политики даже и в таких «лесных углах», каким был варнавинский.

***

   Интересный момент в жизни Варнавина можно было наблюдать, когда в период столыпинской реакции, согласуясь с временами, и церковь в России включилась в поход на свободомыслящих. Попы все чаще стали с церковного амвона призывать прихожан «к покорности духа», а из более прославленных монастырей и канцелярий Петербурского синода посыпались в народ листовки с описаниями «чудес», с рассказами «О житии святых», с молитвами и псалмами. Для пущей важности кое-где начали устраивать вскрытие «мощей» разных «угодников» и преподобных.
   Пришло однажды предписание и попам Варнавина заняться подготовкой к вскрытию мощей местного святого Варнавы. За месяц до этого началась подготовка к указанному событию. По крутяку Красной горы стали строить лестницу для спуска к реке Ветлуге. Прокладывалась новая дорожка от часовни, где по преданию находилась когда-то келья отшельника, к роднику, вытекающему из горы, из которого якобы Варнава брал питье воды. Сама гора, возле церкви, построенной в честь Варнавы, укреплялась надолбами, так как ранней весной, при таянии снегов, по горе нередко наблюдались оползни.
   На базарной площади ставили новые торговые палатки и сколачивались длинные столы; местные домохозяйки готовились торговать обедами - щами, кашей и прочим. Из Костромы и соседних с Варнавином городов съехалось много духовенства.
   И вот богомольцы обозревали в «реке» под стеклом закрытое пеленами подобие очень тощей человеческой фигуры.
   В это время стало известно, что во время торжественных церковных церемоний в Варнавине орудовала шайка воришек, обокравшая большое количество богомольцев и некоторые квартиры местных жителей. Вскоре после этого «торжества» в Варнавине по рукам, ходила песенка:

   Слышно, мощи
   Были тощи, -
   Вроде кости да опилки.
   Но зато у врат церковных
   Поприбавилось в копилках.
   Пусть святой и заурядный,
   Сонм поповский в этом деле
   Заработал куш изрядный
   На Варнавьевой неделе,
   А еще с попами вместе, -
   Не для вещей бога славы, -
   Работнула здесь на месте
   Мелких жуликов орава.
   И случилось этак, браты:
   Очищали, - ну, не странно ль, -
   Две оравы тунеядцев
   У молельщиков карманы.
   
   Полиция долго добиралась, кто автор этой песенки. Но так и не узнала. Репрессии обрушились лишь на тех, кто распевал или декламировал стихи.
   Что же касается шайки воров, то на заявки потерпевших полиция неизменно отвечала:
   - Жулики эти не здешние, приезжие. Они на всяких богомольях орудуют, специальные поездки устраивают. Разве их поймаешь!
   Получилось так, что воришек полиция и не собиралась преследовать. Она считала более важным сцапать автора «безбожной» песенки и ее исполнителей.
   Однако ни ярость защитников самодержавия, стремящихся подавить в народе дух свободы, ни мракобесие церковников, открывающих «мощи», ничто не могло угасить свет зари, предвещающей новую революцию, чтобы стереть полюсы общественного бытия, чтобы не было ни «отмеченных перстом», ни «наказанных за грехи».
   
III. ЛЕДОЛОМ
   
   Когда ранней весной в природе наступает время вскрытия рек, бывает, что дует резкий ветер, который в народе зовут: ледолом. В 1917 году народы России разбили и сбросили с себя вековые цепи угнетения и бесправия, - это был тоже как бы период ледолома, когда страна очищалась от пут капитализма, предвещая этой борьбой весну человечества.
   Солдат Яков Пчелкин после трехлетнего пребывания на фронте пришел домой в свою семью в бодром настроении. Жена Пчелкина встретила мужа в дверях дома, поцеловала его и спросила:
   - Ну, отвоевался?
   Пчелкин сбросил с себя походную сумку и ответил:
   - С немцами пока отвоевался. Теперь здесь, в своем уезде, воевать будем.
   Жена не поняла, ответила:
   - Это как же - в своем уезде?
   Пчелкин снял шинельку, повесил ее на гвоздь и ceл к столу. Он хотел что-то сказать жене, но с улицы в дом бежали уже соседи и соседки поглядеть на прибывшего фронтовика. Начались расспросы о том, что делается в больших городах? Какая будет теперь жизнь устанавливаться? Не пойдут ли буржуи, которых прогнали, на крестьян да на рабочих войной?
   До самой поздней ночи толпились люди в избе Пчелкина, обсуждая дела и события. А утром, позавтракав, Пчелкин надел свою шинельку и сказал жене:
   - Пойду к волостному начальству, какое там есть у вас. Обчтановку узнать надо.
   Жена усмехнулась,
   - Иди, узнай. Давно ты наше начальство не видел. Три года прошло.
   Придя в волостное правление, Пчелкин осмотрелся. Все было здесь так же, как и до ухода на фронт, даже стол и скамьи стояли на тех же местах. На том же месте стоял и стол волостного писаря, а за столом сидел все тот же старикашка-писарь, которого Пчелкин знал уже много лет назад.
   Писарь сидел, наклонившись над бумагами. Пчелкин подошел к старику.
   - Здорово, Панкратыч! Все еще скрипишь? - Старик-писарь поднял голову.
   - А! Вояка прибыл...
   Отложив карандаш и бумагу, писарь предложил Пчелкину стул.
   - Садись, рассказывай, как там дела идут?
   - Где?
   - Ну, в городах?
   - А хорошо. Власть везде в руках народа. А как здесь?
   Писарь почесал одним пальцем у себя за ухом.
   - Да кое-что изменилось тоже. Где раньше исправник сидел, теперь комитет партии эсеров заседает. Ребята с виду тихие. Только вот с хозяйством везде швах. Очень плохо с хозяйством!
   Пчелкин закурил.
   - Так долго еще эсеры думают сидеть в бывшем кабинете исправника?
   - А уж не знаю, что тебе на это сказать, Матвеич. Много ли, мало ли они еще там просидят? Но повторяю, дела хозяйственные у нас очень плохие. Работы всякие прекратились, копейку заработать мужику негде. Земля на полях кое-где пустует, обрабатывать было некому. Да и урожаи плохи стали. По всем линиям провал. Лошадей и коров в войну тожe сколько для армии позабирали.
   - А кто еще из фронтовиков домой явился по нашей волости?
   Писарь перечислял людей, о которых он знал, что возвратились с фронта.
   Пчелкин посидел немного и стал собираться уходить
   - Желаю быть здоровым, старина!
   - А ты посидел бы еще, куда торопишься? Порассказал бы кое о чем, - упрашивал писарь.
   Но Пчелкин направился к выходу.
   - В следующий раз побеседуем. А сегодня товарищей увидеть мне надо.
   - А-а! - протянул писарь. - Ну, заходи. Хочется и мне поговорить с тобой. Наверно, тоже в большевики записался? Одобряю! Народ они боевой. С программой-то их я на днях познакомился. Стар только я в партию вступать.
   Небольшой будто срок три года, в которые Пчелкин не был дома, а ходил он сегодня с каким-то незнакомым ему новым чувством. И земля под ногами была как будто не та, что раньше; поля вокруг не те, какие он знал. И те и нет. Отчего бы это? Ведь вот и волостное правление, и старик писарь не те, хотя ничего не изменилось. Дом тот же и внутри дома все по-старому, и Панкратыч за своим столом сидит в такой же позе и с таким же немного озабоченным лицом. Но и дом, и Панкратыч показались Пчелкину все же иными, какими он их раньше не знал.
   - Может быть, это потому, что я немного иначе стал смотреть на людей и на вещи? - подумал Пчелкин.
   В деревнях он встретил много знакомых - и старых, и молодых. Они останавливали Пчелкина и заводили с ним разговор. Но говорили больше не о личных делах, а об общественных, чего раньше они никогда не делали. Разговоры при встречах в прошлом почти не выходили за пределы «околицы». А теперь и старики, и молодые больше интересуется событиями, происходящими в больших городах и по стране в целом. Околица отодвинулась куда-то на задний план.
   - Значит, и люди стали на мир по-иному смотреть, - проносилось в уме Пчелкина.
   Когда же он побеседовал со знакомыми фронтовиками, он убедился еще больше, насколько за эти три года, в своих взглядах на мир выросли люди в деревне. Ведь и его собственная мысль стала работать по-иному, чем три года тому назад. Значит, все это вполне закономерно. Война и события заставили людей пересмотреть свое отношение к жизни, к окружающему, и люди это сделали, как это сделал и он, Пчелкин.
   Вот почему новыми ему показались сегодня даже родные поля и знакомые тропинки.
   Весь этот день до вечера ходил солдат-фронтовик Яков Пчелкин по своим старым друзьям. А когда вернулся домой, сказал жене:
   - Есть первое отделение большевистской роты в нашей волости. Завтра иду в разведку в Варнавин, авось, и там наши силы обнаружатся.
   Жена заметила:
   - А я думала, ты за хозяйство сразу возьмешься. На дворе погляди, все развалилось. Печку вот починить надо. Да и что кушать будем, об этом надо позаботиться.
   Но Пчелкин махнул рукой на слова жены.
   - А чтобы власть народу удержать, - об этом заботиться надо или нет? Или возвращения помещиков дожидаться будем?
   Женя замолчала. А ночью на постели спросила Пчелкина:
   - Ты вчера о новой войне говорил. Кому же ее объявлять теперь будете, скажи?
   Пчелкин ответил:
    - Разрухе.

2.

   Казарма Варнавинской этапной команды была полна народа, и когда Пчелкин отворил дверь, на него пахнуло людским потом и табачным дымом.
   Отыскав место, где можно сесть, Пчелкин стал рассматривать людей; многие тут были из жителей Варнавина, но были и крестьяне из окружающих деревень. Шло собрание. За столом президиума сидели двое солдат из команды и один в штатском.
   Председательствовал солдат. Пчелкин вскоре узнал, что фамилия председательствующего была Спиридонов. После доклада «о внутреннем положении» происходили прения. Пчелкин стал слушать выступления ораторов. Говорил учитель одной варнавинской школы. Оратор пытался доказать, что если народ не поддержит учредительное собрание, где все партии должны договориться, какая власть будет управлять страной, то Россия грозит великое горе и многолетняя смута.
   - Граждане! Вспомните русскую историю, когда всякая междуусобица вызывала поползновение иноземцев покорить нас, - призывал оратор. - Так разве народ может допустить чтобы большевики, захватившие силой власть в государстве, отвергли предложения других партий? Разве можно допустить, чтобы одна партия управляла народом?
   - Правый эсер выступает, - решил Пчелкин. После учителя говорил чернобородый мужчина средних лет. Пчелкин знал этого человека; это был приказчик одного варнавинского лесопромышленника. Приказчик начал с рассказа своей биографии.
   - Я бывший пастух. А затем попал в услужение к доброму человеку, который вывел меня в люди. Ну, посудите, как я могу сегодня поднять руку на своего хозяина? Так что надо осторожно и с капиталистами, граждане. Не все же они звери.
   Пчелкин подумал:
   - Настоящий холуй помещичий.
   Затем друг за другом трое горожан заявили, что если большевики не тронут церквей и постараются, чтобы поскорей у нас были всякие товары и продовольствие, тогда они согласны с большевиками, иначе они власть большевиков признавать не желают.
   Слово попросил Пчелкин.
   - Товарищи! Я извиняюсь, что опоздал на это важное собрание, где люди свободно высказывают свои мысли. Еще так недавно нас солдат на фронте жестоко преследовали за свободное слово. Да и в тылу было так же. И вот, поскольку здесь предыдущие ораторы свободно высказывались, разрешите и мне сказать о том, что я думаю. Я тоже бывший батрак, а затем стал хозяином своего земельного надела, с которого при хорошем урожае собирал шестьдесят пудов хлеба в год. Хлеб у нас стоил раньше рубль за пуд. Следовательно, зарабатывали мы вдвоем с женой, начиная с весны и кончая осенью, 60 рублей. Была у меня еще лошаденка да коровенка. Это все мое состояние.
   - А овец да свиней держал? - послышался вопрос.
   - Держал, - ответил Пчелкин.
   - Вы меня можете смело причислять к середнякам. Но толку от этого для меня было немного. Со скотиной мне своего хлеба хватало самое большое до марта месяца следующего года. А если крестьянин- середняк нуждался с семьей в хлебе пять месяцев в году, посудите, как же влачил своё существование бедняк? Вот здесь некоторые из выступающих требовали от большевиков немедленного предоставления всяких товаров. Требование товаров и хлеба дело справедливое, нельзя народу жить без хлеба или товаров. Но потому, что царское и временное правительство довели страну до разрухи, это и заставляет нас сегодня подумать, а способно ли было царское или временное правительство навсегда избавить нас от нищеты? История и факты показывают, что буржуазия никогда не заботилась о сытой жизни крестьян и рабочих. И до тех пор, пока народ сам не станет управлять своим государством, не может он избавиться от нищеты и бесправия. Так вот, давайте помогать рабоче-крестьянской власти твёрдо встать на ноги, пустить в ход все заводы и фабрики и построить еще новые. Запахать нынешней весной все пустующие земли и разделать еще целину. Вот и будем тогда с товарами и с продовольствием. А плакать нам о капиталистах, да ждать, что скажет учредительное собрание, я считаю, не к лицу.
   Пчелкину аплодировали. После него выступили еще несколько человек. А когда собрание закрылось, к Пчелкину подошел председательствующий Спиридонов и спросил:
   - В партию нашу не оформились, товарищ?
   - Пока нет, - ответил Пчелкин.
   - Тогда вот наш секретарь, побеседуйте с ним.
   И Спиридонов указал на сидевшего в президиуме товарища.
   Знакомство Пчелкина с секретарем уездного комитета состоялось после того, как собрание уже разошлось. Пчелкин узнал от секретаря, что в ряде волостей уезда уже организованы партийные ячейки, хотя еще немногочисленные. Сейчас идет подготовка к съезду для выборов уездного исполнительного комитета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, по этому поводу печатается и будет разослано на места воззвание к крестьянству.
   - В вашей волости ячейки еще нет, - сказал секретарь. - Я думаю, что вы возьмете на себя заботу организовать ее.
   - Но я сам еще не состою в партии, товарищ секретарь.
   - Это не беда, что еще не состоите. По вашему сегодняшнему выступлению я не сомневаюсь в ваших убеждениях. Подбирайте только надежных людей.
   Пчелкин дал согласие организовать в волости ячейку. А через два дня он получил из Комитета с нарочным пакет и три десятка листовок, где напечатано было «Воззвание к крестьянам Варнавинского уезда».
   Распечатав пакет, Пчелкин прочитал на бумажке:
   «Товарищу Якову Пчелкину.
   Уездный Комитет РСДРП/б/ поручает Вам созвать общеволостное собрание и обсудить «воззвание». На этом же собрании выберите делегатов на уездный крестьянский съезд, который состоится 20 сего января. В помощь вам для проведения собрания будет выслан товарищ из Комитета Уком РСДРП /б /.»
   Пчелкин прочитал бумажку несколько раз. Затем сел к столу и развернул листовки.
   - Это что тебе за бумаги прислали? - спросила жена.
   Пчелкин указал на стул около стола. - Садись, слушай! Наступление на разруху в уезде начинается.
   И стал читать вслух «воззвание».

3.

   Солдат Спиридонов попал в этапную команду после февральской революции. После ранения на фронте Спиридонов находился месяц в госпитале, а затем был переведен в команду выздоравливающих, из которой «по слабости здоровья» и очутился в Варнавинской этапной команде.
   До войны Спиридонов был рабочим на одном из предприятий Петрограда, где у него осталась семья - отец, мать, братья. В партию он вступил еще до ранения и, прибыв в Варнавино, повел среди солдат команды агитацию за то, чтобы держать крепко винтовку в руках и никому ее не отдавать.
   - Социалистическая революция не за горами, и мы должны быть во главе масс, - говорил Спиридонов этапникам.
   А когда эхо Октябрьского грома докатилось и до Варнавина, когда в Москве, вслед за Петроградом, изгнав после шестидневного боя юнкеров из Кремля, Военно-Революционный Комитет Московского Совета взял власть в свои руки и город за городом России следовал примеру столиц, - Спиридонов собрал команду и сказал:
   - Изберем солдатский комитет, товарищи. Все распоряжения по казарме отныне будут исходить только от нашего комитета. Воинский начальник не будет иметь права распоряжаться солдатами без ведома комитета.
   Итак, был избран солдатский комитет Варнавинской этапной команды.
   Первые собрания граждан Варнавина после Октябрьской революции проходили в помещении команды - в казарме. Уездный комитет партии имел с командой тесную связь.
   Но Спиридонов вскоре покинул Варнавин, как демобилизованный. Он уехал к семье в Петроград. На проводах он обратился к солдатам, еще остающимся в команде, со словами:
   - Кто бы и где бы ни был из вас после разъезда отсюда, помните об одном: впереди нас ожидают новые бои. Контрреволюция быстро не сложит свое оружие, буржуазия попытается вернуть себе власть в стране. Поэтому будьте всегда начеку! Это говорю я -рабочий.
   Обстановка в Варнавине после Октябрьских дней изменилась. Кроме комитета общественной безопасности, где у руководства сидели эсеры, начал существовать комитет партии большевиков. Когда по деревням большевики проводили собрания, эсеры посылали своих представителей на эти собрания, чтобы «распушить» большевистских ораторов и «доказать» крестьянам правоту их эсеровской политики.
   К крестьянскому съезду, намеченному на 20 января, эсеры тоже готовились. Они полагали, что большинство крестьян не пойдет за большевиками и здесь может установиться в некотором роде то двоевластие, которое наблюдалось в больших городах сразу после февральских событий. Поэтому эсеры цеплялись за власть до самого съезда, где и получили по заслугам.
   Пчелкин в тот же день, когда ему были вручены пакет и листовки, отправился снова к знакомым ему фронтовикам и рассказал о созыве волостного собрания в ближайшие дни. Договорились, что собрание необходимо сделать не позднее 15 января, но до этого решено было провести агитацию по деревням.
   За два дня до собрания население волости было подобно растревоженному улью. Ведь впервые за время всех событий в стране крестьяне будут открыто обсуждать вопросы государственной важности. До этого здесь они лишь прислушивались, что и где делается. И вот, наконец, мужика тоже призывают участвовать в строительстве новой жизни. А сколько было дум, догадок, поисков ответа на злободневные вопросы! Как давно хотелось, чтобы кто-то рассказал настоящую правду!
   
   Oй, ты, правда, великая правда! -
   Как тебя и понять мужику, -
   Где ты, с кем ты, в чем путь твой оправдан? -
   Не зашла ли в амбар к кулаку?
   Иль ты с барами в светлых хоромах?
   Иль с попами в алтарь забрела?
   Но когда же найти тебя дома,
   Чтобы речь с мужиком повела?
   Рассказала, как жить, кому верить, -
   Кто же друг, кто коварный злодей?
   Кто готов лишь порой лицемерить,
   Ненавидя сермяжных людей?..
   
   Так писал один из крестьянских поэтов в период двоевластия, когда даже контрреволюционные генералы кричали, что «святая правда с ними и за них».
   Готовясь к выступлению на собрании, Пчелкин также впервые почувствовал, что вот и он приобщается к великому таинству переустройства жизни. Если до сих пор он наблюдал события, присматривался к ним, теперь сам будет участвовать не только в том, чтобы свергать старое, но и одновременно строить новое.
   И у Пчелкина появилась на лице восторженность, которую заметила жена и спросила:
   - Ты что как именинник ходишь?
   Пчелкин подошел к жене и положил ей на плечо руку.
   - А ты разве не знаешь, почему я такой?
   - Почему?
   -Жизнь наша на переломе. Вековая короста темноты и бесправия спадает с крестьянина. Ну разве это не праздник?
   Агитация по деревням вызвала везде воодушевление. В течение нескольких дней по хатам только и слышны были разговоры, кто выступал и о чем говорил. Старый Потапыч, из той же деревни, где жил Пчелкин, внимательно прослушав выступление последнего, сказал:
   - Златоуст ты, Яков! Честное слово, златоуст! Только вот и хотел бы еще послушать, что большевики о нашем положении говорят. Мне сказали, что большевики сегодня будут на нашем собрании. Почему же их нет?
   Пчелкин посмотрел на Потапыча.
   - А меня за кого считаешь, не за большевика?
   - Он, Потапыч-то, думал, что большевики трехглазые или трехрукие, - заметила одна молодая крестьянка.
   - Так это верно, что ты в большевиках? - спросил Пчелкина Потапыч.
   - Да уж точно, - ответил Пчелкин. Старик смутился.
   - Вот оно что! А я-то все на печи лежал и думал, откуда эти самые большевики у нас в России появились? А оказывается, что это все свои да наши. Ну, мужики, нечего нам большевиков опасаться. Голосуйте за них обеими руками!
   День 20 января 1919 года является для Варнавина знаменательной датой. В этот день собрался крестьянский актив уезда для выборов местной Советской власти, который до этого в уезде еще не существовало.
   Уже с раннего утра в городе было заметно большое оживление.
   Здание школы, в которой должен был состояться съезд, постепенно заполнялось делегатами. В овчинных тулупчиках и шубяках, в валенках и шапках-ушанках, некоторые в солдатских шинелях спешили увидеть съезжающихся людей, встретить знакомых и обменяться впечатлениями.
   Делегат в шинели и черной барашковой шапке, войдя в здание, обвел взглядом собравшихся и сказал, ни к кому не обращаясь:
   - А ребята как будто подходящие собираются. Другой делегат в полупальто, заметил на слова говорившего:
   - А ты как думал, Михайло Михайлыч, какие ребята должны сегодня сюда собраться?
   Человек в шинели посмотрел внимательно на делегата в полупальто.
   - Алеша, здорово! Ты уже здесь? Мы с полночи в Варнавине.
   - А почему так заранились?
   - В объявлении указано, чтобы к одиннадцати часам. А когда-то с дороги обогреешься да осмотришься.
   - А я прямо с подводы сюда. Хорошо бы чайку напиться. Как думаешь, успею еще?
   - Успеешь, точно в одиннадцать не начнут. Пойдем на мою квартиру, там хозяйка и чаем напоит.
   Пчелкин с делегатами от волости появился в зале, когда прозвенел первый звонок. Он сел на скамью в первом ряду. За столом, предназначенном для президиума, вскоре появился секретарь уездного комитета партии. Разговоры в зале прекратились.
   Секретарь некоторое время стоял мoлчa, ocмaтpивaл ряды присутствующих.
   - Товарищи! - начал секретарь. - На съезд прибыло двести делегатов. Некоторые еще в дороге, но их немного. Будем дожидаться прибытия запоздавших или можно открыть съезд?
   - Открыть! Открыть! - Прокатилось по рядам.
   - Кто имеет слово о составе президиума съезда?
   С первой скамьи поднялся делегат в шинели.
   - Поскольку мы здесь мало знаем друг друга, потому что собираемся первый раз, и это может затруднить нам выбор президиума, предлагаю на первый день поручить ведение съезда составу бюро комитета партии большевиков. А завтра, если потребуется, дополним президиум.
   Раздались аплодисменты.
   - Есть другие предложения? - спросил секретарь. Других предложений не было. Члены бюро Укома заняли места за столом президиума.
   Три дня длился съезд. Образовавшиеся на съезде две фракции, большевики и сочувствующие им и фракция беспартийных, целиком состоявшая из делегатов заречных шести волостей - вели между собой бои по всем важным вопросам. Председателем фракции беспартийных был избран зажиточный крестьянин села Уреня.
   Разговаривая с секретарем Укома в один из перерывов съезда, Пчелкин заметил:
   - Ну, я не предполагал, что у нас на съезде будет такая оппозиция. Если все эти делегаты из Урень-края не настоящие кулаки, то хорошие подкулачники.
   - А вы думали, товарищ Пчелкин, что мы уже избавились от оппозиции в первые дни Октябрьской революции? Революция в деревне еще не начиналась и на наш век с вами хватит воевать и с оппозицией всякого рода и с подлинной буржуазией. Об этом нас и Ленин предупреждает.
   Вскоре после съезда Пчелкин собрал снова общеволостное собрание и рассказал крестьянам, как проходил съезд и какие задачи поставлены перед Советской властью уезда, избранной на этом съезде. Собрание пришло к выводу, что бороться с разрухой надо начинать со своей волости.
   - Мы тебя волостным комиссаром изберем, Яков, а ты давай нам команду, что делать, - говорили крестьяне Пчелкину.
   Слово попросил волостной писарь.
   - Правильно поставлен вопрос, мужики. Надо и нам заводить волостную Советскую власть, чтобы руководила нашей жизнью. Тридцать лет я служил вам. Сколько волостных старшин при мне сменилось, пять земских начальников пережил. Пора мне и на покой. Старая власть прижимала брата к ногтю, а пищать будешь - в порошок стирали. Века сидел старый режим, как чирей, на нашей спине и вот лопнул.
   Писарь помолчал немного и коротко закончил:
   - Вот, пожалуй, и все, что я хотел сказать. Действовать пришло время, мужики. Давайте без бар и господ жить. Управлять своей жизнью сумеем и сами.
   Он отошел в сторону и сел.
   На середину помещения вышел пожилой крестьянин.
   - Выступать, что ли, хочешь, дядя Игнат? - Спросил председательствующий.
   Крестьянин указал на писаря.
   - Хорошо он сказал про чирей, что сидел на наших спинах. У каждого сидел, кто своим горбом хлеб зарабатывал. Я семь человек детей вырастил. Но чтобы хлеба досыта есть, - никогда не ел и ребятишкам давал всегда с выдачи. Теперь Советская власть выводит нас на дорогу. Трудно еще пока. Когда новый дом строят, всегда беспокойства много. Однако это пережить можно.
   Крестьянин повернулся в сторону, где сидел Пчелкин, - Так вот, даем тебе полное право, Яков, управлять волостью.
   Спустя два дня после волостного собрания, в уездной газете, называвшейся «Варнавинская Советская газета», которую стал издавать Совет депутатов, Пчелкин прочитал постановление Исполкома о выборах волостных Советов. Из Укома он получил снова пакет, где предлагалось ему у себя в волости руководить и этими выборами.
   Жена Пчелкина огрызнулась и сказала:
   - Может, нам уже забросить все - и дом, и скотину? Тебя по собраниям гоняют, а мне чего одной по хозяйству мучиться. Буду и я с тобой везде ходить. Вот только кто кормить нас будет?
   Пчелкин знал, что без своего хозяйства в деревне жить нельзя. Поэтому необходимо было втягиваться снова и в домашнюю работу. Он занялся сначала устройством двора. Когда двор был приведен в порядок, надо было еще запастись дровами, подвезти корма для скота. Много обнаружилось и других домашних дел. Но не эти дела занимали теперь главное внимание Пчелкина. В первых числах февраля выборы волостных Советов состоялись везде по уезду. Пчелкин был избран председателем волисполкома. Начался новый период в его жизни, когда все личное отходило на второй план. Надо было подумать о том, что предпринять весной, чтобы вся земля крестьян была засеяна. А тут еще пришли тревожные вести: ввиду срыва переговоров с Германией о мире, Ленин объявил социалистическое Отечество в опасности. Вместе с этим в уезде, с первых же дней существования местной Советской власти оставшиеся не у дел правые эсеры начали вести подрывную агитацию против хлебной монополии. Кулаки отказывались сдавать хлеб по твердой цене и угрожали расправой, что посмеют взять его у них силой. За февраль и март Варнавинский Упродком заготовил хлеба очень мало, его не хватило даже на то, чтобы снабжать служащих учреждений. Население города и деревенская беднота ездили за хлебом на салазках в Урень-край, променивая на хлеб последнее имущество: одежду, обувь и другое.
   В мае месяце Советское правительство издало декрет о создании особых продовольственных отрядов, а в июне об организации комитетов бедноты. Началась настоящая деревенская революция. Комбеды распределили между крестьянами конфискованные у помещиков земли, отобрали кое у кого из богатеев хозяйственный инвентарь, помогали в работе продотрядам взять у кулаков по твердой цене излишки хлеба.
   В уездной газете было напечатано о роли комбедов в жизни деревни такое стихотворение:
   
   Ой, и что пришло за время!
   Да и ждал ли кто из нас,
   Что кулаческое племя
   Бедноте пойдет на квас!
   Помочили, посушили,
   Размололи в жерновах.
   В жаркой печке поварили
   На березовых дровах.
   Только сбыться ль, братцы, чуду,
   Что кулак не оживет
   И к бедняческому люду
   С кабалою не придет.
   Эй, Данило, друг-товарищ,
   Ты в Комбеде голова, -
   Чтоб поддать пузатым жара -
   Сколько надо на дрова?
   
   Весь июнь и июль шла борьба с уренскими кулаками за каждый пуд хлеба. Они организовали свои отряды и с оружием в руках отбирали хлеб собранный продотрядниками. Это было уже начало вооруженной борьбы кулачества уренщины с Советской властью.
   Затем в Урень-крае объявился матерый белогвардеец Иванов - бывший управляющий имением генерала Краснова на Дону.
   Ознакомившись через свою разведку, какие имеются красноармейские части в Варнавине, Иванов решил поднять настоящее восстание. Для начала намечено было убить военкома Тонкинской волости (одна из волостей Уренщины) Комарова, известного кулакам, как сторонника рабоче-крестьянской власти. Когда весть об этом убийстве дошла до Варнавина, отсюда послан был на место преступления заместитель уездного военкома Брагин с двумя красноармейцами, чтобы выяснить обстоятельства дела. Но Брагин и красноармейцы были встречены толпой кулаков в лесу еще до прихода их к месту назначения и также убиты.
   Иванов собрал в Урень всех своих сторонников и заявил, что отныне вся Уренщина объявляется самостоятельным уездом, ни в чем не подчиняющимся Варнавинскому Исполнительному Комитету, и всякое поползновение на руководство со стороны Исполкома будет встречено с оружием в руках.
   На эти контрреволюционные действия Исполком ответил посылкой в Урень отряда красноармейцев. Но Иванов собрал свой более многочисленный отряд и ударил на красноармейцев.
   Так подручный генерала Краснова, действовавшего в это время против Советской власти у Царицына, поднял кулацкое восстание в Варнавинском уезде.
   Услышав о восстании в Урене, Пчелкин явился в Уком партии. Здесь шла спешная мобилизация людей, и Пчелкину было дано задание: совместно со своим волвоенкомом немедленно собрать по своей волости отряд фронтовиков и прибыть в Варнавин.

4.

   Поднявши восстание, Иванов спешил прежде всего захватить город Варнавин. Падение уездной Советской власти дало бы возможность Иванову вовлечь в восстание всех недовольных Советами. Поэтому он приказал своим отрядам продвинуться ближе к Варнавину.
   Решено было идти на Варнавин тремя отрядами: один отряд - восточный - должен проследовать по тракту Черная-Варнавин и принять на себя главный удар мобилизованных большевиками сил.
   Второй отряд - северный - обязан переправиться через реку Ветлугу у деревни Михаленино и ударить на Варнавин одновременно с третьим - западным отрядом, который переправится у села Богородское. Такая расстановка сил, по мнению Иванова, должна была иметь несомненный успех; он готовился окружить Варнавин.
   Дня через два после начала восстания, рано утром, дозоры красногвардейцев заметили на пойме, под деревней Кирюшино, наступающий первый отряд уренцев. Красногвардейцы залегли у склона горы правобережья Ветлуги и ждали, когда противник подойдет ближе к реке.
   Несколько человек из повстанцев, обследовав берег и не найдя на своей стороне ни одной лодки, стали снимать с себя верхнюю одежду, по-видимому, намереваясь вплавь добраться до правого берега и захватить стоящий здесь паром, для переправы отряда на пароме. Но вдруг на горе застрочил пулемет. Двое из повстанцев упали, остальные разбежались.
   Видя, что утренняя атака на Варнавин с восточной стороны срывается, Иванов приказал отряду отступить к лесу. Поскольку переправа через реку здесь не удалась, северный и западный отряды тоже не стали переправлять, считая, что движение их также замечено.
   Весь этот день уренцы, расположившись бивуаком в трех точках леса, ожидали нового распоряжения Иванова.
   В час ночи западному отряду был дан приказ начать переправу через реку и после переправы выслать людей к Кирюшенскому перевозу, чтобы захватить паром и пригнать его к левому берегу. Сам же отряд должен приблизиться к Варнавину на расстояние одного километра и ждать сигнала к наступлению. Этому отряду удалось обмануть бдительность дозорных, он спустился ниже по течению реки и благополучно переправился.
   Но посланные из отряда для захвата парома под деревней Кирюшино натолкнулись около Варнавина на сторожевое охранение и были взяты в плен. Они выдали план наступления уренцев на Варнавин, поэтому Иванов, не дождавшись до утра донесений и предполагая, что с западным отрядом произошло какое-то несчастье, приказал своим людям опять отступить. Западный же отряд, приблизившись к Варнавину и не получив до утра никакого сигнала о наступлении, повернул обратно к реке, но был замечен жителями прибрежных деревень.
   Поднялась тревога. Отряду пришлось рассеяться. А ночью все сошлись в условном месте и обратно переправились через реку на левый берег.
   Штаб Иванова имел план, по которому восстание должно было охватить сразу же и соседний Ветлужский уезд, а также село Баки с прилегающими к нему деревнями. В этих пунктах, по данным разведки Иванова, было много недовольных Советской властью. Иванов надеялся, что, собрав более многочисленную рать, он скорее сломит сопротивление Варнавина, после чего он предполагал двинуться на Воскресенск, затем на Царево-Кокшайск и соединиться у Казани с чехословаками. Планировался также захват станции Шарья, чтобы перерезать Северную железную дорогу.
   При осуществлении этого плана местное восстание перерастало бы в общегосударственную опасность.
   Учитывая это, окружной военный комиссар Михаил Васильевич Фрунзе в телеграмме Костромскому губвоенкомату писал:
    «Немедленно примите меры к ликвидации вооруженного восстания в Варнавинском уезде, на какой бы почве оно ни проходило, использовав для этого весь авторитет власти и все имеющиеся в вашем распоряжении вооруженные силы. В случае необходимости представляю право непосредственно сноситься с другими уездными комитетами и губвоенкоматами. О ходе развивающихся событий доносите мне».
   Восстание в Ветлуге Иванову поднять удалось. Группа местных бывших офицеров, вместе с помещиками, разогнала Совет депутатов, - некоторые члены Исполкома были расстреляны. Повстанцы захватили в городе склад с оружием. Белобандиты воспользовались тем, что ветлужский гарнизон Красной Армии, по указанию Костромского губвоенкома, был выслан на помощь Варнавину.
   После удачи в Ветлуге началась обработка баковских торговцев и спекулянтов. Но вдруг стало известно, что на Урень движутся вооруженные отряды рабочих из Костромы, Буя и Галича.
   Действительно, вскоре прибывший из Костромы отряд вместе с ветлужским, были направлены для освобождения города Beтлуги. Пробыв у власти несколько дней, белобандиты там разбежались. В селе Баки торговцы и спекулянты хотя и решили оказать помошь уренским повстанцам, а поп Волчков уже приказал пономарю звонить в колокола и сзывать народ для похода на Варнавин, однако население осталось глухо к воплям сторонников восстания. И когда из Варнавина на Урень, а затем и на Ветлугу были двинуты отряды мобилизованных рабочих и Красной Армии, прибывшие из других уездов, белогвардейцы решили ретироваться и небольшими группами скрылись в лесах.
   Восемь банд, общей численностью до 300 человек, образовали повстанцы уренщины. Для борьбы с бандитизмом была организована Особая Чрезвычайная комиссия. Комиссия объявила, что если участники восстания, осознав свою вину, явятся добровольно в ЧеКа, то будут амнистированы и отпущены на свободу.
   Но Иванов запретил даже разговоры среди бандитов о добровольной явке, уверяя их, что Советское правительство продержится не дольше весны 1919 года. Поэтому, вместо добровольной явки бандиты начали террор против местного населения и налеты на советские организации и учреждения. Они напали на продотряд, работавший по сбору хлеба, под руководством коммуниста Василия Сироткина. Все продотрядники в количестве 22 человек и сам Сироткин подвергались мучительным пыткам, - их обливали на улице водой при 30-градусном морозе, а затем жгли на кострах.
   Кроме этих жертв, белобандитами были убиты начальник батальона ЧК Лоскутов, милиционеры Виноградов и Мохов, члены уездного исполкома Смельцов и Серов, политрук Беляев, агент Упродкома Шулятников, служащие Кузнецов и Мягков и ряд других.
   Заведовавший ссыпным складом Упродкома Матасов и его двадцатилетняя дочь Варя были захвачены бандитами на своей квартире в починке Вахрамеевском, и увезены в лес. Матасов после некоторых издевательств был убит, а дочери его нанесено было несколько штыковых ран.
   Налетам бандитов с целью ограбления подвергались 6-й участок Железкома на станции Обход, Карповский торговый кооператив, Баковский химзавод, Воскресенское отделление Госбанка.
   В Баковской волости действовала отдельная банда под руководством местного белобандита, носившего кличку Ванька-гармонист. Эта банда также занималась грабежами и убийствами.
   
   Однажды Пчелкина вызвали в Уком партии, где секретарь задал ему вопрос:
   - Товарищ Яков, не будете возражать, если взамен погибшего товарища Сироткина руководителем вновь сформированного продотряда мы пошлем вас?
   - Какое может быть возражение? - ответил Пчелкин. - Ленин сказал, что «борьба за хлеб - есть борьба за социализм». И все мы видим, что это так. Да что мы, даже уренские кулаки хорошо это поняли. Недаром они, недовольные социалистической революцией, так яростно борются за излишки своего хлеба.
   На второй день после совещания в Укоме Пчелкин со своим продотрядом отправился в Уренскую волость.
   Когда жена при отправке спросила, надолго ли он оставляет свое хозяйство опять на одну нее, Пчелкин сказал:
   - Наше хозяйство теперь вся Россия, которую надо еще защищать от белобандитов. - И, поцеловав жену, добавил. - Не горюй, скоро такое хозяйство наш народ заведет, что всем Европам на зависть!
   Прежде чем приступить с отрядом к работе, Пчелкин собирал жителей каждой деревни и объяснял о положении в стране.
   Все слушали и во всем соглашались с Пчелкиным. Но когда дело доходило, чтобы продать хлеб государству, все клялись, что у них хлеба только для себя. Некоторые с готовностью отпирали амбар и показывали, сколько у них хлеба. Пчелкин видел, что хлеба в амбарах действительно мало и если сколько-нибудь взять его, то население останется на голодном пайке.
   Пчелкин задумался; как же проводить продразверстку?
   Но, однажды проходя из деревни в деревню, продотряд Пчелкина сбился в лесу с дороги и зашел в сторону. На широкой поляне, около водяной мельницы, Пчелкин и его люди увидели странную картину: сотни телег с зерном в мешках стояли здесь, прикрытые дерюгами и рогожами. Мельник объяснил, что это зерно крестьян разных деревень и привезено для помола.
   - А почему так много сразу доставлено вам зерна? - спросил Пчелкин.
   - Об этом хозяева знают, - ответил мельник. Пчелкин и продотрядники догадались, почему у населения мало зерна в амбарах и отчего они охотно раскрывают двери, когда в деревню заходит продотряд.
   Позднее Пчелкин узнал, что такая «круговая порука» или злостный саботаж существует по всей Уренщине. Кулаки и бандиты, стращая расправой, категорически запретили кpeстьянам продавать излишки хлеба государству. Беднота тоже была запугана, и опираться на нее, пока существовали банды в лесах, было невозможно.
   Пчелкину вскоре удалось узнать о новых складах припрятанного хлеба. Узнал об этом от одного старика, у которого бандиты убили сына за то, что он воспротивился в чем-то руководителю одной из банд. Продотрядники забирали этот хлеб и увозили на склады упродкома.
   Действия Пчелкина дали хороший результат, - хлебозаготовки на Уренщине продвинулись вперед. Но кулаки решили мстить и Пчелкину. Как-то вечером Пчелкин с двумя продотрядниками возвращались лесом из поездки. Было уже темно. У изгиба дороги, из-за старой свалившейся сосны, вдруг грянул выстрел. Напугавшаяся лошадь понеслась вскачь, и продотрядники ничего не могли сделать, чтобы сразу остановить ее. А когда лошадь успокоилась, продотрядники увидели лежащего в санях Пчелкина с побледневшим лицом, он был ранен. Пулей из винтовки у него оказался простреленный левый бок.
   Целый месяц Пчелкин лежал в больнице. И только после этого он почувствовал, что останется жить.
   12 апреля 1919 года были опубликованы «Тезисы ЦК РКП(б) в связи с положением Восточного фронта.». В тезисах подчеркивалось, что необходимо самое крайнее напряжение сил, чтобы разбить Колчака. Партия выдвинула лозунг: «Все на восточный Фронт!».
   Пчелкин, выписавшись из больницы раньше срока, какой рекомендовал ему лечащий врач, пришел в Уком и заявил секретарю:
   - Хочу поехать на фронт.
   - Но вы еще не совсем поправились, товарищ Пчелкин, - сказал секретарь.
   - А почему вы думаете, что я не совсем поправился?
   - Мы же звонили в больницу и нам рассказали, как вы ругались с врачом, требуя, чтобы немедленно выписали.
    - Следовательно, я должен ехать опять в Урень-край? А я думал, что вы отпустите меня на фронт, - сказал Пчелкин.
   Но в Урень-край Пчелкин тоже не был направлен. Уком рекомендовал его заведующим административным отделом исполкома.
   Весной и летом этого года шли упорные бои с Колчаком и Юденичем на Восточном и Петроградском фронтах. Это мешало стране развертывать строительство. Однако надо было снабжать армию хлебом, оружием, обмундированием. Надо было накормить основные кадры рабочих. Советская власть ввела всеобщую трудовую повинность. В этих условиях на адмотделы исполкомов ложилась обязанность по руководству трудовым фронтом.
   Предлагая эту работу, секретарь Укома так и сказал Пчелкину:
   - Будешь командиром трудового фронта.
   И Пчелкин снова взялся с энергией за работу. Гужевая повинность крестьян, починка дорог и мостов, и другая трудповинность - все было на учете у Пчелкина. Требовательный, но без лишней придирчивости, всегда спокойный, он старался доказать каждому, как необходимо сейчас общее напряжение сил, к которому призывала Советская власть.
   
   Чутко прислушивались банды Уренщины к тому, что делалось на фронтах гражданской войны и в зависимости от успеха или неудач белых войск активность их то вспыхивала, то затухала.
   Разгром двух походов Антанты и мирная передышка весной 1920 года отразилась на самочувствии белобандитов, и некоторые из них, явившись в ЧеКа, отдали себя в руки советского правосудия. Среди явившихся были и царские офицеры, которые объяснили свой выход потерей надежды на победу контрреволюции.
   Но как только начался новый поход на Советскую республику белополяков и Врангеля, оставшиеся в лесах банды снова усилили свой террор и налеты.
   Находились и провокаторы, действовавшие в пользу бандитов.
   Волвоенком Пахомов с ведома Укома партии организовал в своем селе партийную ячейку и обещал вести борьбу с кулаками и бандитами «не на живот, а на смерть». Члены ячейки получили для самозащиты оружие.
   В Укоме сочувствовали членам Вахрамеевской ячейки, якобы постоянно окруженным опасностью бандитского нападения, сражавшиеся с бандитами и выдерживавшими целые атаки, вступая в перестрелку. При этом Пахомов каждый раз просил пополнить их запас патронов «для новых будущих сражений». И уездный военком снова и снова выдавал патроны Пахомову.
   И вот вскоре стало известно, что Пахомов и другие члены ячейки ни в какую перестрелку с бандитами никогда не вступали, что орудием и патронами, выданными им, пользуются бандиты, с которыми Пахомов имел связь. Предатели понесли заслуженное наказание.
   Около Варнавина кружилось немало и шпионов. Однажды здесь появились такие матерые белогвардейцы, как меньшевик Савинов и полковник Перхуров - руководители мятежа в Ярославле. Они расспрашивали встречных о положении дел уренских повстанцев, какие красноармейские части имеются в Варнавине и узнавали, как им пробраться в Урень. Это было после ликвидация Ярославского мятежа и вскоре после отступления отрядов Иванова из-под Варнавина.
   Савинов был арестован, Перхурову удалось скрыться.
   Интересный случай в другим шпионом. Благообразного вида старичок явился однажды в Исполком Совета депутатов и заявил, что ему надо видеть по важному делу «самого старшего».
   Старичок был принят председателем Исполкома. Завязался разговор.
   Председатель: Я вас слушаю, гражданин?
   Старичок (садится к столу): Благодарю Вас! У меня есть мысль, которую я желаю передать народу. Но я не писатель и не художник, поэтому мне приходится устно излагать свою идею.
   Председатель: В чем заключается ваша идея?
   Старичок: Я много думал о переустройстве старой деревни на новый лад. Я пришел к выводу, что с первых же лет нового общественного строя необходимо, чтобы сама обстановка, окружающая крестьянина, приучила его к социализму. Мужик, правда, активно участвовал в Октябрьской революции. но он потребует большого внимания к себе при его перевоспитании.
   Председатель: Что же вы предлагаете для перевоспитания крестьянина?
   Старичок: У меня имеется проект кольцевой деревни.
   Председатель: Кольцевой деревни? Как это понять?
   Старичок: В буквальном смысле. Все старые деревни построены прямым порядком. Теперь, когда ваша партия провозгласила новую эру, их лучше строить кольцеобразно (вынимает бумагу). Здесь у меня план новой деревни. Вот посмотрите, дома стоят тесно ,угол к углу, в общем, образуя кольцо. Строя дома угол к углу, мы, прежде всего, избегаем так называемых проулков, где всегда скапливается грязь и мусор. При социализме такие антисанитарные места, как проулки, должны быть уничтожены. Затем видите, в самом центре кольца находятся общественные здания; сельский клуб, школа, больница, кино, магазин, столовая, детясли. И вот - обратите особое внимание на это, - от каждого деревенского домика до общественного здания одинаковое расстояние. А это значит, что социализм, означающий во всем равенство людей, уже протащен в быт, в повседневность, в самою обстановку деревни.
   Председатель: Дальше.
   Старичок: Через кольцевую деревню не проводится никаких проезжих дорог - дорога выносится за кольцо. Благодаря этому в летнее время жители деревни избавлены от пыли. В кольцевую деревню также никогда не заходит скот, потому что скотные дворы обращены своими воротами не во внутреннюю сторону деревни, а во внешнюю, ввиду чего деревенская лужайка навсегда избавлена от навоза - этого извечного источника нечистот деревни. (Смотрит на председателя).
   Председатель: Продолжайте.
   Старичок: В кольцевой деревне, на всей ее внутренней площадке, можно разбивать клумбы и сажать цветы. Вид такой площадки всегда будет радовать глаз жителя и напоминать ему, что жизнь прекрасна, как сказал Максим Горький.
   Председатель: А что делать с прямыми деревнями? Ведь Ваш проект годен лишь в том случае, если деревня вновь строится, скажем, после пожара или при выезде крестьян на новое место жительство.
   Старичок: Товарищ председатель, вы же большевик. Разве вы забыли, к чему призывает вас революционный гимн! (поет)
   Весь мир насилия мы разрушим
   До основанья! А затем,
   Мы наш, мы новый мир построим...
   Председатель: То есть вы предлагаете перестроить старые прямые деревни на новые кольцевые?
   Старичок: Я как, беспартийный большевик, призываю смело разрушать старое и создавать новое. Кстати, скажите, сколько в вашем уезде найдется людей, которые всегда готовы защищать Советскую власть с оружием в руках?
   Председатель: (Все больше всматриваясь в незнакомца) Почему Вас интересует этот вопрос?
   Старичок: Я хочу знать, пустило ли глубокие корни дело вашей партии на местах; это даст мне уверенность, что пропаганда социализма в деревне вполне своевременна.
   Председатель: А если глубоких корней еще не пущено, тогда что? Тогда в руках у вас останутся нужные вам сведения о настроении масс?
   Старичок: О чем вы говорите, товарищ председатель?
   Председатель: Я хочу спросить вас, по чьему заданию морочите добрым людям головы «кольцевой деревней» и какие шпионские цели привели вас ко мне?
   При аресте у старичка не оказалось никаких документов. На вопрос, кто он такой, старичок ответил, что он «сын своего отца», а документы не носит с собой потому, что «за поддельные отвечать придется», а «действительные выдадут его».
   Когда старичку наскучило сидеть арестованным при отделении ЧеКа, он сознался, что собирал сведения для одного контрреволюционного штаба, находящегося в Москве и обошел пешком несколько уездных городов Костромской губернии.
   В годы гражданской войны были периоды, когда в руках Советской власти оставалась только одна девятая часть территорий России, остальные находились под властью контр- революционных генералов и интервентов. Отсюда понятно, что захват Ивановым территории двух больших уездов, Варнавинского и Ветлужского, а затем его движение к Волге, имели бы для контрреволюции важное значение. И когда весной 1919 года войсками Колчака был захвачен город Глазов, отстоящий от Яранска, граничащего с Уренщиной, в 250 километрах, уренские бандиты торжествовали. Известно, что Колчак предполагал после успехов на востоке двигаться на Москву, и территория, занимаемая Ветлужским и Варнавинским уездами, лежащая на прямой между Москвой и Глазовым, несомненно, очутилась бы при этом в районе действий колчаковских войск.
   Но события стали развертываться по иному. Бандиты, чувствуя, что почва у них уходит из под ног, остервенели еще больше - убийства, грабежи и поджоги совершались чуть ли не ежедневно. Зажиточное и среднее крестьянство самой Уренщины, в какой-то мере сочувствующее раньше контрреволюционным действиям крупных кулаков, теперь увидало всю пагубность своих антисоветских настроений. Многие из крестьян стали открыто помогать особой комиссии ЧеКа в борьбе с бандитизмом.
   Одновременно с этим Костромской губисполком принял решение о выселении кулаков и семей бандитов из пределов Урень-края, что способствовало также явке многих бандитов в распоряжение ЧеКа.
   Был такой случай. Сотрудник выездной Губчека Беседин занимал квартиру во время своей работы по борьбе с бандитизмом в самом селе Урене. Был зимний морозный вечер, Беседин возвратился из ЧеКа уже в одиннадцатом часу и, напившись чаю, сел к столу просмотреть еще какие-то бумаги.
   В двери постучали, и вошли 10 вооруженных бандитов уренской банды во главе с офицером Михаилом Москвиным. Беседин оробел и взялся за наган. Но Москвин сказал:
   - Не пугайся. Мы с явкой к тебе.
   Все 10 человек были отведены Бесединым в ЧеКа на допрос.
   Когда замыслы врагов революции один за другим стали проваливаться, руководитель Уренского восстания Иванов вдруг заболел. Его жена пришла в ЧеКа и попросила начальника уделить ей некоторое время для конфиденциальной беседы. Она заявила, что может указать местонахождение мужа, если ему будет обещано помилование, как добровольно явившемуся.
   - К тому же, мой муж очень болен и ему требуется лечение, - добавила она.
   Ей ответили, что ЧеКа не вправе освободить Иванова от наказания. Но может содействовать его ходатайству перед Советской властью о смягчении наказания, если Иванов вместе с собой выведет из леса всех оставшихся там бандитов.
   Жена передала Иванову об этом, и «царь уренский», - как иронически называло Иванова население Урень-края, разослал руководителям банд свое «послание», где предлагал /теперь уже сам/ обсудить вопрос о добровольной явке.
   Но пока в лесних землянках шло обсуждение этого письма, работники чека проследили местонахождение «царя» и арестовали его.
   
   Уездный комитет партии часто поручал Пчелкину массово-политическую работу среди крестьян, и он всегда выполнял ее с успехом. Простыми словами, приводя примеры из окружающей жизни, он умел убеждать людей.
   Важным и сложным вопросом в те годы была антирелигиозная пропаганда в деревне.
   Старые и пожилые люди иногда делали из вопроса об отношении большевиков к религии свои политические выводы и на этом строили свое отношение к коммунистической партии и Советской власти. Самой хорошей лекцией трудно было иногда убедить теоретически крестьянина и крестьянку, что в природе совершается все по своим естественным законам. Даже, чтобы люди согласились спокойно прослушать такую лекцию, приходилось немало потратить времени. Но когда факты были налицо, когда лектор умел заставить слушателей глубже задуматься над тем или иным явлением, эти забитые вековой темнотой люди становились более внимательными и восприимчивыми, если это и касалось вопросов религии.
   Приведем одно интересное событие.
   Однажды, назначая крестьян из близлежащих к Варнавину деревень в какую-то поездку в порядке гужповинности, Пчелкин заметил, что люди очень недовольны этим.
   - Скоро Варнавьева година - наш престольный праздник, а вы гоните нас, товарищ начальник, в дальнюю дорогу. Как это не приятно нам, - сказал один из крестьян.
   Пчелкин спросил:
   - А вы знаете что-нибудь о Варнаве, день смерти которого ежегодно отмечаете?
   В разговор вступил седой старик.
   - Знаем, товарищ Пчелкин, - Варнава был божьим угодником, мощи его хранятся у нас в Варнавине в церкви.
   -Ты, дедушка, хотел бы посмотреть своими глазами эти мощи? - спросил старика Пчелкин.
   Старик изъявил готовность посмотреть мощи, и у Пчелкина возникла мысль показать местному населению, насколько обманчива вера в мощи «угодников» и «преподобных» вообще. Он поставил этот вопрос перед Исполкомом Совета депутатов, которым и было разрешено произвести освидетельствование «мощей» Варнавы, якобы сохраняющихся в нетленном виде до сих пор.
   Была создана комиссия с представительством от широких масс населения. Весть о вскрытии мощей большевиками быстро облетела весь уезд. Сулились всякие небесные кары тому, кто первый прикоснется к гробу «преподобного». Пущен был также даже слух, что верующие соберутся в день вскрытия у церкви и не допустят совершить «кощунство». А какие-то две старушки уверяли, что они недавно видели на небе «знамение» в виде меча, которым-де бог угрожает варнавинским большевикам, если они осмелятся потревожить мощи Варнавы.
   И вот настал день вскрытия. В церкви «во имя Троицы» собралось много народа. Были приглашены представители от деревень и от населения города.
   Находящийся в приделе церкви специально устроенный застекленный гроб был вынесен на середину церкви. Один из членов комиссии снял крышку гроба и поднял шелковое покрывало, под которым лежала большая кукла. Когда вспороли живот куклы, показались клочки ваты и несколько костей. После исследования кости оказались не от одного человека.
   Пчелкин поискал глазами старика, который три дня тому назад говорил о нетленности мощей Варнавы и, увидев его, спросил:
   - Ну как, дедушка, доволен мощами?
   Старик ничего не ответил, а только махнул рукой.
   Так было покончено навсегда с многовековым обманом местного населения о якобы существовавших «мощах Варнавы ».
   Находясь все время в самой гуще народа, Пчелкин видел, как растут люди и нашего бывшего «лесного угла». Как они уходят от старых устоев жизни, от веры в «угодников», в «перст божий », якобы отмечающий людей. Другое рождалось понятие у народа о «правде святой», о славе и почете. Не за накопленное личное богатство, а за честное отношение к людям, за высокое сознание долга перед родиной человек становился знатным.
   Пчелкина знало и уважало население уезда как человека, отдающего все свои силы на защиту революции и укрепление нового строя. Народ видел в Пчелкине настоящего борца за новую жизнь, хотя условия этой жизни многим в деревне казались иногда неясными, а порой и отпугивающими. Но Пчелкину, его словам, люди верили, видя в нем человека неподкупного, во всем честного.
   Беседуя с людьми, Пчелкин часто говорил:
   - Вы подумайте только, деды и отцы наши никогда не могли сказать: «Мы, народ, всему хозяин в нашей стране». А сегодня, глядите, кто над нами хозяин? Разве не мы сами себе хозяева? Так можем ли мы сами себе в чем-нибудь навредить? Слышали, что Ленин сказал: «У нас, говорит, каждая кухарка должна научиться управлять государством. А это что значит? Это значит, что сам народ и есть в стране над собой управитель.»
   Эти простые слова всегда доходили до сознания каждого крестьянина и крестьянки, и через них люди узнавали, куда ведет народ Коммунистическая партия.
   Третью годовщину Октябрьской революции население уезда встречало, как и везде, как настоящий всенародный праздник. В 1920 году крестьяне Варнавинского уезда собрали хороший урожай. Запашка земли в бедняцких хозяйствах была намного увеличена.
   Среди населения возникла инициатива послать Ленину письмо, поздравить его с великим трехлетком и заверить о своей готовности и впредь самоотверженно защищать Советскую власть.
   В письме были следующие слова:
   «Во всяком деле трудно начало, говорят в народе.
   Эти три года после Великого Октября и есть то начало, когда трудящиеся России встали у руля управления государством, чтобы строить свою жизнь, свободную и счастливую.
   Заверяем Вас, дорогой Владимир Ильич, от лица всего трудового народа нашего уезда, что и в будущем никакие козни врагов не поколеблют нашей решимости стойко бороться за наше общее правое дело».
   Пчелкин видел в этом письме не только рост сознания населения, но и ту сплоченность вокруг партии, возглавляемой Лениным, которая делала народ монолитным.
   Эпопея белогвардейского восстания на Уренщине закончилась только к концу 1920 года, когда банды вышли из леса и сложили оружие. Это было связано с окончанием гражданской войны в стране и переходом к мирному строительству.

Текстовая версия для печати
в формате .doc для Word

© 2003-2004 Дизайн-студия "Sofronoff"